1.Неаполь («Passione»)

          Первая встреча с Италией - Неаполь. А, если воображение устремится  дальше в том же направлении – ближе к югу, тогда предстанет перед мысленным взором Калабрия. Здесь в г. Семинара родился православный монах, гуманист по убеждениям и грек по происхождению – Варлаам Калабрийский, известный как оппонент св. Григория Паламы, вождя афонских монахов-исихастов. После своего возвращения из Византии в Калабрию он закончил жизнь католическим кардиналом и его имя связано с выдающимися деятелями итальянского Возрождения, Петраркой и Боккаччо, которых он некоторое время обучал греческому языку и греческой премудрости, внося в итальянские умы дух философии Платона.

         В Нижней Италии в течение IX и X столетий господствовали греческие императоры и значительная часть местных жителей говорила здесь на греческом языке. Стилевые особенности византийского искусства заметны в церковной архитектуре и фресковой живописи. Духовное влияние Византийской империи наблюдается и в Риме, где греческие монахи македонского времени расписывали фрески в церкви св. Марии Древней.

         Византийская фреска и мозаика в античной римской базилике с сильнейшими влияниями барокко  - особенность церковного искусства Италии.  Влияние германского духа здесь почти не ощущается даже на севере, несмотря на то, что на протяжении целых столетий местные жители находились под властью германских племен.

          Но вернусь к Неаполю. Современный обыватель объединенной Италии ассоциирует этот город с мафией и праздным образом жизни, что накладывает общий негативный отпечаток на отношение к южанам: как только речь заходит о неаполитанцах, голос и мимика  меняются и можно услышать: «мы, итальянцы, боимся ездить в Неаполь» или:  «неаполитанцы, почти те же арабы». Хотя и сами жители Неаполя признаются, что для такого страха существуют вполне объективные причины: в этом мегаполисе существует прослойка людей «необразованных и некультурных», причастных к криминальной жизни города.  Но на фоне таких отрицательных моментов проступают положительные и яркие черты культурной жизни именно южного региона Италии, в котором бьет ключом мощная жизненная созидающая сила, проявляющая себя прежде всего в стихии музыкальной. «Криминальный» и романтически страстный Неаполь родил прекрасную певческую традицию и итальянские песни известны именно как «неаполитанские». Итальянская песенность с присущим ей драматически-театральным началом, воплотилась в опере,  родиной которой в 1600 стал все тот же Неаполь.

       Но, чем дальше к Северу, тем все реже и реже слышится это чарующее пение. Складывается впечатление, что Флоренцию и Рим населяют совсем иные этносы с более холодной и сдержанной душой, почти ничего общего не имеющие с бурной и огненно-страстной «душой неаполитанской». Жители Неаполя удивительно и стойко жизнелюбивы. Содержание неаполитанских песен почти исключительно связано с земной человеческой любовью, расцветающей на фоне солнца и моря. Это канцоны и серенады под аккомпанемент гитары или мандолины с солирующим голосом тенора. Героем их предстает солдат или моряк, прощающийся со своей возлюбленной или напряженно ждущий ее в ночи. Чаще всего любовь его безответна. Слушая неаполитанские песни,  поражаешься тому, что, оказывается, в сказочной Италии почти нет басов и баритонов, она рождает одних  теноров и преимущественно лирических.

        Если говорить о том, какими я представлял себе итальянцев,  отмечу, что Неаполь для меня, пожалуй, самый итальянский город Италии, и южанин ближе всего подходит к моему субъективному образу «итальянца». Почему? – По очень простой причине: для меня не существует Италии без музыки -  прежде всего  без песни - без «неаполитанской серенады», а также без огненной тарантеллы,  традиционно южного, неаполитанско-калабрийско-сицилийского танца. Конечно, есть еще и профессиональная классическая музыка, больше всего подходящая духу Средней и Северной Италии. Венеция не существовала бы без Вивальди, Локателли, Альбинони, яркими представителями барокко, а сам феномен Возрождения мы связываем прежде всего с Флоренцией. Эти города дали  великие образцы изощренной вокальной и камерной музыки. Эпоха Ренессанса и Барокко  представлена преимущественно итальянской культурой, как лидирующей, в сфере живописи и музыки.

