"Будь моим светом" Часть 2. Кельтские миссионеры в средневековой Европе
 иктор Заславский От берегов, что с малых годов Сердцу навеки милы, В синие дали друзья отплывали На кораблях белокрылых Как рыцари смелые в бой уходили, Крест подняв над собою. Любимые книги мечом служили, Горящее сердце – бронею. Слезы глотая, корабль направляли Прочь от прибрежных скал. Добро творить и правду любить Каждый в душе желал. Чтоб свет любви зажечь над землею, Чтоб реяло истины знамя – В путь отправлялись, влекомы волною И белыми парусами. Долог путь их, нелегко будет - Чистым, неискушенным – Главы не склонить и душой не скривить Пред королевским троном, В суровом бою за мечту за мечту свою Должную славу стяжать, Мудрость обресть, приумножить честь И душу не проиграть. Но в испытаниях, что на пути Перенести придется Руки сильней, и сильней в груди Верное сердце бьется. И если буря нагонит страх, Тревогу трубя в снастях – Лишь быстрей летит отважный курраг С крестами на парусах.
«Будь светом моим». Часть 2 в средневековой Европе Заповедник на краю земли После грозы К концу 6 столетия непрекращающиеся войны, перекроившие карту Европы, слегка поутихли. Германские племена отвоевали себе земли каждый понемногу: вестготы утвердились на Пиренеях в Испании, франки – в Галлии и на восточном берегу Рейна, лангобарды – на севере Италии, англы и саксы – на юго-востоке Британии. К востоку от франков лежали земли варваров-язычников: баваров, алеманнов, тюрингов, саксов, ютов, фризов. Еще дальше хозяйничали славянские племена. На востоке же Византия прекратила попытки вернуть земли, принадлежащие когда-то Риму, ограничившись несколькими областями в Италии, которых все равно вскоре лишится. Великое переселение народов было практически завершено. Даже викинги, которые будут держать Европу в страхе два с лишним века, не смогут изменить сложившегося порядка. Утвердились и границы христианского мира – Италия, Испания, Британия, Галлия и Британия с Ирландией. Толерантность последних завоевателей Западной Империи Одоакра и Теодориха дали Риму и близлежащим областям стать оплотом ортодоксального христианства, духовности и образования на итальянских землях, возвысив папский престол и положив начало объединению епископатов Западной церкви. Франки, завоевав Галлию, приняли религию покоренных земель – ортодоксальное христианство, тем самым связав себя с Римом (пусть и формально). Зато итальянские лангобарды и испанские вестготы были арианами. Арианская ересь умаляла божественность Христа по сравнению в ортодоксальной Троицей. Еретиков в церкви не жаловали. Исключения, конечно, бывали – например, лангобардский король Ротари, давший свободу исповедания ортодоксам и вообще старавшийся жить согласно заповедям, которые исповедовал. Хоть он и был арианином, но ортодоксы считали его «своим», и появилась даже легенда о воре, осквернившим гробницу короля. Ему потом явился Бог и сказал, что грех осквернять могилу такого человека: «Хоть его вера была ложной, однако он вверял себя Мне». Однако этот случай являет собой скорее исключение, чем правило и светлым пятном смотрится на фоне религиозных ссор – примерно так же, как свидетельства Беды Достопочтенного о мирной унии Ирландии с Римом смотрятся белой вороной на фоне последующих крестовых походов, альбигойских войн и инквизиции. Варварские короли (как ортодоксы-франки, так и ариане) тоже мало думали о дружбе с инакомыслящими соседями и старались вести диалог с окружающими странами исключительно языком оружия (исключение составил Теодорих Великий, но его планам не суждено было сбыться). Последующее принятие лангобардами ортодоксального христианства положения не изменил. Поэтому отношения между арианскими и ортодоксально-христианскими странами в Западной Европе ограничивались войнами. В свою очередь церковь в Византии, хоть и не находилась в горячей точке, де-факто подчинялась императору и его политике и вдобавок была раздираема богословскими спорами, благодаря чему не могла вести плодотворный диалог с западными братьями по вере. Поэтому папский Рим и земли франков были единственным оплотом христианства в западной Европе. Важно понимать, что Рим тех времен был вовсе не тем могучим Римом, перед которым склоняли головы короли и императоры, а Папа вовсе не претендовал на верховную власть над светскими владыками. Лежавшей в руинах бывшей столице Империи было далеко до всемогущего Рима Высокого Средневековья. Инквизиция появилась в середине 13 века, споры из-за верховенства власти начались в 11 веке, да и грехи, заставившие гуманистов и реформаторов заклеймить Вечный Город престолом Сатаны, появились в среде римского духовенства много позднее. Рим Темных Веков страдал от непрекращающихся притеснений со стороны как лангобардов, так и Византии, а потому шаткое благополучие местной церкви было под постоянной угрозой падения. Лангобарды, хоть и приняли в большинстве своем христианство ортодоксального толка, но отношение их королей к папскому государству от этого не поменялось. Будучи сильной духовной и образовательной базой, папские земли тем не менее были слабы в отношении военно-политическом. Поэтому римские библиотеки и церкви вкупе с учеными и священниками могли в любой момент погибнуть в огне лангобардских нашествий, сведя к нулю все труды прошедших лет. Не лучше дела обстояли и с франками. Королевства, сильные в военно-политическом отношении, были слабы в отношении религиозности и благочестия, а догматически правильная церковь проигрывала там, где дело касалось христианской морали и добродетели. После смерти Хлодвига его королевство разделилось на четыре области – Нейстрию (северо-запад), Австразию (северо-восток), Бургундию (юго-восток) и Аквитанию (юго-запад). Понятно, что эти соседи использовали любой предлог, чтобы выступить войной друг против друга. Кроме того, франкские короли никогда не отличались добрыми нравами – любили погулять по лупанариям (так в старину называли публичные дома), с неугодными подданными расправлялись жестоко. В этом они, может быть, мало отличались от своих венценосных коллег других стран и эпох, но особенность франкского государства состояла в том, что Хлодвиг, приняв ортодоксальное христианство, тесно связал судьбы духовенства и политики. Епископ крестил короля, а король обязался всеми силами помогать церкви – способствовать ее процветанию и бороться с ее врагами (язычниками и еретиками). К делу он подошел добросовестно, с чисто варварской грубостью. Еще когда епископ св. Ремигий проповедовал ему Евангелие и дошел до крестной смерти Христа, король закричал: «Да если бы я со своими франками был там, я не дал бы Его в обиду»! Ремигий был тронут этим порывом и счел его веру искренней. Вскоре король крестился, а епископ напутствовал его словами: «Сожги то, чему поклонялся и поклонился тому, что сжигал». К сожалению, Хлодвиг выполнил этот завет несколько односторонне. Церкви он сжигать перестал, но дальше внешней формы дело, похоже, не пошло. Ревность короля в делах веры христианской хорошо показывает ставшая притчей во языцех история с Суассонской чашей. Во время одной из войн город Суассон был в руках врагов Хлодвига. Он шел на него войной, а епископ попросил его вернуть из города захваченную чашу для причастия. Тот клятвенно пообещал принести епископу этот трофей, и после удачной победы, когда начался дележ добычи, король попросил воинов дать ему эту чашу прежде, чем начнут делить все остальное. Никто особенно не возражал, но один ратник возмутился против нарушения священных обычаев древности. Король уговаривал его, но тот стоял на своем. В конце концов он с размаху опустил на чашу свой боевой топор – мол, ни нашим, ни вашим. Король проглотил обиду, но через несколько дней зарубил обидчика прямо перед строем, сказав при этом: «именно так ты поступил и с чашей в Суассоне». Реакция епископа на этот эксцесс неизвестна, но предсказуема. Дружба королей и епископов требовала компромиссов с обеих сторон. И поскольку сила была на стороне короля и знати, духовенству приходилось поступаться своими интересами намного чаще, смотря сквозь пальцы на грехи власть имущих. Более того, епископа ставил король или любой другой местный властитель, и как следствие на церковных кафедрах оказывались люди, далекие от религии, а то и вовсе неверующие. В сан подчас возводили даже покоренных недругов, дабы отвратить тех от политической деятельности. Как следствие, служители церкви редко жили в соответствии с заповедями Божьими, будучи по сути дела, неверующими чиновниками короля. Обычным делом были епископы, содержащие по несколько наложниц и ходившие в военные походы, чтобы вернуться с богатой добычей. В порядке вещей были и церковные интриги, эдакие дворцовые заговоры с целью сместить неугодного епископа и захватить хлебное место. Впрочем, даже тогда в галльской церкви было немало достойных служителей Божьих, но таковых было слишком мало, чтобы как-то влиять на ситуацию, да и у тех, что были, не хватало для этого ни смелости, ни силы воли, ни поддержки собратьев (без которой реформатор быстро превратился бы в мученика). Вместе с тем, географическое положение франкских земель делало их чрезвычайно важными в стратегическом отношении. Галлия находилась на перекрестке Европы – через нее проходили дороги и в Испанию, и в Италию, и в земли восточных германцев, и в Британию. Через земли франков держали путь миссионеры к англосаксам и германцам, и через земли франков англосаксонские и ирландские клирики шли в Рим. Кроме того, только франки всегда могли защитить Рим от внезапного нашествия лангобардов или византийцев. Поэтому возможный союз Папского Рима и Галлии был бы вполне уместен. У франков была сила, и Рима – духовность и грамотность (хотя и сильно подточенные постоянными войнами). Однако покамест последние не принимали помощь первых и сами не спешили защищать их. Окруженная язычниками и враждебными арианами, церковь стояла на краю пропасти. Чтобы выжить, ей необходим был сильный нравственный и научный стимул, который в свою очередь повлек за собой просветление на церковно-политическом фронте. Ни франки, ни Рим не обладал для этого достаточными ресурсами. Тем не менее, помощь пришла, и христианская церковь смогла воскреснуть из мертвых, став великой силой, могущей не только обратить ко Христу тысячи душ в странах, бывших некогда языческими и варварскими, но и дать европейским землям мощный творческий толчок, приведший к культурному расцвету в Западной Европе. Пришла эта помощь с двух островов, приютившимся на самом краю тогдашнего мира – Британии и Ирландии. Это маленький заповедник практически не пострадал от Великого Переселения – германцы завоевали Британию только один раз и то не полностью – около 516 года они были остановлены местным героем Амвросием (или Арторием), оставшимся в памяти бриттов как король Артур. Зато Ирландия как была, так и оставалась в руках кельтов-скоттов. Поэтому церковь на этих землях развивалась практически без помех, а вместе с духовностью поднималась и грамотность. Нашествия варваров на Галлию вынуждали тамошних ученых срываться с родных мест и искать пристанища за морем, где жизнь была поспокойнее и научные достижения могли бы пригодиться, Ирландия же от этого только выигрывала. К 6 веку остров был покрыт монастырями и церквями, а ирландские монахи заселили все окрестные острова и обратили в христианство шотландских пиктов. Кельтские монастыри отличались от обычных римских и греческих по нескольким пунктам. Во-первых, это свои уникальные традиции и особенности аскезы. Ирландские монахи сумели избежать крайностей своих собратьев Сирии и Египта. Самобичевание, вериги и сидения на столпе, столь характерные для пустынь Азии и Африки никогда не были распространены на зеленых островах. Кельтский аскетизм был очень практичным, не мешал монахам ни путешествовать, ни проповедовать, и обычно ограничивался кратковременными постами, простотой в пище и ночными бдениями. Зато когда папа Григорий Великий стал организовывать монастыри по уставу св. Бенедикта и, как следствие, пресекать всякие тенденции к аскетическим подвигам, кельтские монахи оказались на порядок строже бенедиктинских.. Во-вторых, кельтские монастыри воплотили в себе несбывшуюся мечту просвещенных римлян вроде Кассиодора – совместить труд и молитву, подвиги монашеские с подвигами научными. При каждом монастыре в Ирландии была библиотека и скрипторий, где переписывались книги. При этом кельтские книгочеи были гораздо терпимее к языческой культуре, нежели их римские коллеги. Причина вполне объяснима – они никогда не сталкивались с оппозицией со стороны языческих богов. Греческая философия и мифология в Ирландии никогда не противопоставлялась христианству, поскольку проникла туда намного позже святого Патрика. Сократ и Аристотель никогда не противопоставлялись Христу, ибо о них узнали гораздо позже, притом узнали через христианских ученых, которые толковали их идеи в чисто христианском духе. Если для Августина, боровшегося с языческим мышлением, Зевс и Геракл были представителями вражеского лагеря, то для кельтов они были всего лишь героями древних сказаний, которых было нечего бояться. Схожим образом дела обстояли с латынью – на континенте классическая, литературная латынь быстро опустилась и упростилась под влиянием вульгарной, разговорной латыни (сам Григорий Великий намеренно упрощал речевые обороты, дабы быть более понятным для простого люда). Зато для ирландцев разговорной латыни вовсе не существовало, и грамматику со словарем нового языка они составляли исключительно из Библии, отцов церкви и античных философов. Примерно так же обстояло дело и с греческим. С одной стороны, такой подход служил залогом появления в местной латыни совершенно немыслимых оборотов и слов (из-за чего ученые говорят о так называемой «»ирландо-латыни», а переводчику порой так трудно переводить кельтские гимны), с другой – сводил на нет влияние жаргона и просторечия, характерных для вульгарной латыни и гарантировал сохранение латыни «высокой», годной и для стихотворений, и для научных трактатов, а значит – гарантировало развитие наук. А к началу 7 века в христианство были обращены почти все англы и саксы, захватившие юго-восточную часть Британии. Сильное влияние кельтских миссионеров и активная поддержка властей привели к тому, что церковь на англосаксонских землях быстро выросла и укрепилась. Уния 664 года, когда кельтские миссионеры в Нортумбрии согласились принять римские обычаи, способствовала укреплению отношений между кельтскими и англосаксонскими монастырями и в результате Британские острова (Британия и Ирландия) стали сильной научной и миссионерской базой, способной дать новые силы пробуждающейся континентальной Европе. Вслед за героями сказок Современному исследователю нелегко понять, почему монахи и ученые из кельтских стран (а ведь Ирландия долго оставалась «вещью в себе», будучи отчужденной от остального мира) вдруг решили пуститься в столь далекие и опасные странствия? Почему скотты, так любящие свою родину и так гордящиеся ей, пожелали оставить ее ради неведомых земель? Парадоксально, но именно святой Колумба, стяжавший славу вдали от Ирландии, написал столько проникновенных элегий об утраченной родине. Его, в принципе, понять можно – он оставил Изумрудный остров не по своей воле и потому имел полное право тосковать по «отчизне милой, навек оставленной». Но ведь не все же монахи, отчалившие от родных берегов в 7-11 столетиях были изгнанниками! Можно, конечно, указать на неспокойное положение на ирландских землях, но набеги викингов начались только в конце 8 века, а систематический характер приняли только в середине девятого. Начало же путешествий ирландских миссионеров приходится на середину шестого века, когда ни один завоеватель не ступал на ирландскую землю, а внутренние распри местных королей никак не вредили состоянию церкви – трогать монастыри никто и не думал ибо ссора с монахами была чревата наказанием свыше (примером может служить легенда о короле Суибне, которого Бог наказал безумием за неуважение к церкви). Иными словами, для монахов в Ирландии и Шотландии был сущий рай. И, тем не менее, из этого рая монахи всячески стремились сбежать – заселяли пустынные острова к северу и северо-западу от британских островов или отправлялись на континент. Религиозное рвение? Но почему он в такой мере проявился только лишь на землях скоттов? Как и в случае, со средневековой Европой, помощь приходит оттуда, откуда ее ждали меньше всего: помочь объяснить парадокс ирландских миссионеров могут ирландские сказки, а именно – сказания о морских путешествиях в неведомые страны. Это саги о Бране и Маэль-Дуйне, о Кормаке и Кухулине, Кондле и Оссиане[1]. Наконец, многое может рассказать и знаменитое «Плавание св. Брендана» - эта «монашеская Одиссея» Средневековья, как называют ее западные филологи. Во всех этих историях герой отправляется в неведомые земли, граничащие со сказочным миром. Естественно, что отважные путешественники были в чести у всех народов. У вавилонян героем-путешественником был Гильгамеш, «все видавший», у греков – Одиссей и аргонавты, у римлян – Эней, а у викингов далекие походы были в порядке вещей (Эрик Рыжий и его дети добрались до Северной Америки, конунг Рюрик вокняжился в Киеве, а его дружинники Аскольд, Дир и позже Олег – ходили на Константинополь), и почти о каждом походе слагались саги. Однако ирландские герои отличаются от своих иностранных коллег прежде всего своими мотивами. В ирландских сказаниях герой чаще всего пускается в плавание из чистого интереса. Бран в «Плавании Брана» слышит дивную музыку, которая увлекает его за море, а святой Брендан просто желает повидать страну, обетованную святым, о которой говорит ему духовный наставник. Короля Кормака языческий бог завлекает в сказочную страну всеми возможными средствами только лишь для того, чтобы он повидал этот чудный край. Бывает, правда, что герой преследует и другие интересы (Оссиан полюбил фею, Кухулина боги позвали на помощь, а Маэль-Дуйн желает отомстить за отца), однако всякий раз путешествие превращается в самоцель, а первоначальные намерения путешественника уходят на второй план. Да и сосватавшие эльфийку герои не приводят ее домой, а предпочитают остаться навеки в сказочной стране. У других народов герои наоборот, пускаются в путь либо по принуждению, либо для достижения цели – принцессы или сокровищ. Так Гильгамеш хотел спасти друга, викинги – награбить побольше, Язон исполнял поручение царя, Эней спасался от врагов, а Одиссей вообще плыл домой, вот только плыть пришлось окольными путями. В любом случае, все они при первой же возможности