          Север, повторяю, это «другая Италия» и жители Сицилии, например, вообще, говорят, что северяне не итальянцы, а немцы. Флоренция, Венеция, Милан, представляющие собой как бы уже иные этнические группы со своей неповторимой культурой, в значительной степени отличаются от Неаполя, Сорренто и городов Калабрии. Но, тем не менее, Данте, родоначальник итальянского литературного языка, любим и почитаем всеми  итальянцами и здесь почти в каждом городе всегда можно найти площадь с памятником создателя «Божественной комедии».

          Неаполитанцам, как самым настоящим итальянцам (в моем представлении)  свойствен огненный, вспыльчивый темперамент, порой доходящий до эксцентрики. Это люди, любящие театральные представления; их душевные состояния, долго не задерживаясь внутри, бурно выплескиваются наружу; никто не скрывает своих эмоций: отец с сыном прямо на улице могут устроить настоящий перформенс, вступая друг с другом в диалог, достойный сцены – тем более, что в зрителях нет недостатка - прохожие живо реагируют на происходящее, ощущая себя причастными к единому народному организму. При этом в глазах и сердце, даже при самом сильном эмоциональном накале, полное отсутствие малейшего признака злобы и настоящей агрессии – это только игра, в которую они с удовольствием вовлекают друг друга.

          Как-то в один из вечеров во время трансляции по телевизору футбольного матча из окон жилых домов я впервые услышал такой истошный вой по очередному поводу забитого или пропущенного гола, как мне объяснили, словно оплакивали покойников, убитых на войне или, наоборот, было такое истерическое ликование, как будто национальный герой вернулся с триумфом на Родину, встреченный благодарными соотечественниками. Если бы в это время враг вторгся в город, то он без труда взял бы его, не проливая крови мирных жителей, прикованных к экранам телевизоров, когда улицы Неаполя почти совершенно пусты и безлюдны, как в Иерусалиме в день шабата.

          Неаполь невозможно себе представить без моря, застывшего где-то далеко среди невысоких гор в серо-голубой дымке, на которых кое-где возвышаются причудливые строения. Но особенно чудесная панорама открывается по вечерам, когда находишься на набережной: стоит только бросить взгляд в сторону отвесного берега с правой стороны, то поражает картина ослепительно блистающего множеством ярких огней города, возвышающегося над морем и напоминающего огромный корабль, замерший на мгновение в тихих морских водах, отражающих его в серебряных от света луны и звезд волнах. Это потрясающее зрелище открывается  и во время езды на машине, несущей тебя с верхних горных этажей Неаполя в нижние - вплоть до самого центра, от которого до набережной можно дойти в течение каких-нибудь десяти-пятнадцати минут, и тогда снова повторится чудо «корабля, сияющего фантастическими огнями» - это прекрасный Неаполь! Зажженные окна домов создают иллюзию многочисленных кают, в которых находятся такие же путешественники, как и я, пустившиеся в дальнее плавание к неизвестным берегам неизвестной страны.

           Вспоминается этюд Брюллова «Домик в Сорренто», но в самой реальности  великое множество таких этюдов с причудливыми отвесными ландшафтами, откуда прибрежные домики неправильной формы кажутся естественно сросшимися в единый комплекс… Под ними раскинуто бескрайнее море, всасывающее в себя самые лучшие чувства и впечатления, исходящие из восторженных глаз наблюдателя. И это все маленькие шедевры Южной Италии, в которой ярчайшим раем всех пяти чувств возвышается Неаполь, наполненный до краев богатством народной душевной жизни во всех ее проявлениях.

          Многие улицы Неаполя с постройками  XIX века, протекающие несколько на периферии от старого исторического центра, мне напомнили кварталы Стамбула, окружающие район Св. Софии. Каждый дом представлен своей неповторимой физиономией. Кривые каменные мостовые,  осенние деревья с желто-зеленой листвой в ряд – все это шествовало и текло вместе с толпой прохожих…Над входным дверями домов и по углам, выходящим на перекрестки,  висели причудливого рисунка фонари, сами по себе уже ставшие произведением искусства.