вернулись к привычному, оседлому образу жизни, далекому от романтики и приключений. Исключение могут составить рыцарские романы и волшебные сказки позднейших времен, но все они черпали вдохновение у кельтских легенд, а большинство прямо с них и списаны. Иначе говоря, «муза дальних странствий» всегда жила в склонном к романтизму сердце кельта, и далекое путешествие было привлекательным само по себе – нужен был только повод, чтобы последовать путем сказочных героев. Правда, человеку, обремененному семьей или королевской службой было не до дальних плаваний, но было в Ирландии целое сословие людей, не связанных с насиженными местами ни клятвой верности, ни какими-либо другими узами. Речь идет о монахах – людях, отказавшихся от благ мира сего ради служения Богу, этих вечных добровольцах Царства Божьего, готовых идти на край света ради идеи. Под знаменами Бога и церкви Идея монашества всегда играла важную роль в христианстве, а в Средние Века на монахах держалась практически вся церковь. Из этого сословия вышли чуть ли не все ученые и миссионеры той эпохи – вплоть до эпохи Ренессанса. Невозможно понять дух средневековья, не поняв сути монашества, причин, которые заставляли людей принимать монашеские обеты и той непонятной прелести такого образа жизни. Целью монаха было угодить Богу, а средством – строгая аскетическая жизнь, неотъемлемой частью которой было чтение, размышление о Боге, пение псалмов, делание добра ближним. Впрочем, отшельники при отсутствии ближних могли ограничиться первой частью. Желающий принять монашеские обеты человек давал обеты безбрачия, послушания и бедности. Тем самым он отказывался от благ мира, оставляя за собой только лишь самое необходимое, и вел созерцательный образ жизни, предаваясь размышлениям и посильному труду. Не будучи связан обычными заботами бренной жизни, монах был свободен для дел духовных. Под богоугодными же занятиями могло подразумеваться что угодно: и длительные посты, и всенощные молитвы, и проповедь в церкви и на улицах, и переписывание книг, и изучение богословия или философии, и даже занятия искусством. Естественно, созерцание красот Божьего творения также являлось делом весьма богоугодным, поскольку наталкивало на благочестивые размышления. Знаменательно, что первые восхваления природы появились именно в монашеской среде: В рассветный час хвалу от нас Прими, Господь, что дарит свет. Из кельи ночь уходит прочь. Заре багряной – мой привет! О солнца славная сестра! О дочь младая тьмы ночной! Всегда светла, всегда мила, Служебник озаряешь мой. В окно тайком ты входишь в дом И шепчешь на ухо: Не спи! Но в дверь тебя впускаю я. Войди же! Здесь желанна ты[2]. Увлечения отрекшихся от благ мира сего рабов Божьих были весьма разнообразны. Как ни странно, именно в монастырях записывались и сохранялись языческие предания и мифы, произведения античных поэтов и философов, а позже – и рыцарские романы, и разухабистые студенческие вирши, и лирические песни, впоследствии перенятые трубадурами. Монахами писались первые в Средневековой Европе труды по географии, медицине, биологии. А монастырское пиво до сих пор считается одним из лучших в мире – недаром Мартин Лютер занимался пивоварением даже после того, как сделал Реформацию. Отказавшись от брака, монахи не разучились ценить красоту и рыцарство. Отрекшись от земных благ, они сохранили радость жизни. А связав себя обетом послушания, они оставили в душе место для свободы духа и мысли. Посвятив себя Богу, рабы Божьи не забыли и о земной стороне бытия. Сковав себя тяжелыми веригами, они оставили отдушину для человеческих чувств и устремлений. Наверное, поэтому ряды пустынников ранней церкви, православных иноков, католических бенедиктинцев, францисканцев, доминиканцев и иезуитов никогда не редели, и монашество процветает даже в двадцать первом веке. При всех своих неудобствах подобный образ жизни далек от садомазохизма (что бы там ни говорили современные фрейдисты), но напротив, сам по себе обладает необъяснимой прелестью, привлекая людей, далеких от религии – не случайно в двадцатом веке вошли в моду туризм, кругосветные путешествия на яхтах-одиночках или добровольные робинзонады на необитаемом острове вдали от цивилизации. Отказаться от привычных удобств ради высокой идеи, бросить перчатку повседневной рутине, подняться над обыденностью и посвятить себя чему-то более важному или хотя бы более интересному, нежели обычные жизненные запросы – такие мотивы не могут не придать романтического блеска монашеской жизни: Раскрыта книга предо мной, Вокруг шумит зеленый лес. Деревья высятся стеной Касаясь кронами небес. И гомон птиц над головой Разносится по всей земле. Так сладок труд в тени лесной! Бог благ воистину ко мне! Если прибавить к этому чисто религиозное желание сделать угодный Богу поступок, то удел монаха окажется привлекательным вдвойне. А если учесть, что среди монахов было немало ученых, людей творческого склада ума и, как следствие, трудоголиков и ценителей мелких радостей жизни, то совершенно не удивляет, что до нас дошло столько гэльских стихотворений, прославляющих монашескую жизнь. Жизнь монаха была сама по себе сродни приключению – она была и необычна, и нелегка, и требовала напряжения душевных и умственных сил. Но вместе с тем, монах не был привязан к одному месту и потому услышь он за спиной дивную музыку, подобно легендарному Брану – и ничто не мешало ему отправиться вслед за мечтой. Знаменательно, что из всех ирландских путешественников самым «легким на подъем» оказался святой Брендан и его спутники. Монашеская жизнь была в глазах ирландцев наилучшим приключением, а жизнь странствующего монаха была привлекательной вдвойне. Поэтому нетрудно понять, почему через сто с лишним лет после того, как святой Патрик, британо-римлянин по национальности, отправился с континента на Изумрудный остров, множество святых рожденных на острове, устремились в обратном направлении, но со схожими целями, наводнив Европу и преобразовав лик западной Церкви. * * * Впрочем, говоря об ирландских монахах, отправлявшихся в путешествия на европейский континент, правильнее говорить скорее о кельтском странничестве, нежели о кельтском миссионерстве. Подобно тому, как герои сказок шли куда глаза глядят, не представляя ясно, какую цель преследуют, скотты также не ставили в своих странствиях конкретной цели. Они могли удалиться в безлюдные леса, чтобы предаться молитвам и чтению Писания, могли отчалить на утлом курраге от родных берегов и отправиться куда глаза глядят, доверившись ветрам и течениям. В случае, если их прибивало к какой-то земле, они основывали там монастырь. А могли просто переселиться в соседнюю страну и вести там благочестивую жизнь. Это называлось у них «странничество Христа ради» - peregrinatio pro Christi. Не имея конкретной цели, такое странничество не стесняло ирландского монаха, давало ему простор для действий, однако в то же время делало его несколько менее эффективным в качестве проповедника по сравнению с миссионером «классического» типа. Впрочем, и таких миссионеров среди кельтов было немало: с конкретной целью отправлялись в путь святые Патрик, Колумба или Айдан. Зато своим примером кельты заражали ближайших соседей и духовных подопечных – англосаксов. Обучаясь в ирландских или шотландских монастырях, английские и саксонские дворяне и клирики, проникались идеей служения Богу в странничестве, однако подходили к делу с чисто германской прагматичностью: ставили себе конкретную цель и не успокаивались, пока не достигали ее. Труд таких перегринов был полезен вдвойне, и с кельтской церковью непосредственно связаны двое странников из англосаксонского Семицарствия служили на европейском континенте – это Бонифаций и Алкуин (Альбин). Несмотря на то, что генетически этих двух рабов Божьих нельзя отнести к кельтской церкви, тем не менее, тесная связь и общность традиций церквей в землях скоттов и англосаксов не позволяет разорвать надвое этот удивительный цветник духовности – во всяком случае, до прихода викингов. В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ Неподкупный странник Ирландцы ходили на континент и раньше – в 6 веке. До нас дошли имена святого Мельдона, епископа Перроны, или Обана (Альбина), епископа Анжера. Возможно, истории о них и имеют историческое зерно. Имена у них кельтские, Обан в Галлии был весьма популярен, да и Перрона ко времени расцвета ирландского странничества уже давно была известна как Перрона Ирландская или Перрона скоттов. Однако эти случаи были единичными, да и немного последователей было у этих святых. Первой ласточкой великой волны кельтского странничества на континент был св. Колумбан, и именно с этим человеком связаны корни подъема христианского самосознания в европейских церквях. Поэтому мы не погрешим против истины, если наш рассказ начнем с Колумбана. От Лейнстера до Люксейля Св. Колумбан (или Колумба Младший) родился в 543 году в Лейнстере. В отличие от большинства кельтских святых, которые были сплошь из интеллигенции или знати, Колумбан древним родом не блистал. О его происхождении вообще мало что говорится. Зато известно, что с малых лет юношу тянуло к книгам, в результате чего он и стал монахом. Биограф Колумбана, Иона из Боббио, пишет, что юноша был весьма прельщен красотою одной или нескольких девушек из его родного селения, из-за чего не мог определиться между призванием ученого клирика, и по совету некой мудрой пожилой дамы решил бежать от греха подальше – стать монахом в монастыре вдалеке от дома. Колумбан получил образование в монастыре Бангор, причем его наставником был св. Комгалл (вероятно, тот самый Комгалл, который встал на сторону Колумбы в споре из-за авторских прав и отправился с ним в Шотландию). Полученное Колумбаном образование было блестящим – монах знал латынь, еврейский и греческий, разбирался и в отцах церкви, и в античных поэтах. Еще он был прекрасным проповедником и стихотворцем. В 590 или 585 году он отправляется на континент, в Галлию. О причинах его отъезда можно только догадываться. Некоторые теории говорят о желании благовествовать германцам, и желании посетить Италию и Рим (сохранилась переписка святого с папой, которого святой весьма почитал). А возможно – в сердце святого жила «муза дальних странствий», желание пуститься в путь за неведомо мечтой, идти куда глаза глядят навстречу опасностям и приключениям. Трудно сказать наверняка. Даже обычно дотошный до мелочей Иона из Боббио кратко говорит: «проведя несколько лет в монастыре, он пожелал идти в неведомые земли, следуя заповедям, которые Бог дал Аврааму…». Чуть позже он говорит, что Колумбан и его спутники шли: «сеять семена спасения». Что послужило толчком для такого решения – неизвестно. Сам Колумбан в одном из своих посланий писал о том, что он искал «подходящее место странствия» - то есть, странствовал без конкретной цели, но искал пристанища, которое подходило бы его духу. Однако насколько можно верить письму? Или агиографу, писавшему спустя несколько лет после смерти святого? Было ли у Колумбана мистические переживания наподобие тех, что пережил Патрик? Вынуждали ли его к этому обстоятельства, как Колумбу? Шел ли он по приглашению, как Айдан? Вряд ли это когда-либо станет известным. Известно только то, что Комгалл, бангорский «друг души» Колумбана, вначале не желал отпускать способного ученика, который мог бы стать заменой престарелому наставнику. Не то, чтобы он пытался силой настоять на своем – не в правилах мудрого «анамкары» было поступать так. Но Комгалл весьма скорбел из-за ухода любимца, покамест не решил, что странствуя по свету, Колумбан принесет больше пользы, нежели оставаясь в монастыре. Наставник благословил ученика, и тот в компании двенадцати товарищей пустился в странствия. Погода была спокойной, море – тихим, дул ровный северо-западный ветер, курраг без труда осилил расстояние от Ирландии до континента, и вскоре друзья высадились на Армориканском полуострове. Эти земли звались Бретань или Малая Британия, и жили там переселенцы из Великой Британии, покинувшие родной остров еще во времена Артура. В Бретани Колумбан долго не задерживался, и направился в земли франков[3]. Дорога привела друзей в Бургундию – одно из четырех королевств, на которые разделилась держава Хлодвига. Мы уже вкратце обрисовали положение на франкских землях в 7 веке: развращенная знать, слабая церковь, словом, для миссионера с острова святых здесь был работы непочатый край. Иона из Боббио пишет: «В то время христианская вера то ли из-за обилия внешних врагов, то ли по небрежению епископов почти исчезла в тех краях. Люди только и помнили, что символ веры, а о спасительной благодати и борьбе с грехами плоти помышляли лишь немногие…». Колумбан с товарищами начал ходить по селениям и проповедовать Евангелие. О Боге и Христе франки знали, большинство из них были крещены, и потому проповедь гостя из-за моря была привычна франкскому уху: многое из того, что говорил пришелец из-за моря, они и так слышали от епископов и монахов. Новым казалось другое – то, что приезжие проповедники всерьез относились к своей проповеди, слова подтверждали делом и жили в соответствии с тем, что проповедовали. Они презирали роскошь и жили в строгости, зато прекрасно знали не только Библию, но и отцов церкви (не говоря уже о светских науках), чем являли прямую противоположность «родным» франкским епископам – послушным ставленникам власть имущих. Здесь не столько слова, сколько дела ирландцев привлекли к ним внимание окрестных жителей. Вскоре слух о заморских гостях дошел до короля. Ученый гость из далекой страны был желанным гостем при дворе, да и просил он немного – всего лишь места для поселения. Король Бургундии Гонтран (Гунтрамн), один из внуков Хлодвига, доброжелательно принял Колумбана. и предложил ему выбрать место для жилья. Колумбан выбрал развалины римской крепости в Аннегрей, где стал жить с немногочисленными товарищами. Впоследствии он переместился в Люксейль, где основал монастырь и привлек несколько сотен последователей, жаждущих более близкого общения с Богом и святой жизни. Колумбан выработал устав монашеской жизни, во многом похожий на устав св. Бенедикта, но гораздо проще и строже. В нем жизнь монаха разделялась на физический труд и аскетические упражнения (не одобряемые, а впоследствии и вовсе запрещенные Римом), притом сильное ударение делалось на послушание духовному наставнику. С проповедью Колумбана среди франков связывают возникновения традиции украшения елки на новый Год и Рождество. Германцы-франки, хоть и были крещены, но продолжали по привычке в день зимнего солнцестояния поклоняться священному дереву – ели. Колумбан, не желая мириться с языческими пережитками, но вместе с тем уважая традиции народа, украсил крестами и прочей христианской символикой ближайшую ель и объяснил им христианское значение этого зимнего праздника – рождение Христа. . В какой-то мере дюжина ирландцев была всего лишь каплей в море, и поднять церковь франков из того упадка, в котором они находились. С таким же успехом десяток дровосеков могли бы начать систематическую вырубку германских лесов. Но все же определенный результат их работа приносила. Слушавшие проповеди Колумбана верующие начинали задумываться о сути веры, которую формально исповедовали. А главное – привлеченные примером жизни святого, франки начали сходиться в монастырь, основанный ирландцами. Слухи же о столь необычном по тем временам монастыре сделали Колумбана и его товарищей знаменитыми. От Люксейля до Брегенца Влияние миссионеров на франкских землях росло, все большее количество людей из разных сословий присоединялось к гостям из-за моря. Однако со временем возникли трудности. Дело в том, что Колумбан придерживался кельтских традиций в чине богослужения, праздновании Пасхи и форме тонзуры – кельтская тонзура выбривалась на передней части головы, от уха до уха. Кроме того, его строгий образ жизни не слишком нравился местному духовенству, которое не придерживалось столь строгой морали. Когда в 603 году Колумбана вызывали на собор для разбирательства, святой отвечал, что не он придумал традиции, по которым живет, сеять раздоры не желает, а в Галлию прибыл ради Христа и просит только позволения жить вдали от людской суеты. В свою защиту Колумбан написал даже несколько писем папе – св. Григорию Великому. Реакция папы на его послания неизвестна (два первых письма не дошли, а третье подоспело как раз к смерти понтифика), однако красноречие и вежливость рассыпающегося в комплиментах ирландца дают понять, что папа если не одобрил Колумбана, то во всяком случае не стал осуждать его. Тем более, что труды святого Колумбана были другому святому – Григорию – очень даже на руку: ирландец укреплял франкскую церковь, освобождал ее от влияния королей, да еще и клялся папе в верности и покорности. Кроме того, Колумбан, похоже, римские традиции принял – это видно из того, что конфликт был улажен и еще семь лет святой без особых притеснений трудился на франкских землях. Так что если бы все ограничивалось тонзурой и Пасхой, Колумбана оставили бы в покое. Но на престоле Бургундии Гунтрамна сменил Теодорих (Теудерих) Второй. Новый монарх симпатизировал Колумбану, однако не мог или не желал отказываться от не слишком целомудренного образа жизни – нормального в глазах франкского короля, но неприемлемого в глазах ирландского монаха. Оно неудивительно – Меровинги привыкли не отказывать плотскому влечению и не церемониться с неугодными подданными, а духовенство либо следовало их примеру, либо смотрело на королевские грехи сквозь пальцы. Столь трагическое положение вещей давно уже вошло в традицию, однако Колумбан прибыл из страны, где в у духовенства в порядке вещей была принципиальность и непреклонность в вопросах морали. Он говорил королю правду в глаза, и слова его не оставались без результата. Этот новый Иоанн Креститель впрямь решил изменить средневекового Ирода, и, казалось, был недалек от успеха. Однако, как и во времена Иоанна Крестителя, здесь не обошлось без Иродиады. Ей оказалась бабка Теодориха Брунгильда, сохранившая влияние при правлении внука. Престарелая Брунгильда поощряла его в разгульном образе, поскольку, как указывает биограф Колумбана Иона из Боббио, постоянно гулявший по лупанариям король не слишком думал о женитьбе, а отсутствие в доме законной жены упрочняло позиции волевой и энергичной бабки. Брунгильда не без успеха настраивала внука против Колумбана. Для этого Брунгильда вынуждала местных епископов поднимать забытые споры о противоречиях между кельтскими и римскими церковными обрядами, пытаясь тем самым выставить Колумбана как раскольника, сеющего