         Античный исторический центр города, наоборот, напоминал старый Иерусалим с лабиринтом узких улочек и чудесными двориками с редкими достопримечательностями, где древние каменные дома соединялись дугообразными перекрытиями. Как будто исторический центр Неаполя, как и Иерусалима, были построены одной и той же рукой. В старом Неаполе, лежащем за площадью Данте, если идти в сторону Кафедрального собора (Duomo), затерявшегося посреди средневековых улочек, очень много маленьких и больших храмов, сплошь представляющих из себя романские базилики. В них можно увидеть великолепные образцы византийской фрески и мозаики: иные из них действующие, другие реставрируются, третьи стали музеями. На углах домов можно увидеть образы Иисуса, Девы Марии или святых; перед ликами их висят светильники (как и в других городах Италии). Эта особенность создает особую неповторимую атмосферу народного благочестия, пусть, может быть, и утратившего ныне настоящую силу, но где-то в тайниках души все еще живущего и не затухнувшего полностью.

        Надо признать, что величественную строгую красоту Duomo воздвигал могучий дух христианского народа, который уже нельзя было разделить только на конфессиональные или национальные элементы. Это страстная попытка воплотить невидимую красоту Царства Божьего в видимых и осязаемых прекрасных архитектурных формах. Романские базилики Италии, в отличие от готических соборов, меня не подавляют и не уничтожают – я чувствую себя в их стенах умиротворенным и счастливым. 

         Нельзя не согласиться с Петром Муратовым, выдающимся русским искусствоведом-путешественником, который тонко подметил, что «жизнь простого неаполитанца сливается с улицей, являясь ее неотъемлемой частью». Но, что особенно интересно, улица и храм здесь мало чем отличаются друг от друга. И это снова объясняется тем, что где-то в глубинах подсознания итальянца, небо и земля смешались как бы в одну стихию, а это значит, что храм, олицетворяющий собою небо, неизбежно должен был влиться в городское пространство, олицетворяющее землю. В этом есть свои как положительные, так и отрицательные моменты. Конечно, сердце радуется при виде святых образов под открытым небом прямо на стенах жилых домов. Они всегда украшены живыми цветами, вечно цветущими… Перед ними всегда зажжена лампадка. Да, итальянцы набожны и это наследие Средневековья. Но, с другой стороны, сама такого рода набожность, смешавшая иерархические смыслы вещей, выстроила их так, что между священным и профанным почти стерлись границы и можно столкнуться с такими курьезами вроде того, что ресторан или кафе названы в честь какого-либо святого, Богородица превратилась в Прекрасную Даму, которой по-рыцарски поклоняются, как своему сюзерену. Она даже стала олицетворять, лишенное евангельской святости, простое материнство земной женщины.  Дева Мария для итальянца это совсем не то, что Богоматерь для русского, проникнутого «византинизмом», органически не позволяющим слиться небесному с земным до неузнаваемости. Итальянская Мадонна не придает никакого значения грехам своих поклонников, ей важна их вассальная верность, душевная преданность и набожность – достоинства, подменившие настоящую святость. Исключительное почитание всего небесного вплоть до того, что оно проникло во все уголки жизни, словно желая их до конца освятить, привело к обратному результату: сакральное, призванное быть отделенным от всего профанного, утратило свой первоначальный высокий небесный смысл, потому что, проникая собой все стороны несовершенного человеческого бытия, оно смешалось с ними, усваивая себе их свойства и черты.    

         От итальянских мадонн путь мой лежит к ослепительной светлой набережной Тирренского моря, воды которого переливаются серебром и лазурью в лучах теплого ласкового осеннего солнца; кое-где можно увидеть судна и небольшие корабли, словно застывшие в тишине  картины из  песни «Вернись в Сорренто»:

                              Как прекрасна даль морская,

                              Как влечет она, играя…

        Живя здесь, можно только радоваться, петь и любить! Наверное, поэтому я ни разу не столкнулся с проявлением агрессии в местных жителях – они миролюбивы, без душевных изломов, сердца их горячи, как пламя лампад перед святыми образами на их домах.