смуту в церкви. Поскольку обычно непреклонный святой подобного рода умело обходил и смягчал, личину раскольника и еретика надеть на Колумбана никак не удавалось (несмотря на все старания местного духовенства, которое, конечно же, не слишком жаловало наглого иноземца). Но у Брунгильды были способы и получше. Она время от времени вынуждала последнего отступать от придворного этикета в пользу морали и святости, чем, естественно, выводил из себя короля. Бомба, фитиль которой тлел несколько лет, разорвалась в 610 году. Однажды Колумбан пришел во дворец, а Брунгильда вывела ему навстречу выводок детей Теодориха (естественно, от наложниц из лупанария). Колумбан отказался благословить их и ушел восвояси. Король, желая решить дело миром, послал Колумбану богатые дары в знак своего расположения и готовности пойти на мировую. Любой франкский епископ или аббат счел бы это невиданным благом, но пришелец из Ирландии почел позором принять дары от нечестивца, пытающегося мздою загасить его праведный гнев. Проповеди Колумбана, угрожавшего грешнику муками ада, возымели определенное действие, но ненадолго. Теодорих не был религиозным по своей природе, и не мог долго идти на поводу у дерзкого монаха. Постепенно король вернулся к прежнему образу жизни, заслужив новые упреки со стороны Колумбана. Терпение его лопнуло, и средневековые Ирод с Иродиадой стали искать повода избавиться от назойливого Колумбана Крестителя. Правда, голову на блюде Ирод решил заменить более гуманными методами. В поисках этого повода Теодорих пришел к Люксейль и стал упрекать Колумбана в том, что он не только нарушает обычаи и традиции римских церквей, но также не пускает в монастырь никого, кроме «своих» и даже не оказывает ему, королю, соответствующего приема. Речь шла о том, чтобы приготовить королю лучшие покои в монастыре, накормить-напоить и спать уложить. А еще – король оставлял за собой право беспрепятственно заходить в любые помещения монастыря – куда ему заблагорассудится. Пускать мирянина в монастырские покои было и остается по сей день грубым нарушением монастырского устава. Для гостей держали (держат и в современных монастырях) отдельные комнаты. В одном женском католическом монастыре в Израиле для гостей даже устроили маленькую синагогу и мечеть. Но вход в большинство внутренних помещений монастыря светским был закрыт. Для принципиального ирландца это само собой разумелось, для короля же – представляло собой непростительное ущемление королевских прав и привилегий. Напрасно король и монах уговаривали друг друга – никто не поступился своими принципами и в результате Теодорих должен был вернуться домой не солона хлебавши. Обидевшись на Колумбана, он приказал ему с товарищами под страхом наказания возвращаться туда, откуда пришли – в Ирландию. Естественно, Колубман сказал, что не покинет монастыря иначе как только по принуждению. И естественно, его принудили. Иона пишет, будто король вначале заключил дерзкого кельта в темницу, но идея избавиться таким образом от диссидента, как оказалось впоследствии, оказалось не совсем удачной – слишком велика была популярность у Колумбана и слишком мала – у королевской семьи. Сами стражники не осмелились держать в заключении проповедника, пред словами и делами которого преклонялись. Поэтому то ли чудо открыло двери темницы, то ли доброта охранников, то ли красноречие святого, а только очень скоро Колумбан без ведома короля очутился на свободе и проследовал обратно в Люксейль, встречая на своем пути только поддержку и симпатии народа. Как бы там ни было, а пределы королевства Колумбан должен был все-таки покинуть. Ведь он отвечал не только за свою жизнь, но и за жизнь своих монахов. Ради них миссионер вынужден был уйти из Люксейля. Он прекрасно понимал это, и потому не стал испытывать королевское терпение и покорно дал провести себя с земляками до границ Бургундии, а там – до ближайшей гавани. Поведение всех участников этого конфликта вполне обоснованно и предсказуемо. И Теодорих и Брунгильда, и Колумбан следовали каждый своим принципам и защищали свои ценности. Отпрыски Хлодвига считали, что представитель королевского рода может не стеснять себя в удовлетворении своих нужд – от любовных похождений до расправы с неугодными – и готовы были не моргнув глазом пожертвовать жизнью какого-то мелкого клирика, тем более, чужеземца. В свою очередь Колумбан считал, что называющийся христианином человек должен соблюдать хотя бы элементарные Божьи заповеди, и что священники и монахи для того и созданы, чтобы напоминать людям о простых истинах. При этом неважно, какую должность занимает человек – перед Богом все равны, а религиозные убеждения стоят того, чтобы пожертвовать ради них положением, свободой и жизнью. Сохранилось прощальное письмо Колумбана к монахам в Люксейле: «Куда бы Бог не послал вас – идите, и множество святых произойдет от вас. В конце концов, в бедах наших нет ничего нового. Разве не было в давние времена философа, мудрейшего среди всех, которого бросили в тюрьму и казнили за то, что он, в отличие от всех остальных, веровал в Единого Бога. Без врагов не будет битвы, а без битвы – венца победителя. А где идет битва – там есть место и для отваги, и для мужества, и для терпения, и для верности, и для мудрости. Без борения стяжать можно разве что отчаяние и невзгоды. Итак, без боя не станешь победителем. И добавлю я – невозможен почет без свободы». Кельты всегда славились красноречием, доходившим иногда до многословия, однако последнее обращение учителя и пастыря к любимым ученикам не может не тронуть – и не удивить. Может быть, лучше всех житий и панегирик историков вкупе с скрупулезными исследованиями эти несколько слов могут характеризовать своего автора. Здесь и гордость, и достоинство, и свободолюбие, и мудрость, и посвящение своему делу, и – любовь к наукам. Под «мудрейшим философом» святой подразумевает, как нетрудно догадаться, Сократа. Колумбан славился своей ученостью – в своих стихотворениях, посланиях и проповедях он цитировал не только отцов церкви, но и латинских поэтов (включая малоизвестных). Это неудивительно, поскольку библиотеки в ирландских монастырях были богаты всякого рода литературой. От отцов церкви Колумбан мог проникнуться чисто христианской трактовкой жизни и учения Сократа. Удивительно другое – что средневековый миссионер в прощальном послании к ученикам в качестве примера избрал именно Сократа, а не какого-нибудь мученика или святого (благо примеров хватало уже тогда). Значит, не только Писанию учились монахи в Люксейле, и гораздо шире и гармоничнее было образование в ту пору, нежели принято считать. Из Люксейля Колумбана отправили в Нант, чтобы посадить на корабль и отправить вниз по Луаре и через море в Ирландию. Письмо, приведенное нами выше, писалось скорее всего, оттуда. Иона из Боббио обстоятельно описывает триумфальное шествие ирландцев по франкским землям, сопровождающееся проповедью и чудесами. Так ли это было или нет – трубно сказать. Наверняка слава ирландцев, к которой теперь был добавлены венцы мучеников, гарантировала им теплый прием в любом доме – тем более, что верноподданные франкские клирики никогда не обладали таким авторитетом, а потому их запрет не имел особой силы в сердцах жителей тех земель. Впрочем, авторитет странников из-за моря не помешал королевским вассалам делать свое дело. По прибытии в Нант законопослушный франкский епископ Софроний и племянник короля Теодебальд нашли корабль, идущий в Ирландию и незамедлительно посадили на него Колумбана с товарищами. Путь, начавшийся столь славно и уже принесший столько добрых плодов, должен был подойти к концу. Конечно, Колумбан сделал на франкских землях достаточно много, монастыри в Аннегрей и Люксейле не остались бы в запустении, а Нейстрия или Бретань приняли бы последующих гостей из-за моря если бы ирландцы хотели вернуться. Но на душе у Колумбана было невесело. Не то, чтобы возвращение в родную Ирландию было бы для него поражением. Страну он покидал по меньшей мере как мученик, да и земляки приняли бы его с радостью в любом случае. Но почему-то не хотел он возвращаться на родной остров, где на каждом шагу можно было увидеть или монастырь, или церковь, или просто странствующих монахов. Ирландия была островом святых и ученых, и не было резона увеличивать их количество. На континенте же жатвы было много, а делателей – мало. Скромные, безупречно честные и посвященные своему делу, ирландцы были солью земли в этих диких краях. С другой стороны Колумбан чувствовал, что его служение в Галлии действительно подходит к концу. Пришло время уходить. Вот только куда? Со скрежетом зубовным он покорился судьбе и тешил себя мыслями о родных берегах, которые ждали его вдалеке. Однако событиям суждено было обернуться иначе. Буря не позволила кораблю выйти в море и волны выбросили судно на берег. Несколько раз моряки пытались повторить попытку. Капитан корабля почуял неладное, а Колумбан усмотрел в этом перст Божий и воспользовался случаем, чтобы сойти на землю. Он был в Нейстрии – северо-западной области бывшего королевства Хлодвига, где правил король Хлотарь, не особенно выделявшийся на фоне монархов тех темных лет, но, по-видимому, не блистающий и на поприще пороков и жестокости. Во всяком случае он старался не участвовать в войнах между королевствами, а узнав, что на его земле находится опальные кельты, тут же пригласил его к своему двору и предложил остаться в Нейстрии. Придворная жизнь была Колумбану и его товарищам не по душе, и король понимал это. Он предложил им выбрать место для поселения и основать монастырь. Таким образом служение ирландцев в Галлии продолжалось бы в прежнем духе, а враги не могли бы его достать – во всяком случае, так говорил Хлотарь. Однако Колумбан то ли зарекся верить королям, то ли действовал по принципу «уходя, уходи», но попросил Хлотаря об одном – помощи при прохождении через Австразию (земли короля Теодеберта), чтобы затем идти через Альпы в Италию. Владыка Нейстрии сожалел, что приходится прощаться со столь интересными гостями, однако силой никого не удерживал и провел через свои земли на границу с Австразией. Он еще несколько раз встречался с Колумбаном, просил у него совета и приглашал вернуться в Нейстрию. Впрочем, в Нейстрию Колумбан так и не вернулся, да и вообще с землями франков старался распрощаться как можно скорее. Предчувствие, охватившее его еще в Нанте, усиливалось. Все больше святой понимал, что странствия Христа ради ведут его за пределы наследства Хлодвига. В Австразии Теодеберт принял его с радостью и подобно Хлотарю предложил ирландцам выбрать место для поселения. Глава кельтских монахов вначале думал отказать и просить только разрешения пройти через его земли, но потом решил принять во внимание два немаловажных фактора. Во-первых, в Австразию к Колумбану пришли многие его подопечные из Люксейля. Очевидно, Брунгильда не ограничилась изгнанием пастыря и решила лично заняться рассеянием овец. Даже несколько епископов уже успело пострадать от репрессий. Оставить своих товарищей, пришедших к ним из соседней страны, ирландцы не могли – наверное, совесть не позволяла. Поэтому нужно было искать компромиссный вариант. Во-вторых, Австразия выгодно отличалась от Нейстрии или Бургундии своим географическим положением. Выгодно для монахов, так как восточные рубежи королевства выходили на земли германских язычников, до сих пор живущих в полуварварском состоянии. Язычники, не ведающие истинной веры и Всеблагого Спасителя! Разве можно найти более привлекательный удел для перегрина, ищущего приключений ради Христа и желающего сеять семена спасения? Естественно, перед столь заманчивыми перспективами ирландцы не устояли. Колумбан согласился остаться в Австразии, но для поселения выбрал руины древнего города Бригантии (Брегенц) недалеко от Рейна. Для колумбановой задумки это место подходило как нельзя лучше. Отсюда можно было идти к язычникам – алеманнам, швабам, тюрингам, померанам, саксам. Достаточно было просто спуститься или подняться по Рейну на лодке и доплыть до пределов нужного племени. В то же время монастырь находился практически на земле Австразии, поэтому угроза со стороны возможного набега была сведена почти что к нулю. Поэтому, хоть место и не совсем устраивало святого, он остановился там. От Брегенца до Боббио Так начался третий период жизни Колумбана – германский (после мирной жизни в ирландском парнике и злоключений на франкских землях). Теперь ирландцу-путешественнику предстояло иметь дело не с добрыми ирландцами и не с франками, хоть и не слишком праведными, но все же имеющими определенное понимание христианства. Здешние обитатели частично были когда-то крещены (вероятно, во времена Хлодвига или даже вестготов), но давно уже забыли о делах давно минувших дней. Большинство же были язычниками чистой воды, не имевшими никакого понятия о Боге, которому молятся пришельцы из далеких краев. Работа была куда труднее предыдущих, однако же и ирландцы с единомышленниками из Люксейля были не лыком шиты. Тем более здесь было во многом проще, чем в прогнившем насквозь франкском обществе. Язычники не притворялись христианами и честно грешили, не прикрываясь благословением подкупленных пастырей. Могли, конечно, и убить, но для гордеца и романтика смерть от язычников была подобна гибели в честном бою – а это гораздо привлекательнее удара в спину. Такие испытания были гордым кельтам по душе. Подниматься к язычникам вверх по Рейну кельтским странникам было гораздо приятнее, чем плыть по течению. Вероятно, к этому периоду относится песня Колумбана, переделанная с «Песни гребцов», написанной еще во времена Стилихона и вестготов. Добротно сделан смелый наш корабль. Пора по Рейну вверх нам уходить. А ну, споем! Пусть слышит океан! Несется ветер, пенится волна, Но храбрый бурю может победить. А ну, споем! Пусть слышит океан! Чернеют тучи, ураган гудит, Но кто не трус – руля не отпускать. А ну, споем! Пусть слышит океан! Мы не сдаемся – берег впереди, И шторм не вечно будет бушевать. А ну, споем! Пусть слышит океан! А если горе сердце посетит, Иль в душу искушение войдет – Пой как моряк! Пусть слышат небеса! Как воин, препоясавшись мечом, Ты искушенье сможешь отразить. Пой как моряк! Пусть слышат небеса! Когда горит в душе святой огонь – Рассеешь ты все замыслы врага. Пой как моряк! Пусть слышат небеса! И Бог, источник жизни и добра, Победы радость разделит с тобой. Пой как моряк! Пусть слышат небеса! Что интересно, именно подниматься по Рейну пришлось нашим миссионерам. Колумбан с товарищами стал проповедовать швабам, свевам, и, возможно, алеманнам, периодически выходя из стен монастыря и общаясь с местными жителями. Народ, живущий в окрестностях, давно уже с любопытством поглядывал на чужеземцев, которые отстраивали никому не нужные развалины, с радостью общались с местными жителями, но с неизменным негодованием говорили об их богах. Единственная информация о служении Колумбана язычникам, имеющаяся у нас в наличии, - это агиография Ионы, повествующая главным образом о чудесах – будто язычники хотели принести пивное приношение богу Одину и специально для этой цели приготовили большой сосуд, наполненный превосходным напитком. Колумбан в негодовании дунул в направлении пивного чана, и он разбился. Чудо повергло в изумление публику и святой смог проповедовать им Евангелие. Навряд ли каждая проповедь Колумбана сопровождалась чудесами. Скорее всего, ирландцы непринужденно общались с язычниками, не слишком изнуряя их проповедью. Впрочем, пиво сыграло в их благовестии далеко не последнюю роль. Ирландцы пиво варить умели, а в варварском мире пиво играло роль примерно такую же, как вино – у народов Средиземноморья (цитирую Иону из Боббио). Несколько чудес с пивом Колумбан совершил еще в Бургундии (умножения его вместе с хлебами, а также нежелание пива выливаться на пол, когда монастырский служитель забыл закупорить бочку). Дикие же германцы, у которых без ячменного напитка не обходилась ни одна встреча, по достоинству могли оценить пиво, предлагаемое им ирландцами. Между прочим, именно так зародились традиции монастырского пивоварения, впоследствии прославившие Германию как страну пива. Любовь монахов к пенному напитку засвидетельствована в песне, которую будто бы сочинили монахи колумбанового монастыря, узнав о приключении их настоятеля с пивной жертвой Одину: Зачем вы приносите пиво Языческим вашим богам? Ведь можно самим его выпить Или пожертвовать нам! Все это способствовало сближению миссионеров с их потенциальной публикой и послужила залогом если не успешного благовестия, то по крайней мере мирного сосуществования. Таким образом, миссия ирландцев в Брегенце была успешной. О Колумбане сохранилось интересное предание – святой будто бы проповедовал славянам. Если верить Карамзину, проповедь его оказалась неудачной, и святой вернулся в Брегенц, успокаивая себя тем, что для покаяния славян «еще не настало время». На самом деле Колумбан только подумывал, чтобы идти на «земли венедов, которых также называют славянами, дабы просветить их помраченные умы светом Евангелия». Непроходимые леса и дикие народы манили его куда больше Австразии и швабов с алеманнами. Здесь было кому трудиться, а Брегенц ему никогда особенно не нравился. С другой стороны, негоже было и оставлять место и людей, за которых отвечаешь перед Богом и совестью. Удивительно, но каждый «переезд» этого странника проходил туго – то его не хотели отпускать, то наоборот, гнали в три шеи. Несмотря на тягу к путешествиям, он с большим трудом срывался с места. Вот и сейчас – хоть и тянуло святого пуститься в дальние странствия, но и оставлять поднятый из развалин Брегенц охоты не было. Главным аргументом, который использовала муза дальних странствий, были слова Иисуса из Евангелия - «до края земли», «жатвы много, а делателей мало», «идите и научите». В пользу оседлого решения была забота о братьях, и, возможно, возраст. Что поделаешь – Колумбану было уже за 70, а в таком возрасте даже столь деятельная натура начинает подумывать о покое. Что было делать святому? В молитве он спрашивал Бога, стоит ли ему идти. Ответ был прост. Бог сказал Колумбану: «Взгляни, как велик мир. Иди куда хочешь и наслаждайся плодами дел своих». Колумбан обрадовался тому, что Бог не будет против, если он останется пока в Брегенце. Там он и сделал – жил в монастыре до 613 года. В 613 году грызня между Австразией и Бургундией приняла открытый характер. Теодорих и Теодеберт ополчились друг против друга. Бабушка была на стороне любимого внука Теодориха, а Хлотарь, вняв совету Колумбана, остался в стороне. Теодеберт и его армия были разбиты, а сам он был насильно пострижен в монахи своей бабушкой, а впоследствии – убит. Австразия оказалась под властью Брунгильды и ее внука. Тем, естественно, было известно о местопребывании Колумбана, поэтому ирландцу снова пришлось уходить. Он перешел через Альпы и оказался в Италии, где правители лангобардов Агилульф и Теоделинда выделила ему развалины старой церкви близ Падуи для поселения. Колумбан на выделенной для него земле построил монастырь, где и провел остаток жизни. Монастырь Боббио, подобно другим кельтским монастырям, стал для Италии и сильной богословской школой, и духовным центром, и издательством. Иона пишет, что Колумбан активно включился в богословские разногласия и даже написал против ариан сочинение, до нас не дошедшее. Странно, но именно арианские короли помогли ирландцу-ортодоксу обосноваться в их пределах. Колумбану, конечно, было не впервой ссориться с меценатами, но в случае с Теодорихом яблоко раздора было куда большим, нежели доктринальные споры – речь шла о христианской морали, которая не могла мириться с открытым развратом. В отношении же богословских споров кельты (сами находившиеся под влиянием пелагианства[4]) были весьма терпимы. Этим они, кстати, и заслужили терпимость со стороны проримских англосаксов. Навряд ли у престарелого путешественника, которому приходилось превращать древние развалины в новую твердыню христианства находились силы чтобы обвинять в ереси своих же благодетелей. Возможно, Иона из Боббио, желая выразить свою политическую благонадежность перед ортодоксальным начальством, просто не мог описать жизнь своего героя в арианской стране, не дав ему побороться с еретиками. Впрочем, предположения остаются предположениями, а факты фактами: лангобарды ирландского странника не трогали, а наоборот: давали ему всяческую помощь и поддержку. Возможно, Агиульф и Теоделинда сами склонялись к ортодоксальным доктринам. Годы в Боббио были для Колумбана относительно спокойными. Монастырь постепенно пополнялся монахами, а библиотека – книгами. Между прочим, впоследствии Боббио прославится именно как центр учености (в отличие от Люксейля, который будет больше ориентирован на миссионерство и проповедь). Теодорих не смог воспользоваться плодами своей победы, и Хлотарь, наконец, выждав момент, напал на брата и захватил его владения. Брунгильду привязали к хвосту дикой кобылы и выпустили кобылу в поле. Разделавшись с соперниками, Хлотарь стал теперь единоличным властителем франков. Он просил Колумбана вернуться, но тот срываться с места уже не стал. Боббио теперь занимал все его мысли, работы хватало, а с франками у Колумбана были связаны далеко не лучшие впечатления. Да и годы брали свое. До нас дошло стихотворение, где Колумбан сетует на старые годы, болезни и слабость: Строки я эти диктую, скован болезнию тяжкой. Немощно тело, и горько скорбный удел переносит. Ибо воистину быстро лета мои пролетели. Значит, конец недалек мой: семьдесят два – уж не юность. Все в этом мире проходит, время летит невозвратно. Долгих вам лет! Ибо старость жизнь завершит неизменно. Наверное, старость и болезни были для непреклонного странника самым сильным испытанием. Стихотворение это было написано на последнем году жизни святого. Умер он в 615 году, как раз в семьдесят два года, основав четыре крупных монастыря, которым впоследствии суждено будет сыграть важную роль в становлении христианского сознания европейцев. Он был первым, кто дерзнул перечить власть имущим, кто показал мирянам и клирикам, насколько чистая совесть важнее благополучия и безопасности. Теперь представители светской власти поняли, что не всегда они властны над душами своих подданных, а церковь далеко не всегда будет послушным орудием в их руках. Вместе с тем Колумбан сумел наладить контакты и установить благотворное сотрудничество между миссионерами и властью. Именно сотрудничество с властью, а не подчинение ей, как было до того. Хлотарь не приказывал Колумбану – он спрашивал его совета и оказывал ему поддержку. Отныне франкский король или дворянин будет считать за честь пожертвовать денег на монастырь или церковь, поддержать миссионера или ученого. Это было очень кстати, поскольку таковых на франкских землях вскоре развелось в изобилии: Колумбан был всего лишь первой ласточкой в огромной стае, которая направилась к берегам европейского континента. Герои сказок на волшебной земле Жития и сказки Если Колумбан, несмотря на свой романтический характер, был и остается вполне историческим лицом, чей канонический облик, созданный усердным житиеписцем, достаточно разбавлен упоминаниями в исторических хрониках (например, Фредегара или Исидора Севильского), то его спутники и миссионеры следующего поколения – фигуры почти сплошь легендарные. Об их жизни мы узнаем исключительно из житий – источников весьма специфических и подчас даже не претендующих на историческую корректность. Многие жития писались спустя сто-двести лет после смерти их героев (Иона из Боббио – и тот вступил в колумбанов монастырь в 618 году и получал сведения из вторых, а то и третьих рук). Часто монастыри в чисто рекламных целях нанимали ученого монаха, наделенного литературными дарованиями, чтобы тот написал житие их основателя и покровителя (как, например, было со святым Альто). Тот, располагая информацией, полученной в лучшем случае из третьих-четвертых рук, писал житие, неспособное претендовать на какую бы то ни было историчность. Бывало, что проповедник или миссионер, никогда не живший на Изумрудном Острове, превращался в агиографиях в ирландца или шотландца (святые Руперт или Фридолин, судя по именам – франки из франков, разве что с восточногерманскими корнями, а происхождение святого Арбогаста часть преданий относит к Ирландии или Шотландии, а часть – к Аквитании). Впрочем, не стоит удивляться обилию легенд и сказок, которые роем носятся вокруг этой плеяды святых и которые подчас нелегко отделить от исторического ядра. Кельты дали нам волшебные сказки и рыцарские романы, и потому фантастический и романтический дух никогда не покидал кельтских церковников – в сказочный героев рано или поздно превратились и Патрик, и Колумба, и Брендан, а кем на самом деле была столь почитаемая во все века святая Бригита – истории до сих пор не известно. Один из самых правдоподобных ее прототипов – языческая богиня Бриганция. Впрочем, и поле деятельности кельтских странников подходило им как нельзя лучше. Снежные Альпы, чистые швейцарские озера и стоящие тесным строем германские леса, заходить в которые страшились даже римские легионы – сама атмосфера этих мест таила в себе бесчисленное количество тайн, а жизнь ее жителей мало чем отличался от жизни их предков времен Римской Империи. Из этих лесов выходили в 4-5 веках полчища готов, франков, вандалов, алеманнов и свевов, крушившие римлян и заселившие их территории. Из этих лесов вместе с готами пришли в Скифию славяне, которым суждено было стать последними хозяевами Руси. Казалось, заклятия, клады и драконы из легенд о Нибелунгах до сих пор были сокрыты под германскими дубами и соснами, а древние боги – готовы были излить свой гнев на эмиссаров новой религии. К чему тогда удивляться, что именно в легенды донесли до нас судьбы ирландских миссионеров, трудившихся на германских землях? Столь необычный характер первоисточников для изучения ирландских миссионеров раннего средневековья послужил причиной тому, что ученые нашего времени склонны сводить чуть ли не к нулю влияние ирландских миссионеров, оставляя право называть ирландцами только тех, чьи жития писались достаточно рано и чьи дела невозможно опровергнуть (такие монастыри, как Хонау, Перрона или Стабло-Мальмеди). Однако главная особенность легенд заключается в том, что на пустом месте они не растут. Герои Гомера легендарны, однако же это не отвергает походы греков на Трою. Легендарен артуровский цикл и истории о Робин Гуде, однако это не отрицает того факта, что валлийцы сражались за свою свободу, а опальные дворяне средневековой Англии – партизанили в лесах, мстя власть имущим за обиды. И факт в том, что среди таких опальных были и народные заступники (как, скажем, Симон де Монфор, установивший первый парламент в Европе Средних веков). Легендами оброс образ шотландского разбойника Уильяма Уоллеса, но художественные вольности «Храброго сердца» не отрицают того, о чем пишут шотландские и английские хроники. «Песнь о Роланде» превращает третьестепенную битву в Ронсевальском ущелье в грандиозное столкновение, но это не отрицает героизма франкского арьергарда в роковой схватке с арабами. Чтобы появился миф – нужна реальная основа, от которой будет отталкиваться агиограф, бард, трубадур, или кинорежиссер. Так и с перегринами Темных Веков: пусть деяния кельтов преувеличили, но ведь была на то причина. Пусть «переселяли» святых в Ирландию, но значит была для этого причина! Значит, была своеобразная мода на ирландское происхождение среди церковников того времени, а раз была мода – значит, не зря она появилась, и скотты таки запомнились потомкам как великие миссионеры. Благоприятная обстановка Мы уже говорили о том, что подталкивало кельтов покидать столь любимую родину. Теперь, когда мы переходим к началу массовых путешествий скоттов и частично валлийцев на континент, полезно было бы показать обстановку, сложившуюся в Европе того времени, отношения между странами и их властителями, а также внутренние дела во франкских королевствах, ставших полем битвы, на котором сражались peregrini scottorum. Итак, Колумбан благополучно завершил свои земные труды в монастыре Боббио, оставив после себя по меньшей мере три сильных монастыря, которым суждено было играть важную роль в укреплении христианства в Европе. Два из них находились на территории франков, и один более других запечатлел его характер и продолжил его дело для государства, церкви и народа франков - Люксейль. Основанный по ирландским порядкам и свободный от посягательств королей и знати, он стал своеобразной «кузницей кадров» для духовенства. Притом это было поистине духовенство нового толка, поскольку основатель Люксейля положил начало новому типу взаимоотношению между духовенством и знатью – взаимному сотрудничеству. Если во времена Григория Турского короли и графы прямо диктовали епископам и аббатам свои условия, то Колумбан бросил королю вызов – и победил. Своей твердостью он внушил уважение к себе и своим соработникам. С другой стороны, светские правители поняли, что договориться с церковниками нового рода куда проще, чем враждовать. В конце концов, хотели они немногого – всего лишь возможности жить и проповедовать на землях франков и их соседей. Обличать власть имущих в грехах осмеливались немногие, тем более, что после Теодориха и Брунгильды франкские короли вели себя поскромнее, и если и грешили, то не так открыто. Поэтому власть светская и власть духовная пришли к определенной договоренности. Каждый теперь занимался своим делом, а взаимное вмешательство сводилось к минимуму. Еще была Бретань, где жили потомки переселенцев из Британии, которые перебрались на континент, спасаясь от англосаксов. Несмотря на воинские успехи Артура, порядок на отвоеванных землях наведен так и не был, и волна эмиграции бриттов на континент хоть уменьшилась, но до конца не прекратилась. Между тем, бретонцы представляли собой своеобразный форпост кельтов на континенте, служа буферной зоной между кельтскими землями и германцами-франками. Именно через Бретань лежал путь Колумбана, и именно через Бретань будут идти многие миссионеры-скотты, а нередко – и бритты-валлийцы. А еще не менее важным событием была уния кельтской и римской церквей. Синод в Уитби, на котором состоялось формальное объединение, состоялся в 664 году, а спустя несколько десятилетий римскую тонзуру и Пасху приняли на Ионе, в Ирландии и Шотландии – притом силами не столько англосаксонских и папских посланников (например, Эгберт, первый некельтский аббат Ионы), сколько самих ирландцев, для которых форма тонзуры и дата празднования Пасхи не были делом принципа, а вот единство и дружба – были (такими были Адамнан и Куммиан, причем последний даже написал трактат в поддержку римского обряда). Хотя в это время и волна ирландских миссионеров уже успела разлиться по Европе, мелкие стычки из-за разницы в обрядах к тому времени не делали погоду. Зато когда верные традициям Рима миссионеры-бенедиктинцы стали догонять своих кельтских собратьев, Уиллиброрду или Бонифацию приходилось во имя единства подчинять бенедиктинскому уставу монастыри, жившие по правилам Колумбана. И тогда среди их аргументов были не только установление Папы, но и решение ирландских же клириков. В общем, ситуация для кельтской волны на целину была очень даже благоприятной, и романтичные перегрины не преминули этой ситуацией воспользоваться. Капли в море Начинается легенда , конечно же, со спутников Колумбана. Традиция донесла до нам их имена – Атталаса, Колумбан младший, Куммиан, Домгалл, Эохайн, Галл, Гургано, Либран, Луа, Сигисберт и Вальдолено. Двое из них – Атталас и Галл – впоследствии будут признаны святыми. Но если Атталас (родившийся в Бургундии и присоединившийся к Колумбану уже в Люксейле) следовал своему наставнику до самого Боббио, то Галл остался на Боденском озере и, найдя уединенное место, построил там келью, где и жил. Вскоре рядом с кельей появились еще несколько, и так возник небольшой, но полноценный монастырь (будущий Сенкт-Галлен). Монахов за доброту и готовность помочь полюбили соседи-язычники – алеманны, и так началось благовестие в здешних землях. Братия занималась молитвой, постами, изучением и переписыванием священных книг и пивоварением. Между прочим, монастырь стал первой пивоварней в Швейцарии. Галл пережил своего учителя и даже отслужило по нему панихиду. До сих пор трудно установить, был ли этот Галл тем самым заморским гостем, который вместе с Колумбаном пристал к галльскому берегу в кожаной лодке. Однако легенды, связанные со святым, помогают многое прояснить. В «Житии святого Галла» образ святого показан двойственно. С одной стороны – это пламенный проповедник, рубящий священные деревья язычников и бросающий идолов в реку, совершающий многочисленные чудеса, повергающие в трепет тысячи язычников. С другой стороны, многие истории показывают святого с совершенно иной стороны – как мирного и доброго человека, покоряющего ближних скорее любовью чем силой (пускай даже силой чудотворной). Святой Галл, каким его показывает этот цикл легенд, чем-то похож на православных старцев 19 века – таких как Серафим Саровский, Силуан Афонский, или безымянный странник из «Чистосердечных рассказов паломника». Вот только старцем Галла никак не назовешь – это скорее добрый старичок, годный больше для сказки, чем для миссионерского путешествия. Такие легенды носят чисто кельтский характер и во многом повторяют сказки о святом Кевине или Колумбе. Например, выдра помогает ему ловить рыбу, а в благодарность Галл отдает ей половину улова. А местный медведь помогает святому собирать грибы да ягоды, ищет ветки для костра. Но и монах в долгу не остается – вытаскивает у мишки из лапы занозу. Большинство кельтских святых закончили свою жизнь в мире. Но ирландец Киллиан, если верить его житию, был мучеником. В середине 7 века он отправился паломником в Рим. Познакомившись с папой, он был послан им как миссионер в германские земли – области Тюрингия и Франкония. Проповедь проходила удачно, крестился даже местный герцог Гоцберт. Как и многие германские властители, он не привык отказывать себе там, где дело касалось слабого пола и открыто жил с вдовой брата. Для германцев большого греха в этом не было, но Киллиан потребовал развода. Герцог, как ни странно, согласился. Зато пострадавшая сторона – брошенная вдова по имени Гайлана – решила отомстить и подослала к Киллиану убийц. Впрочем, убийство не возымело должного результата – Гоцберт только утвердился в своем решении, а христианство прочно укрепилось на этих землях. Святой Корбиниан, проповедовавший в 8 веке на территории Нидерланд (там тогда жили саксы, англы, юты и фризы), прославился помимо проповеди тем, что по возможности каждый день проводил с местными жителями, помогая им в сельских работах. Святой Фридолин (ум. примерно в 650 году), судя по имени, ирландцем быть не мог, поскольку имя носил типично франкское. Тем не менее, жития корни его заносят именно на зеленый остров, при этом дают святому прозвище «ирландский странник». Житие его писалось пятьсот лет спустя, но агиограф утверждает, будто переписывал более древнюю биографию Фридолина. Да и развалины, которые можно увидеть в Куре (Швейцария), напоминают о кельтских часовнях. Путешествовал Фридолин по Рейну, открывал монастыри, а при них – школы. Интересно то, что в житиях указывается, как святой частью учебной программы сделал спортивные игры. Наиболее известный и влиятельный монастырь, открытый Фридолином – это Закинген. Вероятно, основание монастыря на Закингене – единственный достоверный факт из жизни святого. Святой Руперт отправился в 700 году в Баварию. Ирландцем он, судя по имени, не был, но тем не менее монастырь в развалинах старой римской крепости Ювавия (нынешний Зальцбург) стал сильным центром ирландского влияния. Наиболее известным из кельтских миссионеров, прошедших через Зальцург, был Фергал о’Нил, более известный как святой Вергилий или Вергилий-Геометр. Будучи весьма сведущ в греческой философии, он следовал учения Платона и Аристотеля о том, что Земля имеет форму шара, и, следовательно, люди, живущие на обратной стороне планеты, ходят «вверх ногами». Помимо своих прогрессивных научных взглядов Вергилий прославился тем, что вместе с товарищами проповедовал славянам Словении и Каринтии (куда не решился идти Колумбан). Миссия Вергилия на Восток была весьма успешной, и с ним связывают немало других святых, чьи дела окутаны стольким количеством легенд, что в них трудно подчас отличить правду от художественного, пусть и красивого, вымысла. Так интересно предание о святом Эммераме, который почти одновременно с Вергилием ходил к баварцам. Он-де познакомился с несчастными влюбленными, которым не давали быть вместе. Девушка забеременела, и ее возлюбленному угрожала смерть. Эммерам настолько вошел в их положение, что взял вину на себя дабы выручить влюбленных. Насколько реальна эта история и насколько правдиво показан в ней миссионер – неизвестно. Как бы там ни было, на процесс христианизации страны эксцесс с рыцарственны монахом не повлиял, и авторитет церкви был здесь так же высок, как и везде, где трудились ирландцы и их товарищи-франки. Зато такой странник, как Фурсей, (Беда Достопочтенный латинизирует