       « …Кто не был в Неаполе, тот не видел зрелища народной жизни» - пишет П. Муратов. И эту народную жизнь также невозможно представить себе без уличной музыки и музыкантов, создающих атмосферу радостно-грустной бездомности, не угнетающей, но увлекающей в свою стихию, куда хочется погрузиться всем существом.  В Петербурге, Москве бездомность всегда с трагическим привкусом хронической усталости от жизни. В Неаполе бездомность имеет тональность легкой сладостной тоски, никогда не переходящей в настоящую скорбь.

            Ощущая себя неприкаянным русским аутсайдером, влившимся на время в это вечное милое детское празднество, составляющее существо неаполитанской жизни, пробегаю по улице Via Toledo от площади Данте к Королевскому дворцу, мимоходом фотографируя все, что способно захватить воображение своей обворожительной сочной и чувственной красотой.  У стены здания в стиле барокко замечаю двух черноволосых парней с жгучими огненно-черными очами: один играет на скрипке, другой на контрабасе. Бросается в глаза, что коренные неаполитанцы имеют поразительное сходство с испанскими цыганами: взгляд скрипача и контрабасиста устремлен в бездомные безграничные дали, куда без тормозов уносит дорога быстро пролетающей жизни, стирающей привычную банальную историю и личную биографию…Эта страстная жажда бытия, знойная и неукротимая, лучше всего выразила себя в тарантелле. У того, кто любовно обвил руками скрипку, красуется серьга в мочке левого уха; он свободно водит смычком по струнам - движения его рук пластичны и изящны. Глаза почти неподвижны, они как бы вперились в  пространство, откуда исходит увлекающая тебя всего народная музыка, в которой мажор свободно переходит в  минор - словно появляется луч света в облаках для того, чтобы на короткое время угаснуть в грустной облачной дымке… Музыкант, слившийся с контрабасом, также сосредоточенно смотрит перед собой без веселости и печали, естественно, и просто сроднившись с едва уловимыми нюансами народных настроений…Жизнь города течет не кончаясь - все равно куда – здесь только в самом движении смысл.

        Дуэт самозабвенно сначала играл что-то похожее на одесский фольклор, резко потом сменившийся неаполитанской тарантеллой, доставившей мне немалое удовольствие. Во всем облике музыкантов, в их огненных глазах, их юности, бьющей неиссякаемым ключом прямо на мостовую, меня снова обожгла неистребимая жизненная сила и такая любовь к этой земле, что, кажется, ничто не способно выбить почву из-под ног этих людей, способных испытывать детскую радость от всего, что окружает их  и движется в бесконечном потоке, рождая образы, воплощающиеся в народных тарантеллах и канцонах. И кажется вначале, что жизнелюбие неаполитанца не способно соседствовать с драмой, тем более, трагедией, но, все же, драматическими мотивами наполнены  неаполитанские песнях. Этот страстный драматизм, ярко воплотившийся и в эмигрантском фольклоре, есть ничто иное, как оборотная сторона той же привязанности неаполитанца к жизни отнюдь не небесной: влюбленность с ее вечной безответностью, становящаяся еще более напряженной из-за отдаленности объекта привязанности и любовь к родному Неаполю – вот основные мотивы  сердечной страсти, рождающие песенные образы необыкновенной красоты. Даже если душа итальянца захочет посвятить себя служению Богу, то и в стенах монастыря над ним будет властвовать неистребимый, ничем неугасимый пол, огонь которого от объекта земного перекинется на объекты небесные и святые, тогда мы будем иметь такие феномены как Франциск Ассизский, Анжела из Фолиньо и Екатерина Сиенская…  – любовь ко Христу станет неизбежно носить чувственный характер с ярко выраженным Эросом.

        Уникален Неаполь и своей фантастической красотой, создающейся при свете осеннего октябрьского солнца, лучами своими напоминающего тихое пламя множества свечей, вправленных в величественные канделябры домов, кажущихся прозрачными от этого сияния, создающего игру светотени, где прохожие становятся призраками и скульптурными изображениями тех, кто жил в этом городе задолго до них.