его имя; его звучание на гэльском неизвестно), учившийся у святого Брендана Мореплавателя, легендами почти не «оброс». Трудившись в Ирландии, он прославился как блестящий проповедник. Помимо красноречивых проповедей, он стал известен тем, что видел много видений, притом чуть ли не о каждом рассказывал. Один из его рассказов, записанный Бедой, повествует о путешествии святого в ад. Однажды Фурсею явилось несколько ангелов, которые подняли его высоко в воздух и показали мир, объятый четырьмя языками пламени. Первый язык пламени – это обман, когда человек при крещении дает обет жить христианской жизнью, но нарушает данную клятву. Второй – сластолюбие, когда мы любим земное более небесного. Третий – раздоры, когда мы ссоримся с ближними даже по пустякам. Четвертый – это несправедливость, когда мы позволяем себе притеснять тех, кто слабее. Однако святой почти без потерь проходит сквозь пламя, поскольку большей частью свободен от этих искушений. Подобные аллегорические видения, облеченные в форму назидательного рассказа, получили широкое распространение. Впоследствии схожие переживания были и у других христиан. Стяжав своим красноречием славу в Ирландии, Фурсей провел там в трудах большую часть жизни, а затем стал искать одиночества, и потому в 630 году отправился в Уэльс, а затем – в королевство восточных англов, где построил себе монастырь. Фурсей надеялся прожить остаток жизни в одиночестве и безвестности, но шила в мешке не утаишь (тем более, что проповедническую деятельность перегрин никогда не прекращал). Из Ирландии за ним последовали еще пятеро друзей, в том числе и двое братьев. Все бы ничего, но слава проповедника росла, стал расти и монастырь. Фурсею это не слишком нравилось. Не то, чтобы он не был рад новым монахам и прихожанам – просто не за этим он покинул родину. Престарелый монах хотел только одного – покоя и одиночества. Поэтому он оставил монастырь на попечение брата и двух друзей, а сам в компании другого брата скрылись из виду, избрав своим пристанищем холмы и леса Британии. Мечтам Фурсея не суждено было сбыться: в 655 началась очередная война. Со времен христианизации Британии воинственные короли стыдились трогать монастыри и церкви, а потому дрязги власть имущих не мешали ни служителям Божьим, ни простому люду, который всегда мог укрыться за монастырскими стенами. Зато монахи могли примирить враждующих. Но тут обагрить в крови мечи решили язычники из Мерсии, и потому всем было ясно, что монахам придется либо ждать чуда, либо примерять мученический венец. Жаждущий покоя старец решил бежать – в Нейстрию, где его с распростертыми объятиями принял король Хлодвиг Второй (а вернее – королевский майордом Эрконоальд). Естественно, что в стране, где служителей, живущих по заповедям Божьим, днем с факелами ищут, Фурсею покоя не дали, но он уже смирился. Построив монастырь близ Парижа, он периодически выходил за его стены с проповедью, пока не умер через год или два. Тело его Эрконоальд захоронил в городе, называемом Перрона. Интересно, что через полвека за этим городом укрепилось прозвище «Perrona Scottorum» - Перрона Ирландская – столько ирландских перегринов искали в здешних местах свое «место странничества». Наиболее известные святые, связанные с Фурсеем – Адальгий (Альжис), проповедовавший впоследствии в Пикардии, и святой Могил (Можиль). Несмотря на кажущееся обилие ирландских добровольцев, пускающихся в плавание через моря чтобы поднимать франкскую церковь, на всю массу населения и площадь государств их было не так уже и много. Кельты при всех их активности всегда оставались каплями в море всеобщего упадка. Они просто физически не могли вытеснить белое духовенство всех франкских городов. Тем не менее, малая закваска квасит все тесто, и маленькая муха может испортить весь мед. Миссионеры с островов настолько отличались от коренных церковников, что взгляды народа и властей было поневоле приковано к ним. Обилие насажденных скоттами монастырей, а также обилие связанных с ними легенд показывает, насколько был велик был их нравственный импульс. Поднимая духовно-нравственную обстановку на христианских землях, ирландские монахи также шли сами и побуждали идти других все глубже на восток, в непроходимые леса и неведомые земли, за Рейн и Дунай. Конечно же, на одного кельтского миссионера приходилось два-три франкских, но почему-то до Колумбана никто не пытался идти к язычникам, а большинство миссионеров прямо или косвенно были связаны с Ирландией или такими монастырями, как Люксейль или Зальцбург. Немаловажную роль в определении значимости вклада кельтов в просвещение Европы играет и так называемая «иризация», то есть, приписывание ирландского происхождения святым, которые вряд ли имели какое-то отношение к кельтским землям. Многое может рассказать и стиль оформления церковных книг (Евангелия в Швейцарии оформлялись в том же стиле, что и в ирландском монастыре Келлс или на острове Линдисфарн у берегов Нортумбрии). Власть поменялась Плоды трудов кельтских и англосаксонских перегринов особенно видны, если посмотреть на события, происходящие на политическом фронте. Конец седьмого века вошел в память франков как эпоха ленивых королей. Развращенные и безвольные, короли Меровингской династии потеряли всякий авторитет не только у народа и церкви (вернее, той ее части, которая пыталась служить Богу, а не Маммоне), но и у ближайшего окружения, и в конце концов управляющий королевским домом – майордом – сосредоточил в своих руках все государственные дела, оставив королю только титул и видимость почета. К тому же церковь еще в 535 году на клермонтском соборе добилась уменьшения налогов для простых людей и купцов, так что деньги текли в королевскую казну гораздо медленнее, а развратный образ жизни королей привел их к банкротству. К середине седьмого века майордомы практически управляли франкскими королевствами и даже воевали между собой. В отличие от своих предшественников у руля державы, майордомы благосклонно относились к церкви, да и в личной жизни были близки к церковному идеалу – естественно, с поправкой на местные нравы. Особенно отличился на этом поприще Пипин Старый, майордом Австразии, прославившийся не только враждой с Брунгильдой (той самой бургундской Иродиадой), но и добрым нравом. Из семьи этого властителя вышло семеро епископов, дочь его Гертруда была канонизирована. Бегга, другая дочь Пипина вышла замуж за сына архиепископа Арнульфа, который, а Тарсиция, одна из женщин их рода даже воскресила мертвого. Подражая кельтским традициям, он окончил свои дни в монастыре. Внук Пипина Старого Пипин Средний (известный еще как Пипин Младший или Пипин Геристальский) был хорош всем. Он усмирил фризов и алеманнов - а в 687 году – покорил Нейстрию и стал таким образом верховным правителем всея земли франкской. Он был, согласно словам хронистов, «верен друзьям и милостив к подданным». Современники называли его также мудрым и воздержанным. Пипин поддерживал миссионеров святых Руперта и Уиллиброрда и вообще отличался набожностью. Однако у него было две жены – женившись в первый раз на женщине по имени Плектруда, он впоследствии взял себе вторую даму сердца – Альпайду, сестру одного графа по имени Додон. Плектруда же была удалена прочь от лица властителя. По франкским обычаям это было вполне допустимо, а на фоне гаремов, которые держали иные короли или даже епископы, выглядело даже своего рода добродетелью. Но недаром в Австразии трудились последователи Колумбана, да и обилие ирландцев во всей Галлии давало знать о себе. В стране всерьез заговорили о чистоте нравов, и потому Ламберт, епископ Маастрихтский, открыто выступил против второй жены майордома. Прямо на пиру в геристальской вилле он отказался благословить чашу Альпайды. Тот факт, что Ламберт одно время был в опале, и только милость Пипина вернула его из семилетней ссылки, епископа совершенно не волновал. Он даже сам сложил с себя обязанности епископа и ушел на покой. Этим дело не окончилось. Додон, брат обличаемой Альпайды, осадил дом епископа в Льеже и убил его во время молитвы. Непреклонный епископ поплатился жизнью за свою принципиальность. Естественно, что он был объявлен святым и мучеником, притом вполне заслуженно. Святым его объявил сам Пипин, который отправил склочницу Альпайду в монастырь, а детей ее объявил бастардами, не имеющими права на престол. Законным наследником теперь был сын первой жены Гримоальд. Впрочем, сторонники Альпайды оружия вовсе не складывали, и Гримоальд был убит – во время молитвы. Но и Пипин не собирался мириться с подобным произволом, и казнил всех виновных. История с женами Пипина служит прекрасным примером того, как укрепилась франкская церковь к концу 7 века, и насколько сильно выросли моральные стандарты клира и духовенства. Епископ не моргнув глазом поставил на карту свою карьеру и жизнь, не желая мириться с грехом своего владыки. При этом важно понимать, что Ламберт не был ни ирландцем, ни монахом – он был представителем коренного белого духовенства, не дававшего ни обета бедности, ни обета безбрачие, ни обета послушания. Однако его стойкость и принципиальность показывает, насколько выросли моральные стандарты франков со времен Колумбана и Брунгильды. Под влиянием ирландцев и англосаксов Церковь давала понять народу и правителям, что проповедует и служит Богу «всерьез». Тем самым клирики бросали правителям своеобразный вызов – и те этот вызов с готовностью принимали. Обличенный же в грехе майордом не только не наказывает непокорного клирика, но даже слушается его, удаляя от себя любимую женщину, теряя свой престиж и рискуя навлечь на свою голову новые проблемы. Наконец, его сын Гримоальд хоть и держал наложниц, но умер во время молитвы – символично и наверняка отражает его отношение к религии. И хоть в результате междоусобиц, последовавших за смертью Пипина Геристальского, к власти пришел Карл Мартелл, сын Альпайды, но на рост и укрепление церкви это не повлияло, поскольку Карл, оказавшийся способным и сильным правителем, объединил распавшуюся было Галлию и защитил страну от арабов в октябре 732 года. Отношения спасителя Европы с церковью (вернее, с зазнавшимся придворным духовенством) были не слишком гладкими, поскольку он при необходимости без зазрения совести экспроприировал церковную собственность. Да и один из близких соратников майордома – клирик Милон – был типичным представителем франкского духовенства старой закалки. Он больше всего на свете любил пиры и охоту, был человеком невоздержанным и вспыльчивым. Он принимал участие во всех войнах франков, притом обязательно в качестве солдата. Умер он так же, как и жил – был убит кабаном на охоте. Впрочем, Карл Мартелл никогда не воспринимал Милона как служителя церкви – обязанности духовника при нем исполнял другой священник. Тем не менее, в стране наконец-то прижилась ирландская традиция – знать стала идти в служение Богу по своей воле. Один из сыновей Карла Мартелла Карломан после смерти отца в 741 году решил посвятить свою жизнь служению Богу, став монахом. Франкский вождь мог отправить в монастырь более слабого конкурента, но в этом случае Карломан, видимо, действовал по своей воле. Кроме того, Мартелл обладал всеми качествами добросовестного хозяина: он умел заботиться не только о своем благополучии, но и о стране. С ним при желании всегда можно было договориться. Именно при Карле Мартелле, при его благословении и поддержке плоды трудов ирландских перегринов начинают всходить с утроенной силой, и труды кельтских перегринов обретаю, наконец, достойное завершение. Достойное завершение Благословение Папы При всех своих многочисленных достоинствах ирландские странники были разобщены и по большей части не ставили перед собою конкретных целей. Монастыри открывались, но связь между ними далеко не всегда была должным образом налажена. Власть имущие не могли подчинить себе непреклонных кельтских перегринов, но у ирландца-аббата не было своей «крыши», поскольку епископы обычно были ставленниками герцогов или королей, и в делах церковных смыслили мало. В результате во франкской и германских церквях отсутствовала иерархия, что делало невозможным ни решение возможных проблем, ни реформы, ни влияние на окружающий мир. Достижения ирландцев были своей значительностью подобны неприступным для противника высоким башням среди гор. Но одни башни – это еще не замок. Кто-то должен был построить стены, соединить, связать все достижения предшественников, объединить их усилия, свить эти нити в могучий канат. До этих пор монашество оставалось монашеством, а епископы – епископами. Монахи поднимали моральные стандарты христианства, проповедовали язычникам, а епископы и священники, не дававшие ни обета бедности, ни обета безбрачия, продолжали вести прежнюю жизнь, напоминая скорее изнеженных вельмож, чем . Здесь кельтской романтики было явно недостаточно. Нужна была свежая струя организаторского таланта, который умелой организацией завершил бы старания своих предшественников. Снова нужна была помощь извне. И помощь пришла – к ирландцам присоединились англосаксы и Рим. Римские папы думали об объединении церквей, оставшихся после падения Рима, еще со времен Григория Великого, а авторитет Вечного города, ставшего местом славы великих апостолов, притягивал еще отцов Церкви. Даже ирландцы, практически не связанные с Римом, преклонялись перед Апостольской столицей – Колумбан писал папе восторженные послания, а монастыри скоттов на родине без особых возмущений подчинись авторитету наместника Петра . Рим даже будучи завоеван варварами всех мастей и византийцами всякого пошиба, все же хранил величие древней Империи, объединившей множество народов, принесшей миру законы, мир и цивилизацию. Учитывая тот факт, что римская область находилась под правлением Папы, который таким образом не зависел от милости никакого государя, неудивительно, что падение Рима языческого было только началом славы Рима христианского, который останется таковым несмотря на все пороки, которыми наполнят его христиане. Но покамест помыслы римских клириков были далеки от политических амбиций и услащения плоти, которым они так прославились спустя пять столетий. Папы думали о благе европейской церкви, которая со времен вестготов зависела от прихоти мирских владык, что печально сказывалось на ее внутреннем состоянии. Не располагая такими человеческими ресурсами, как Ирландия, папа тем не менее не упускал возможности потрудиться на благо церкви. Англосаксы же были обращены в христианство не только ирландскими, но и римскими миссионерами, и потому были привязаны к Риму гораздо больше кельтов. С самого начала они держались римского обряда, а их епископы – переписывались с папской столицей. На синоде в Уитби англосаксы занимали сторону римского обряда и Пасхи и именно с их подачи Адамнан и Куммиан взывали к унии. Естественно, что две столь преданные друг другу силы должны были объединиться для общей цели. Так и произошло. Мы уже говорили, что англосаксы, находясь под сильным влиянием кельтской церкви, были проникнуты идеей «странничества Христа ради», и нередко пускались в путешествия в дальние страны. При этом эти германские покорители кельтских земель, не сломленные даже доблестным Артуром, обладали прекрасным качеством, никак не свойственным кельтам – прагматичностью и склонностью к порядку. Пускаясь в странствия, английские перегрины ставили перед собой конкретную цель – проповедовать язычникам. Уже немало германцев, чьи предки когда-то пришли в Британию завоевателями, отправлялись обратно на континент неся Благую Весть. Такими были Бенедикт Епископ, Уилфрид или упоминавшийся ранее Уиллиброрд. Но наиболее значительным был сакс по имени Уинфрид. Родившись в Уэссексе и получив образование в Эксетере и у ирландцев в Лейнстере, он достиг в науках всяческого совершенства и заслужил прозвище профессора. Но перспектива просидеть всю жизнь за книгами Уинфрида не особенно привлекала. Он проникся идеей кельтского странничества, однако подошел к этому вопросу с чисто англосаксонской деловитостью и основательностью. Уинфрид не желал скитаться без определенной цели, как это делали его учителя. Наоборот, он хотел служить не только Богу, но и людям, а уединенную «келейку» сделать местом проповеди. В 717 году присоединяется к своему соплеменнику Уиллиброрду, проповедовавшего на землях Фрисландии (или Фризии). Фризы не особенно охотно принимали новую веру – скорее, наоборот. Сохранилась легенда о том, как языческий король Радбод согласился после усиленной проповеди миссионера принять крещение. Уже одетый в белые одежды и ступив одною ногой в купель, он вдруг захотел задать миссионеру два вопроса. Первый касался посмертной судьбы его предков. Второй – участи его врагов-франков. Правоверный миссионер сказал, что предки-язычники горят в аду, а крещеные франки будут вкушать блаженство в раю. Услышав это, король оскорбился и креститься передумал, сказав: «Лучше я буду вместе со своими храбрыми отцами, чем с этими проклятыми франками». Уинфрид не стяжал особых успехов во Фризии, а неспокойное положение во франкских королевствах ставит жизнь миссионеров под угрозу. Ведь гости с британских островов еще со времен Колумбана снискали немалое уважение со стороны франкской знати. И если «оседлые» или аббаты епископы нередко становились жертвой чьих-то амбиций, то обидеть странствующего перегрина ни у кого бы не поднялась рука (они и требовали гораздо меньше). Поэтому правитель франков Карл Мартелл хоть и присваивал церковные земли, но к Уинфриду и Уиллиброрду был неизменно благосклонен. Поэтому фризы знали, что если кто-то дерзнет поднять руку на монахов – франки придут и спустят по десять шкур, причем с каждого. Но ничего кроме страха франкские мечи фризам не внушали, и поэтому стоило мощи франкской империи пошатнутся в результате внутренних разладов – и фризы не преминули обратить мечи против миссионеров. Почему англам не удавалось найти с фризами общий язык – неизвестно. С одной стороны они, возможно, не ограничивались пассивными методами благовестия и предпочитали «идти в наступление», или же им недоставало мягкости и чуткости ирландцев. С другой – наверное, воинственность фризов играла не последнюю роль в их отношении к заморским гостям любого толка, а неспокойные отношения с франками только подливали масла в огонь. Как бы там ни было, Уинфрид решил, что «негоже продолжать труды на поле, не приносящем плода» и вернулся на родину. На родине его ожидал старый монастырь, добрые друзья, а главное – престарелый «анамкара» Уинберт. Родная земля быстро исцелила его раны, и жизнь снова стала радовать монаха. Но любая идиллия рано или поздно кончается – Уинберт умирает, и Уинфрид снова не находит себе места. Родная земля и любимый монастырь уже не радуют его. Все яснее он понимает, что место его, его «келейка» – не здесь, а где-то в дальних странах, среди опасностей и трудностей жизни перегрина. Поэтому в 717 году Уинфрид снова покидает родной остров и отправляется куда глаза глядят. Поскольку он был англосаксом проримского направления, то глаза его глядели в Рим. Уинфрид совершил паломничество в Святой город и изъявил папе свою покорность и уважение. Папа Римский Григорий Второй обратил внимание на странного паломника, его ум и энергию. Тем более ему понравились преданность монаха, его готовность послужить интересам святого престола. Уинфрид был знаком и с германцами, и с проповедью язычникам, и с кельтскими миссионерами. Представлялась прекрасная возможность объединить разрозненные монастыри в одну организацию, которая подчинялась бы папе и Риму, и тем самым окончательно освободилась бы от посягательств светских властителей. В 718 Уинфрид году по благословению папы направляется в Тюрингию, где на протяжении нескольких лет успешно проповедует христианство, а также призывает уже существующие монастыри принять бенедиктинский устав и верховенство Рима. Заслуги Уинфрида были оценены по достоинству: папа дает ему новое имя – Бонифаций – и назначает архиепископом германцев и франков. В течении трех десятилетий Бонифаций совмещает труд благовестника и главы франкской церкви, притом последнее с годами занимает все больше времени и сил, учитывая плачевное состояние франкской церкви. Как и в случае с Колумбаном, труд миссионеру предстоял нелегкий, однако почва была подготовлена, да и Карл Мартелл с сыном были только заинтересованы как в реформе церкви, так и в дружбе с Римом. Надо сказать, что Рим в те времена был вовсе не тот Рим, который Данте низвел в нижние круги ада и который проклял Лютер. В те дни римские священники делали свое дело и жили в согласии с церковными идеалами, страдая только лишь от происков лангобардов или Византии. Именно поэтому Бонифаций был так предан Папе, и труд его нес церквям только благо. Прежде всего миссионеру следовало преодолеть культурный шок. Воспитанный в христианском цветнике, он не мог ни понять, ни принять суровую галльскую действительность. С удивлением и ужасом писал он папе о епископах, содержавших по несколько наложниц и не умеющих даже крестить, не то что проповедовать, о дворянах, ставивших на епископские кафедры людей, далеких не только от веры, но и от малейшего понятия о совести. Поэтому Бонифаций делал все возможное, чтобы избавить церковь от греховных привычек, столь прочно укоренившихся в ней. Для этого по его мнению следовало связать церковь с морально-аскетическими идеалами монашества и подчинить епископские кафедры Риму. Теперь епископов и священников должны были ставить не короли, майордомы или графы, но только высшие по рангу клирики – или сам Папа. От священников и епископов в свою очередь .требовалось соответствие монашеским идеалам – в том числе и безбрачие. Обращенные Бонифацием области были целиком подчинены папе, а на уже христианизированных землях миссионер по мере сил боролся с развратом и безграмотностью среди франкского духовенства, с произволом власть имущих, а также – со свободомыслием кельтских монахов и их франкских последователей, чье упрямство подчас мешало реформатору в его благих начинаниях. С «местными» ревнителями благочестия особых проблем не было (спор о Пасхе на британских островах показывает, насколько лояльны были скотты и их последователи по отношению к Риму). Впрочем, среди кельтов были у Бонифация и противники. Так некие Климент и Адельберт, проповедуя в землях франков и за Рейном выступали против политики Рима – главным образом, против безбрачия священства. После нескольких диспутов они были высланы из пределов той области. Большего Бонифаций сделать не мог, да и, наверное, не хотел. Один из наиболее значительных конфликтов был у святого Бонифация со святым же Вергилием – уже упоминаемым ирландцем, сведущим в астрономии (наверняка с подачи греческих философов). Бонифаций, не будучи столь учен (все-таки Англия – не Ирландия), не во всем соглашался с Вергилием. Однако спор был решен очень быстро – ирландец с друзьями (наиболее известные из них – святые Марин и Модест) отправился в Зальцбург с тем, чтобы идти дальше на восток, на земли язычников современной Чехии. Таким образом, все остались довольны. На соборе в 742 году франкские епископы обязались во всех своих действиях подчиняться Риму вместо франкских властей. Таким образом светские правители не могли больше ставить на епископские кафедры своих прислужников и контролировать дела церкви, а клирики не могли делать все, что им заблагорассудится: над ними теперь были иное начальство, которое заботилось о нравственном состоянии своих подчиненных и их прилежании в труде больше, нежели об умении прислуживаться к власть имущим. Франкская церковь теперь представляла собой (во всяком случае, теоретически) слаженную систему, направленную на служение своим прихожанам. Во всяком случае, процент посвященных своему делу служителей в Галлии был намного больше, чем раньше, и теперь люди подобные Колумбану или Григорию Турскому могли реально влиять на ситуацию в стране. Да и правители перестали смотреть на церковь как собственность, которую можно было использовать в своих интересах. Наоборот, авторитет церкви вырос в их глазах настолько, что теперь светские владыки спрашивали у владык духовных совета и помощи. Карл Мартелл, хоть и мало считался с экономическими интересами церкви, но обеими руками поддерживал Бонифация. Сын Карла Мартелла Пипин Короткий не изменил политике отца, прибрав к рукам всю власть в стране, отправил в 751 году папе Римскому Захарии письмо, в котором спрашивал, не лучше ли будет для франкской церкви, если корону будет носить тот, кто обладает властью? Захария ответил утвердительно, и Пипин без труда сместил ничтожного короля Хильдерика 3 и был помазан на царство. Для страны наступили благодатные времена. Новая власть думала не только о своих богатствах, но и о духовной жизни страны – во всяком случае, интересовалась церковными делами. Бонифаций не встречал на своем пути никакой оппозиции с его стороны. Пипин относительно своих притязаний на трон спрашивал разрешения Рима, и именно Бонифаций провозгласил его королем. Престарелый же архиепископ видел, как работает созданная им система, и административные обязанности тяготили его. Большая часть его жизни прошла на нивах благовестия, и теперь Бонифаций попросил у папы разрешения снова отправиться миссионером в страну, с которой когда-то началось его служение на континенте – во Фризию. Папа дал согласия, и Бонифаций оставил кафедру ради народа, до сих пор противящегося Благой Вести. Теперь, когда франкская церковь могла оказывать фризской миссии реальную помощь, дело пошло куда лучше прежнего. Однако апостолу Германии суждено было заплатить немалую цену за христианизацию народов, служению которым он посвятил жизнь. Однажды на лагерь миссионеров напали язычники. Бонифаций с товарищами с Евангелием в руках вышли навстречу недругу и были убиты, стяжав мученический венец. Бонифаций не был первым, кто проповедовал христианство германцам. Не был он и последним. Да и самым успешным из всех перегринов-миссионеров его вряд ли можно было назвать, если говорить о проповеди язычникам. Большинство территорий, где он прославился, были уже полны монастырей, основанных ирландцами или франками. Но прозвище «апостол Германии» было им вполне заслужено – не столько даром проповедника, сколько организаторским талантом, не столько обращением язычников, сколько объединением христиан. Теперь духовенство нового типа было объединено, организовано и располагало уважением и поддержкой властей. Кроме того, на землях франков царил порядок, а это как нельзя лучше способствовало закреплению за духовенством достигнутых позиций. Новая империя и новая Европа У Пипина Короткого было два сына – Карломан и Карл. Отец перед смертью разделил между ними свое королевство, но Карломан вскоре умер, и обе стороны практически единогласно признали Карла своим королем. Карл Великий значительно расширил границы своего королевства, совершая походы против саксов в восточной Германии, лангобардов в Северной Италии. При этом интересно то, что поход на лангобардов Карл предпринял уж никак не из политических. Просто лангобарды очень уж беспокоили своими набегами римские области, разрываемые на части ими и Византией. Иногда папе удавалось принять на себя обязанности военачальника и отразить набег, иногда же становилось совсем тяжело, и тут на помощь пришел Карл. Он разбил лангобардов и подчинил себе их земли. В другой раз византийский император Ирина (именно императора, а не императрица – так эта умная, властная и честолюбивая правительница подписывала все документы) устроила заговор против папы Льва 3, и тому пришлось спасаться бегством. Спасение он нашел при дворе все того же Карла Великого, который помог ему вернуться на престол. В благодарность за это папа наградил короля титулом римского императора (Карл как раз владел почти всеми землями, входившими когда-то в состав Западной Римской Империи). Естественно, папскую область никто не трогал, и Лев 3 оставался единовластным правителем Рима. Для церкви это было как нельзя лучше, поскольку за папой сохранялась независимость. Вообще правление Карла (768-814) было в высшей степени успешным, и в историю король вошел как Карл Великий – прозвище, совершенно им заслуженное. Был предпринят даже поход за Пиренеи, благодаря чему в восточной части полуострова была основана так называемая Испанская марка, ставшая оплотом христианства в Испании (во время этого похода в Ронсевальском ущелье погиб племянник Карла Хруотланд (Роланд) со своей дружиной, что послужило основой для множества песен и преданий). Разбив лангобардов, Карл Великий избавил римский престол от сильного врага, посягавшего на область, которой папы правили с тех пор, как народ не выгнал из древней столицы византийских наместников. Естественно, что сын Пипина Короткого остался с Римом в наилучших отношениях. Он усердно посещал церковные службы, выполнял все обряды, почитал праздники и всеми силами поддерживал отношения с церковью. Когда в 795 году против папы Льва 3 произошел заговор и наместника Петра чуть было не убили, король лично отправился в Рим, провел судебное разбирательство и восстановил Льва на святом престоле. За это папа в 800 году провозгласил Карла римским императором, а его государство (со всеми завоеванными территориями) – Западной Римской Империей. Правление Карла Великого принято считать переломным моментом в истории Средневековья, и дело здесь было не только в военных успехах и объединении половины Европы под своим началом силой оружия. Удачливыми военачальниками были и Карл Мартелл, и Пипин Геристальский, и Хлодвиг, и даже Аттила. Карл Великий отличался от своих предшественников прежде всего творческой жилкой, позволявшей преобразовывать завоевания в достижения. Король франков и император Рима прославился не столько как воин, сколько как покровитель церкви и образования (впрочем, две эти субстанции были настолько тесно связаны между собой, что вплоть до эпохи Ренессанса их следовало бы рассматривать как единое целое). Карл Великий с большим вниманием относился к наукам и всячески поощрял открытие школ для священнослужителей и знати, приближал к себе всех ученый людей, которые появлялись в поле зрения, а некоторых даже «выписывал» из других стран. Взяв под покровительство папу, король не пытался управлять церковью, не стремился и пользоваться церковными богатствами. Чувствуя себя превосходно в роли прогрессивного короля, он желал развивать и совершенствовать все, что попадалось ему в руки. Может, король, не чуждый набожности, действительно желал совершать богоугодные поступки. Может, главную роль здесь играли тщеславие короля, желавшего утвердиться в образе «великого». Как бы там ни было, потомки запомнили о Карле Великом только хорошее, и неспроста. Во всяком случае, в деле реформы церкви этому просвещенному потомку варваров с бедствующими наместниками апостолов было по пути. А поскольку поток ирландских странников на континент не прекращался, кельтские перегрины сумели проявить себя и здесь. Придворные книгочеи Биограф Карла Ноткер Заика, воспитанник монастыря св. Галла, начинает свои «Деяния Карла Великого» вот так: «…случилось так, что к берегам Галлии прибыли из Ирландии вместе с британскими купцами два скотта — люди несравненной осведомленности в светских науках и Священных Писаниях. И хоть они и не выставляли напоказ никакого продажного товара, все же имели обыкновение зазывать толпу, стекавшуюся для покупок: «Кто жаждет мудрости, подходи к нам и получай ее — у нас ее можно купить». … Они кричали так до тех пор, пока удивленные или принявшие их за безумцев люди не довели о них до слуха короля Карла, который всегда любил мудрость и стремился к ней. Он тотчас потребовал их к себе и спросил, верно ли молва донесла до него, будто они возят с собой мудрость? «Да,— отвечали они, мы владеем ею и готовы поделиться с теми, кто именем Бога будет достойно просить об этом». Когда же он стал выведывать у них, что они за нее запросят, они сказали: «Только удобное помещение, восприимчивые души и то, без чего нельзя обойтись в странствии — пищу и одежду». Услыхав это, он очень обрадовался и тут же задержал обоих ненадолго у себя. А затем, когда ему пришлось отправляться в военный поход, одному из них, по имени Климент, он приказал остаться в Галлии и поручил ему довольно много мальчиков знатного, среднего и низкого происхождения, распорядившись предоставить им необходимое продовольствие и подходящие для занятий жилища. Другого же, по имени Дунгал, он направил в Италию и вверил ему монастырь святого Августина близ города Тицены, чтобы там могли собираться у него для обучения все, кто пожелает. Тут и Альбин (Альхвине или Алкуин), родом из англов, прослышав, с какою охотой благочестивый король Карл принимает мудрых людей, сел на корабль и прибыл к нему». Второй биограф Карла – Эйнгард – указывает, что Карл познакомился с Алкуином еще раньше, а про деятельность ирландцев он вообще умалчивает. Но для франко-германца кельты были не просто инородцами – они были соперниками в карьерной гонке. Ирландцы намного лучше знали и латынь, и греческий, зато требовали для себя меньше и жили по монашеским обетам. Естественно, император способствовал деятельности таких ученых – а «свои» оставались в накладе. Поэтому Эйнгард упоминает о множестве «чужеземцев», на которых Карл издерживал немалые средства, а Теодульф Орлеанский придумал ставшую знаменитой остроту о тройном имени скоттов: «scottus sottus cottus» (скотт, тупица, тюфяк). Он же и писал о «грозном войске» с «волчьими глотками», из которых доносятся «нечестивые речи». Что поделаешь, дипломатические способности ирландским монахам никогда не были присущи! Впрочем, Эйнгард правильно подмечает, что ключевую роль в каролингском развитии образования сыграл именно Алкуин.. Здесь и Ноткер соглашается с Эйнгардом, и сам Алкуин свидетельствует в свою пользу – от него осталось больше всего сочинений. Впрочем, дел хватало всем. Прежде всего нужно было организовывать школы и преподавать – как философские, библейские науки, так и грамматику. Здесь усердие Алкуина и спутников-ирландцев пришлось как нельзя кстати, потому как грамотных на франкских землях было немного. К счастью, образование быстро вошло в моду, и миссионеры не встречали больших препятствий. На франкские земли они принесли чисто кельтское отношение как к природе, так и к языческому наследию римлян. Эгберт, учитель Алкуина, говорил, что свободные искусства сотворил Бог, а люди только находят их в природе. Алкуин и сам высоко ценил красоту окружающего мира, посвящая стихи кукушкам и деревьям, окружающим его келью. Если же говорить об античной культуре, Алкуин твердо решил всеми силами сохранить ее. В одном из своих писем к Карлу Великому он пишет о намерении построить в новой Римской Империи новые Афины, превосходящие Афины древние. С восхищением он вспоминает библиотеку в родном Йорке, где хранились труды Вергилия, Овидия, Цицерона, Плиния и других римлян, вплоть до Боэция. Не забывали монахи и про наследие германцев. Данный им толчок оказался столь сильным, что впоследствии в посланиях ученых клириков той эпохи слышны упреки о том, что те читают «Энеиду» больше Евангелия. Сам Алкуин писал: «Что общего между Ингельдом и Христом» (имея в виду героя германских сказаний)? Впрочем, опасаться было нечего – языческая мифология была лишь красивой оболочкой, в которую облекали христианскую культуру и образование. Бога именовали «Громовержцем», а святых – «олимпийцами», муз просили помочь в трудах молиться Богу за свои грехи; однако красивые сравнения оставались красивыми сравнениями, а христианство – христианством. Климент Ирландский обосновался в Париже, где специализировался в преподавании грамматики и заложил основу Парижского университета (предания приписывает ему даже основание самого университета). До нас дошли его грамматические сочинения. Также при Карле Великом во Франции трудились ирландцы Иосиф Скотт, Дунгалл, Дикуйл, Кадак (или Андрей Скотт). Иосиф, прибывший во Францию вместе с Алкуином (в «Патрологии» аббата Миня он так и назван – «Иосиф, ученик Алкуина»), родился в первой половине 8 столетия, преподавал богословие, а в конце века стал настоятелем монастыря в Баварии или Аллемании, где и скончался. Дикуйл родился в 760 году, а во втором десятилетии 9 века прибыл во Францию. Сохранилось несколько его работ – «Об астрономии», «Об искусстве грамматики». Особенно замечательна книга Дикуйла «Об измерении земного круга» (825) – прекрасный справочник по географии известного тогда мира, ссылается на более, чем 30 греческих и римских писателей – Гомера, Геролога, Гекатея, Вергилия, Плиния, Юбу Нумидийского. Умер Дикуйл в Ирландии, став настоятелем монастыря недалеко от Дублина. Дунгалл, как уже было сказано, преподавал в Павии (школу, вероятнее всего, основал он сам), а также других итальянских городах, и был возведен Лотарем в чин магистра. Ему же приписывается объяснение Карлу Великому затмения солнца в 810 году. Пригодились тут и старания Вергилия-астронома, который хоть и ушел от споров с Бонифацием, но научных занятий не оставлял. Имена многих так и не сохранились, однако не подлежит сомнению ни их образованность, ни их огромный вклад в развитие образованности церкви. Развитие придворного образования имело немалое значение по двум причинам. Первое – для знати каролингского двора постепенно становилось дурным тоном быть необразованными. Началось, естественно, с методов Петра Первого – деток в добровольно-принудительном порядке вели в придворные школы, но постепенно принудительное образование стало модным, и дворянские дети шли в науку не без родительского благословения. В школах же их учили не только грамматике или риторике, но и философии (естественно в чисто христианской ее интерпретации), и, конечно, Библии. Таким образом в церкви стали появляться грамотные миряне, а у власти – люди, знакомые с христианскими доктринами и нормами поведения. Но главное – воспитанникам школ предстояло пополнять ряды франкского духовенства, стать епископами, аббатами и священниками. Таким образом обновлялся клир, а следовательно – обновлялась и пробуждалась церковь. Спонтанные перемены «снизу», столь усердно взгреваемые кельтскими перегринами 7-8 веков, превратились в планомерную реформу «сверху», проходящей при полном благословении всей церковной и светской верхушки. Впрочем, от руководящих ролей Карл все равно не отказывался – он продолжал назначать аббатов и епископов по своему усмотрению. Вообще, спору о главенстве надлежит продлиться еще не одно столетие. И даже победа церкви во время реформаторского движения 11-12 веков не будет ни полной, ни окончательной, споры о власти будут длиться еще долго, а Реформация снова повернет светский меч против духовного, и короли с князьями снова будут именовать себя главами церкви. Не до конца была достигнута победа и в сфере внутренней реформы духовенства – богачи-епископы фигурируют и в документах послекарловой эпохи. Вообще вопрос белого духовенства оставался открытым на протяжении всего Средневековья – окончательно целибат был введен только в 11 веке, а проблема с личным богатством епископов и священников, а также их морального уровня оставалась открытой еще очень долго (в конце концов именно безнравственность духовенства дала толчок к Реформации), да и сейчас обет бедности дают далеко не все служители Божьи. Неполным было и внедрение церковного образования. Проходным минимумом для кандидата в священники было знание Символа веры, ряда молитв («Отче наш», «Радуйся, Мария») и основных библейских историй. Однако на то время и это малое было значительным достижением. Тем более, что усилия Карла достигли своей цели – в стране сформировалась группа интеллигентов, которым никто не мешал влиять на духовный и интеллектуальный уровень людей. Это было лучшим залогом для последующего повышения учености и духовности духовенства. Сын Карла Людовик Благочестивый при всех своих достоинствах имел слишком много соперников, чтобы править спокойно, а потому царствование его было омрачено сотрясшими империю войнами. Особенно императору досаждали собственные сыновья, спорившие из-за наследства (Людовик умер, отправляясь на бой с сыном). После его смерти в 840 году начались войны между сыновьями, и в 843 году империя была разделена на три части, две из которых (Францию и Италию) смог после смерти брата в 875 году объединить под своим началом король Карл Лысый. После его смерти мелкие междоусобицы и споры из-за власти практически не стихали, приведя к феодальной раздробленности в трех государствах, оставшихся от империи Карла Великого – Франции, Италии и Германии. Впрочем, перебранки между знатью мало влияли на жизнь этих стран, поскольку не задевали ни простого народа, ни церкви (представители которой зачастую выступали миротворцами в этих бесконечных ссорах, тем самым и смягчая политическую обстановку, и завоевывая доверие и уважение в глазах народа). Поэтому воюющим графами и королям не удалось свести на нет два основных достижения Карла Великого – установления доминирующей роли церкви в Европе и развитие науки и образования. Светская поэзия и светская философия О количестве ученых-миссионеров эпохи Карла Лысого можно судить по словам Эрика (Генриха) Окзеррского, который писал королю: «Что же сказать об Ирландии, которая презрев опасности морских путей, бросилась к нашим берегам? Где еще столь мудрые и сведущие мужи с таким бескорыстием отдают себя на дело науки»? Наиболее выдающимися из ирландцев той эпохи были Седулий Скотт и Иоанн Скотт Эриугена. Седулий Скотт трудился в Льежской школе и прославился как поэт, переписчик и филолог – ему принадлежит множество стихотворений, учебники грамматики. О нем говорится, что он своей образованностью превзошел всех своих современников. Также он писал комментарии к библейским книгам. Был он ученым и преподавателем, не занимающимся прямо церковными делами. О себе Седулий пишет в коротком «Отчете о своей жизни»: Пишу я, читаю, народ наставляю в науках, И ночью, и днем мольбы к небесам обращаю. Люблю и поесть, и попить, музам песни слагаю, Не прочь и поспать. И молюсь с превеликим усердьем – Грехи, что свершил я, на сердце лежат грузом тяжким. Помилуй меня, о, Христос, от Марии рожденный. Сохранилось и несколько рукописей, которые он переписывал. Седулий-поэт продолжает традиции хвалебной поэзии («панегириков»), которая началась во Франции благодаря стараниям итальянца Венанция Фортуната. Правда, если Фортунат пел хвалы франкским дворянам безо всякой задней мысли, то Седулий не только прекрасно понимал кто мажет ему масло на хлеб, но и не питал ни малейших иллюзий относительно чистоты их рук и мотивов. Но вместе с тем Седулия нельзя назвать чистой воды подхалимом, купающимся в лучах благосклонности начальства – его послания к епископу Артгарию (покровителю поэта) полны не только похвал, но и скрытых (а подчас – и не очень) обвинений в скупости и корыстолюбии: Радостью веет из кубка, и сердце грусть прогоняет, Но нету – увы – у меня даров, что несет природа! А ведь ослабела плоть, что жаждет плодов древесных, Плодов, что рождает земля, умыта влажной росою. Что ж? Признаюсь – поэт я, певец, Орфею подобный, Я – вол молотящий, кому не стоит уста заграждать. Я – воин с оружием знаний (сражаюсь за вас, между прочим). Проси же епископа, Муза, - пусть мне еды принесет. Это уже не панегирист, не коньектурщик, который пишет «что надо». Это скорее сатирик, высмеивающий пороки власть имущих, предшественник Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Впрочем, типичным сатириком этот ирландец никогда не был. Седулий не просто высмеивал – он указывал на образец, коему следует подражать. Один из наиболее ярких и выразительных примеров тому– книга «О христианских правителях», где поэт рассказывает о королях, их грехах и добродетелях, и указывает на то, каким следует быть человеку, облеченному властью. Но помимо сатиры, поучений, од и эпиграмм Седулий был прекрасным религиозным поэтом. Над народом, что ходит пред Тобою, Правый гнев смягчи, Всеправитель мира, Стон услышь их, что слез и скорби полон, Смилуйся, Боже. Отче Наш, чей трон в небесах воздвигнут, Стад обильных великосердый Пастырь! Роз в твоем саду не срезай до срока, Мудрый Садовник. Мертвый станет ли грех свой исповедать? Иль из гроба встав, гимном Тебя славить Хоть занесен меч – я к Судье взываю: Милость яви нам. Гнев святой на нас изливать помедли, Язвой не губи край наш беззащитный: Светит пусть как встарь нам Господня благость – Так мы взываем. Тяжкий приговор изрекать с престола. Не спеши на нас, благостный Начальник. В смертный мрак, что нас пеленой окутал, Свет дай нам чистый. Славный средь святых, Боже правды всякой! На народ взгляни Свой, Владыка мира. Ясным и живым одари нас взором, Не погуби нас. Впрочем, будучи человеком, несомненно, набожным, Седулий Скотт никогда не считал себя миссионером или клириком. Наверное, монахом он все-таки был (иначе зачем ему было плыть из Ирландии на континент), но церковными делами занимался мало. Это отразилось и на стихах его. Здесь на первом плане – переживания и мысли человека, которые, хоть подчас и обращены к Богу, но никогда не бывают стеснены церковными рамками. Поэтому Седулия можно назвать первым светским поэтом Средневековья. Именно он в большой мере заложил основы французской поэзии, которая в свою очередь задала тон поэзии европейской. У него мы уже видим и обличение пороков общества, щедро приправленное шуткой, и легкое, почти легкомысленное отношение к собственной жизни, и искреннее, бурное излияние чувств перед Богом или самим собой. Словом, в лице этого хитроумного ирландца нам видна вся средневековая европейская поэзия в зародыше – и хитрый Лис Рейнард, и пылкие трубадуры, и даже эпические поэмы (воспевая поеду Карла над викингами, Седулий предвосхитил авторов «Роланда» или «Нимской телеги»). Иоанн Скотт Эриугена родился в Ирландии около 810 года и между 840 и 847 годами прибыл во Францию, где оставался примерно до конца седьмого десятилетия (по одним сведениям, он умер во Францию по другим – отправился в Англию по приглашению короля Альфреда Великого, где уже в глубокой старости был убит в результате заговора). Вначале он «сделал себе имя» как прекрасный переводчик. Хотя по своим собственным признаниям, в ирландских школах Эриугена познаниями в филологии, видимо, не блистал, переехав во Францию, он успешно восполнил все былые просчеты, став первоклассным специалистом по части греческого языка. Прозвище его (Эриугена) отражает интересы своего обладателя, обозначая по-гречески «родом из Ирландии». Иоанн Скотт перевел на латынь труды Дионисия Ареопагита, Григория Нисского, Максима Исповедника, неоплатоника Прокла. Плодом его работы является и латинское «Житие Боэция», а также ряд богословских сочинений. О последних стоит сказать несколько больше. Такие богословские труды как «О разделении природы» или «О божественном предопределении» написаны в стиле неоплатонических сочинений времен поздней античности. В произведениях своих ирландский философ рассуждает о Боге и Его творении с позиции не просто кельтского барда, растворяющегося в красоте природы (стоит ли упоминать, что Эриугена был неплохим поэтом), но и с позиции неоплатонического философа, утверждающего единство Высшего Разума с сотворенным им миром. Не имеет смысла приводить все тезисы разработанной Эриугеной системы – она понятна только в свете неоплатонической философии и ее христианской интерпретации, в свете работ Плотина и Прокла, Августина и Синезия. Укажем только два положения. Бог-Творец не просто раскрывается в природе – Он познает Себя через свое творение, подобно тому, как певец раскрывает себя и познает себя в песне, а художник – в картине. Многие считали такой взгляд скорее пантеистическим, нежели библейским, папа Николай даже вызывал Иоанна в Рим на разбирательство, однако никто никуда не поехал, а заслуги Скотта на переводческом поприще гарантировали ему прощение всех научных грехов и огрехов. Кроме того, Эриугена снова начал августино-пелагианский спор, утверждая, что Бог не предопределяет людей ко греху. Взгляды философа не всем казались ортодоксальности, но авторитет, которым Эриугена пользовался среди ученых мужей, долгое время хранил прославленного ирландца от осуждения. Даже после того, как его философские взгляды были осуждены, на положении Эриугены это никак не отразилось. Даже Карл Лысый, который периодически «ставил на место» духовенство, уважительно относился к столь славному его представителю. Сохранился анекдот об Эриугене и Карлы Лысом: они сидели на пиру, друг напротив друга. Вдруг Эриугена под влиянием выпитого как-то нарушил правила приличия – то ли уронил мясо, то ли разлил вино. Король пошутил на это: «в чем разница между скоттом и скотом?». Эриугена не моргнув глазом ответил: «они сидят по разные стороны стола». За доброту монарха философ платил сполна – до нас дошло немало хвалебных од Эриугены, посвященных королю. Иоанново увлечение неоплатониками разделяли и другие ирландцы, из-за чего их называли и «греками», и «александрийцами». Идеи его философии не нашли широкого применения в то время, зато благодаря ему, а также многим другим ученым ирландцам и шотландцам во Франции начался расцвет философской мысли, возродилось увлечение античной философией, причем не в сугубо религиозной интерпретации (как Алкуин упрощал Августина, Альфред Великий – Боэция, а проповедники - Платона), а «в подлиннике», то есть, как философов, а не только предвестников христианства. Интерес к учению Платона и Аристотеля об устройстве мира и человека дали начало научно-философскому течению под названием схоластика (в переводе с латыни – «ученость»). Знаменательно и то, что через несколько веков именно кельтский ученый – шотландец Иоанн Дунс Скотт – начнет движение, целью которого станет борьба с крайностями схоластики и возврат к мистическому постижению Того, Кто превосходит всякое человеческое разумение. Пока же Эриугена и его единомышленники и продолжатели изо всех сил добиваются того, что мистические идеи платоников и неоплатоников, совмещенные с пантеизмом кельтов, приживаются на французской почве и пробуждают в местных клириках и книгочеях интерес к философии как пути постижению Бога разумом. Подобно тому, как в оформлении средневековых инкунабул германский плетеный орнамент соединился с типичными для скоттов химерами (многие из которых благополучно перекочевали на стены романских и готических соборов), в творениях Эриугены кельтский бард, созерцающий природу, соединился с греческим мыслителем, поднимающимся к запредельным небесам на крыльях мысли. В результате ученость приобрела ценность не только как способ изучать Писание и святых отцов, но и как самодостаточный инструмент для постижения божественного. Помножив все это на обилие школ, открытых ирландцами и англосаксами (естественно, вместе с «местными» европейцами) можно представить себе влияние заморских книгочеев. Продолжение следует Достижения Бонифация и Эриугены, можно назвать достойным завершением трудов ирландо-британских перегринов (одного – на поприще проповеди, другого – науки). Бонифаций, хоть и был англо-кельтским миссионером, все же действовал по приказанию папы, заботящегося не только о язычниках, но и о христианах. Тем самым он, глядя на вещи под другим углом, смог увидеть нужду в объединенной церкви, в сильной организации и четкой структуре, благодаря которым западная церковь приобрела единство и строгую иерархию, а с ней – и силу, которой не лишалась даже в годы своего наибольшего упадка, и которая помогла ей подняться после Реформации и стать такой Католической церковью, какую мы можем видеть сегодня. Тем не менее, и Бонифаций, и Карл опирались на кельтских ученых и миссионеров, на их честность и преданность своему делу, их доброту и умение находить общий язык с людьми, их интеллигентность и романтичность. Эриугена же, хоть и продолжил дело, начатое англом Алкуином, но именно его творения и переводы внесли столь огромный вклад в развитие европейской науки и образования, а с ними – и церкви. Это не значит, что англы или папы были меньшими интеллектуалами или меньшими подвижниками. Просто ирландцев было намного больше. Темные Века были эпохой перегринов, эпохой Кельтской Империи. Как легендарный король Артур (в отличие от своего исторического прототипа) покорил всю Европу, а песни о нем покорили Европу уже в действительности, так и кельтские странники, не пролив не единой капли крови, практически задали тон всей западноевропейской цивилизации. Однако труд ирландцев был завершен в логическом смысле, но никак не в историческом, не в хронологическим. Путешествия ирландцев и англичан на континент продолжались. Так в 970 году в Бельгию путешествовал св. Фораннан, оставивший Ирландию после чудесного видения. Проповедь его была вполне успешной. Святой Минборин возглавлял группу ирландских миссионеров в Кёльне. Архиепископ поселил их в монастыре Святого Мартина. Поскольку монастырь был объявлен Ирландской обителью, многие церкви в окрестностях были посвящены ирландским святым, включая пять церквей и семь часовен во имя Святой Бригиты. Святой Патто или Пасифик был родом из Англии. Он был аббатом ирландского монастыря Анабарик в Саксонии, основанном Карломаном приблизительно в 780 году. Позже он был рукоположен в епископы Вердена в Саксонии. Там он и умер. Святые Турнин и Фоиллан трудились в Нидерландах, особенно в окрестностях Антверпена, где он и умерли. Святой Финген переехал в королевство Лотаря (внук Карла Великого), где прославился как восстановитель старых монастырей. Один из них, монастырь св. Симфориена, был передан ему приблизительно в 991 году святым епископом Адальбером и ирландским сообществом. Позже римский папа Иоанн XVII выпустил хартию, согласно которой монастырь был передан под управление лишь ирландских монахов до тех пока их можно будет найти. Среди последних из известных кельтских миссионеров той эпохи выделяются двое – Маэльбригт и Муйрдах, вошедшие в историю под одинаковыми именами – Мариан Скотт. Маэльбригт родился в Ирландии в 1028 году, а в 1052 - принял монашество под именем Мариан. В 1056 году он отправился во Францию, где обосновался в ирландском (!) монастыре св. Мартина Турского. Через два года он переезжает в Фульду, а в 1059 году епископ Зигфрид рукополагает его священником в Вюрцбурге, но ирландца всегда больше прельщали зеленые просторы и привольное одиночество. Через год после рукоположения он становится отшельником. Правда, ненадолго: Зигфрид, ставший архиепископом Майнцским, призывает Мариана к себе и садит его за научную работу (впрочем, на этот раз Мариан был не особенно против). Трудов Мариана до нас дошло несколько, но бесспорно принадлежит ему только «Хроникон» - своеобразная «всемирная история» (сохранившаяся в нескольких манускриптах и переизданная в «Патрологии» Миня). В своем труде Мариан описывает историю известного ему мира от Рождества Христового до своего времени – по годам. При этом он приводит две системы летоисчисления: общепринятую и свою (Мариан полагал, что Дионисий Неразумный, которому мы обязаны современным летоислислением, ошибся в своих подсчетах на двадцать два года). Остальные произведения вызывают сомнения по причине его не менее трудолюбивого тезки – Мариана Скотта, в миру Муйрдаха, который большую часть своей жизни трудился на родине, но в 1067 году отправился в паломничество в Риме. Но достигнув Германии, но остался там и принял монашество в бенедиктинском монастыре. Вскоре он с несколькими товарищами отправился в Регенсбург (возможно, по приглашению местного епископа), где основал монастырь св. Петра и стал его первым аббатом. Естественно, что монастырь превратился в школу, типографию и миссионерский центр. Мариан не ограничивался подготовкой миссионеров – он был выдающимся каллиграфом – чем-то средним между переписчиком и художником, способным превратить рукописно Евангелие или Псалтирь в произведение искусства. Был он и способным экзегетом. Воспитанники регенсбургского монастыря расходились по Австрии, а также отправлялись в соседние страны. Существует даже предположение, что кельтские миссионеры этой поры основали один или несколько монастырей под Киевом. Ирландия продолжала поддерживать регенсбургский монастырь в течение нескольких столетий, присылая финансы и миссионеров, и до сих пор церковь св. Иакова в Вене, церковь в Регенсбурге и еще нескольких городах Германии и Австрии называют «Schottenkirche» - ирландская церковь. Впрочем, о такой массовой миграции, как в 6-8 веках не могло быть и речи. Несмотря на Фораннана или Муйрдаха с Маэльбригтом, зеленый поток кельтских перегринов действительно ослабел, поскольку Европе суждено было вновь всколыхнуться под новой волной варварских нашествий – последнего отголоска Великого Переселения, ставшего причиной упадка Британских островов и возрождения континентального могущества. Незваные гости В конце 8 века Северное море давно было вотчиной торговцев, сновавших между Британией, Испанией, Францией Германией, Ирландией и Норвегией. Через Северное Море лежал путь из Средиземного моря в Балтийское, из стран Востока – в земли Северной Европы. Кельты и скандинавы, франки и саксы, греки и итальянцы, арабы и мавры – множество народов встречалось в этом северном Средиземноморье. Поэтому монахи на острове Линдисфарн у восточных берегов Шотландии давно привыкли к парусам всех возможных форм и окрасок, которые то и дело показывались на горизонте. Не удивились они и тогда, когда небольшая флотилия приблизилась к из берегам. Это могли быть знатные англичане или франки, прибывшие к богатый монастырь учиться или приобрести редкие книги (которые монахи с радостью отдавали всем, кто желал умножить свои познания), могли быть монахи из Ирландии, Галлии или германских земель, пожелавшие навестить соработников на ниве Божьей. Но длинные корабли со щитами по бортам, быстро приближавшиеся к берегу, не были похожи ни на ирландские курраги, ни на корабли франков или англосаксов. Из-под круглых щитов видны копья, большие боевые топоры и круглые шлемы. Незнакомцы прибыли к приветливым зеленым берегам явно не с мирными целями. Линдисфарнский монастырь был одним из самых больших в Британии, но для отражения атак с моря он был совершенно непригоден – ведь Северное море было мирным вот уже три столетия. Среди ученых и земледельцев, населявших монастырь кто-то наверняка умел обращаться с оружием, но вряд ли таковое было на острове. Монастырь был разграблен и сожжен дотла, а монахи – убиты. Пираты погрузили на корабли все ценности, которые могли отыскать в кельях, погребах, библиотеках, скрипториях и церквах, и скрылись так же быстро, как и пришли. Это были викинги – морские разбойники, промышлявшие в северном море. Большей частью они происходили из языческих скандинавских стран – Дании, Норвегии, Швеции. Холодные и неприветливые земли Скандинавского полуострова не могли удовлетворить всех запросов своих смелых и предприимчивых обитателей, входивших в эпоху своего расцвета, и потому норманны или варяги – общее название для жителей скандинавских земель – пускались в море в поисках золота и приключений. К ним нередко присоединялись смельчаки из других народов, которые не прочь были приумножить свои сбережения за чужой счет. Европейские королевства не были готовы к такому повороту событий, поэтому викинги довольно быстро стали реальной угрозой для купеческих кораблей, которые водились в этих местах в огромных количествах и привыкли плавать без военного конвоя. А вскоре эти северные флибустьеры стали нападать и на небольшие прибрежные поселения, которые не могли бы оказать им реального сопротивления. Монастыри же представляли для этих искателей приключений особо лакомый кусочек, потому как обладали немалыми богатствами и практически не охранялись. В 793 году был норвежские викинги совершили набег на Линдисфарн, а через девять лет был разграблен прославленный монастырь на Ионе. Не встречая практически никакого сопротивления викинги начиная с 9 века переходят к завоеваниям, высаживаясь в Англии, Шотландии, Ирландии, Франции. Если во Франции было между власть имущими было относительное взаимопонимание, а Карл Лысый был достаточно силен и умен, чтобы не допустить вторжения скандинавов на свои земли, укрепляя границы и периодически вмешиваясь в междоусобицы среди датчан или норвежцев, то спорящие за власть королевства Англии, Шотландии или Ирландии не могли оказать должного сопротивления. Вернее, оказывали, но потерпев поражение, викинги возвращались снова, давая бой снова и снова, покамест не одерживали победу. Дело тут не просто в силе или военном искусстве. Просто Норвегия или Дания были гораздо беднее природными ресурсами, нежели Ирландия или Англия, и потому скандинавские смельчаки охотнее пускались в плавания в поисках наживы, в то время, как их английские или ирландские коллеги предпочитали искать приключений и богатств на родных землях. Впрочем, до 830 года Франция успешно держала норманнов в страхе, без особых потерь принимая на себя главные удары разбойников и позволяя англосаксам и скоттам отражать отдельные набеги. Но затем внутренние раздоры заставили франков сосредоточиться на междоусобицах, и никто не мешал викингам грабить портовые города. Эта вседозволенность утроила решимость смельчаков, и вскоре норманнская экспансия приобрела массовый характер, дойдя даже до Киевской Руси и Константинополя. Ирландия В Ирландии норвежские и датские викинги в 830 году смогли устроить зимнее поселение и с головой окунулись в перебранки между правителями ирландских королевств – пятин. Пришельцы с севера прекрасно осваивались на новой земле, превращаясь в трудолюбивых крестьян и скотоводов. Однако в сердце каждого викинга никогда не стихала жажда наживы, и норманны использовали любую возможность, чтобы грабить близлежащие монастыри или же завоевать соседнее королевство. Ирландские же короли, без конца воюющие друг с другом, были будто созданы для того, чтобы нажиться на их счет. Тем более, что последние подчас сами звали скандинавов на помощь, обещая богатые трофеи. Правда, норвежцы и датчане сами были не прочь поссориться между собою за «хлебные места». Так в 850 году большая флотилия из Норвегии дала бой датчанам и была наголову разбита ими. Нередко и ирландцы совершали успешные набеги на территории, присвоенные скандинавами. Однако никто из правителей Изумрудного острова не был настолько дальновиден, чтобы решительным ударом навсегда изгнать непрошеных гостей с родной земли. Так норманны и кельты продолжали изматывать друг друга мелким разбоем и внутренними ссорами. Исключение составил ирландский король Маэль Шахлан, объединивший под своим началом четыре пятины Ирландии, кроме Манстера, который был в союзе с викингами. Власть Маэль Шахлана не была деспотической, и народ он не трогал. Единственное, что он требовал от своих подданных – это признание, пусть и формальное, единства Ирландии и помощи в борьбе с норманнами. Вначале многие не желали говорить о подчинении другому иначе как мечом на поле брани, однако король был не одинок в своих требованиях. При его дворе очень большое влияние имели два клирика – архиепископ Фетхна (в хрониках он назван «наследник Патрика») и епископ то ли Клонардский, то ли Моувилльский («наследник Финниана»). Если с королем можно было поспорить, то в мотивах священников никто не сомневался – все понимали, что наследник Патрика не станет искать иных интересов кроме как Ирландии и церкви. Поэтому на совете в 857 году было совершено объединение Ирландии во имя свободы и безопасности (король Манстера вскоре был убит викингами, не простившему измены своему недавнему союзнику). Впрочем, мудрости церковников вняли не все, и Маэль Шахлану пришлось довершать мечом то, чего не удалось совершить словом. Тем не менее, в боях он был удачлив и не давал спуску ни викингам, ни кельтам-сепаратистам. Однако все усилия ирландских правителей не могли остановить завоевателей, которые грабили один монастырь за другим, постепенно приобретая в стране все большее влияние. Сила викингов заключалась в том, что они искали не славы или чести. Как и у всех пиратов и разбойников, мотивы скандинавов были куда прозаичнее – нажива. Они шли туда, где их меньше всего ждали и где им не могли дать сильного отпора. Они с легкостью пускались в бегство, встретив сильного врага, поскольку сражались не ради славы, но ради добычи, чуждые высоких стремлений своих противников. Скоттам (да и англосаксам), для которых наградой в битве была не столько добыча, сколько слава, трудно было понять своего врага, и потому записи в ирландский анналах о доблестных победах ирландцев перемежаются с сообщениями о разрушении монастырей и школ. Ирландцы же были слишком заняты воспеванием свои побед и ссорами между собой, чтобы как следует защитить страну. Поэтому норманны, укрепившись на юго-востоке острова, постепенно продвигались вглубь страны. Всей территорией Ирландии викинги к счастью так и не завладели, но к 10 веку остров был полностью разграблен, а церкви и монастыри – разрушены, что не могло не отразиться на духовном состоянии народа, и без того измученного как викингами, так и ирландской знатью, которая нередко забывала о родине ради наживы. Упадок церковной жизни и образования был одной из причин, по которой так много ирландских ученых в 9 и 10 веках отправлялось из Ирландии на континент (между прочим, так же, как в 5 веке галльские и британские клирики бежали в Ирландию от варваров). Ситуация изменилась только в конце 10 века, когда король Брайан Бору (Боройме) после длительных усилий объединил народ и знать во имя свободы и нанес викингам два сокрушительных поражения в 999 и 1002 годах. Те в свою очередь поняли, что теперь приходится иметь дело не с отдельными дружинами, от которых можно сбежать или обойти, но с организованной армией, а за королем стоит не горстка товарищей, но весь народ. Поэтому датчане также объединили свои силы и встретились с ирландской армией в 1014 году в битве при Клонфарде. Король к тому времени был уже стар и не мог лично принимать участия в сражении, а потому остался в ставке и молился за победу своего войска. Бог ответил на молитву короля и даны были навсегда изгнаны с ирландской земли. Правда, день освобождения Ирландии стал днем гибели Брайана Бору – небольшой отряд викингов проник в ставку короля и попытались убить его. Брайан был еще достаточно силен, чтобы сразиться с несколькими воинами, но один из них все же успел нанести монарху смертельную рану. Поэтому обретенная свобода стоила Изумрудному острова единства – авторитет и удача Брайана, да еще и общий враг, были единственной силой, державших вместе кельтскую знать. Страна навеки осталась разделенной. Тем не менее, Брайан Бору все же смог стать для ирландцев новым Артуром. Саги о нем слагали не только ирландцы, но и скандинавы, назвавшие своего врага «лучшим из королей». Между прочим, арфа, по преданию, принадлежащая ему, перекочевала в ирландский герб и на эмблему пива «Гиннес». Слава его была вполне заслужена. Начиная с 11 века в стране снова с поразительной быстротой стали открываться монастыри и школы, монахи и ученые вновь обрели возможность без страха совершать свой труд. Правда, прежнего величия кельтская церковь уже не достигла, но по крайней мере ирландское духовенство могло успешно печься о нуждах своего народа. Обилие духовных стихотворений, написанных в Ирландии в 11 и 12 веках говорят о образованности духовенства, а участие священников в объединении и освобождении Ирландии (да и тот факт, что Брайан Бору молился во время битвы) – о высоком авторитете церкви среди ирландского народа и знати. Церковь по прежнему управлялась из монастырей, монахи в Ирландии по прежнему писали летописи и поэмы о Боге и красоты родной земли, а «странники» - пополнять сокровищницу европейской учености. Проблему составляли вожди кланов, которые за полтора века бесконечных войн привыкли быть опекунами церкви и не хотели лишаться власти над ней. Эту проблему решила реформа, начавшаяся в 1110-х годах и завершившаяся в 1160-х церкви, притом происшедшая не без участия англо-норманнов. Епископ Гиллеберт, вероятно, из норманнов, руководил несколькими синодами, где была изменена структура ирландской церкви. Согласно его преобразованиям, церковь разделялась на четыре митрополии, над которыми начальствовал архиепископ, которого назначал папа. Теперь церковь управлялась не монастырями, а епископствами, которые подчинялись одному начальнику. Впрочем, следующий ирландский архиепископ – Малахий – вернул все на круги своя, управляя церковь из стен своего монастыря. И дело не в том, что скотты противились новому влиянию – просто моральный авторитет духовенства оставался в силе несмотря на все бюрократические реформы. Конечно, подобие иерархии в церкви было, но реальные плоды реформ ограничивались тем, что отныне епископы и монастыри (как избранные монахами, так и присланные «сверху») подчинялись не вождям кланов, а архиепископу. Реформа эта изменила структуру, но не сущность ирландской церкви, и вдобавок спасла ее от произвола местной знати. Теперь ирландская церковь не подчинялась никому кроме Рима, который в свою очередь мало интересовался этими землями, не представлявшими стратегической или политической важности. Таким образом, ирландская церковь, хоть и подчиненная формально папе, на деле была предоставлена сама себе, что давало ей полную свободу действий. Для священников и монахов, больше всего на свете желающих проповедовать, молиться и заниматься научными трудами, только это и нужно было, и потому все остались довольны. Правда, в Ирландии обосновались несколько монашеских орденов с континента – бенедиктинцы и цистерианцы – но их участие в церковной жизни ограничивалось пополнением местных библиотек и помощью на ниве благовестия и образования. Они же принесли в Ирландию новые . Поскольку ирландские короли не прекращали бороться между собою и мало интересовались церковными делами, священнослужители были вдалеке от политики, ограничиваясь чисто духовными функциями. Как результат, кельтское духовенство оказалось вдалеке от искушения властью и избегло связанных с этим пороков. Средневековую церковь в Ирландии обошли стороной инквизиция и индульгенции, разврат и безграмотность среди. Не сохранилось сведений ни об ирландских еретиках, ни об ирландских реформаторах, и потому слова «Не подчиняться никому кроме Рима» оставались девизом ирландских христиан вплоть до Нового Времени и принудительной реформации. Ни один из поэтов Изумрудного острова не высмеивал пороков духовенства, ни один из ученый мужей этой земли не обличал ирландское духовенство. И если европейские трубадуры были чуть ли не противниками церкви, развив свою систему ценностей, отличную от церковной, то около половины ирландских бардов той поры закончили свою жизнь монахами, а христианские идеалы оставались в ирландской поэзии незыблемыми. Шотландия Кельтская церковь в Шотландии пострадала от викингов не меньше ирландской: Иона и Линдисфарн первыми были разрушены незваными гостями. К 11 веку в стране оставалось только несколько монастырей, да и те принадлежали старообрядцам-кальдам, которые в свою очередь ввиду уединенного и строго аскетического образа жизни не могли и не старались служить людям за стенами монастыря. Знаменательно, что многие короли того времени были безграмотны. Не последнюю роль в этом разладе сыграл тиран Макбет, убивший короля Дункана и захвативший власть в свои руки. Однако сын Дункана Малькольм, вовремя сбежав в Англию, вернулся на родину и с подмогой англичан вернул отцовский трон. В 1066 году он принял у себя гонимых норманнами саксонских дворян Эдгара и Маргариту, а в 1070 – женился на Маргарите. Маргарита (ставшая впоследствии святой) поразила короля и его двор своей образованностью и благочестием. В то время, как Малькольм занимался военными и административными делами, его супруга взяла на себя дела церкви. Королева пригласила в Шотландию множество бенедиктинских монахов, которые основали в стране множество монастырей. Был возрожден из пепла монастырь на Ионе – на этот раз под бенедиктинским уставом. Бенедиктинскому уставу подчинились и общины кальдов – разумеется, за исключением женатых, которых поставили перед выбором уходить из общины либо принимать монашество. При монастырях Маргарита открывала больницы для бедных, сама нередко оказывала помощь больным. При ее же содействии была учреждена архиепископская кафедра в церкви св. Андрея, а при содействии ее детей – несколько епископских. Теперь кельтская церковь в Шотландии приобрела свою иерархию и подчинялась теперь одному Риму. Впрочем, святость и авторитет шотландских клириков гарантировали церкви свободу и благоволение властей. Единственным исключением был соратник Уоллеса король Роберт Брюс, убивший врага в храме и за это отлученный папой от церкви, но и тот после длительного покаяния был прощен. Брюс хотел даже отправиться в крестовый поход дабы послужить церкви, но дела в Шотландии помешали ему. В поход отправился его сын. Все, сказанное выше об ирландской церкви (об инквизиции, разврате духовенства и др.) может быть отнесено и к церкви шотландской. Удаленность страны от торных путей европейской цивилизации спасала ее от негативного влияния событий на континенте, слабая власть и сильный авторитет церкви гарантировали, что короли и епископы не станут вмешиваться в дела друг друга (это согласие было нарушено только во времена Реформации, когда французы сделают Шотландию своим плацдармом для конфликтов с Англией). Правда, стараниями св. Маргариты шотландская церковь во многом утратила свои оригинальные особенности, а неустойчивое положение в стране (как политическое, так и экономическое) мешала научной жизни подняться на былой уровень. Единственным видным книгочеем, вышедшим из Шотландии, был Иоанн Дунс Скотт (1266-1308 гг.). он родился и вырос в Шотландии (или Ирландии), и учился в школе в городе Хаддингтоне (Шотландия), а в 1281 году стал монахом во францисканском монастыре. Затем в 1291 году его рукополагают в священники в Англии (дело было как раз во времена войны с Уоллесом). Через год или два Иоанн отправляется в Парижский университет, а еще через пять или шесть лет – в Оксфорд, где и становится преподавателем. В 1302-1301 годах он преподает в Париже. В июне 1303 года французский король Филипп Красивый начинает борьбу с папой Бонифацием 8. Дунс Скотт отказывается поддержать короля, из-за чего, вероятно, изгоняется из страны. Однако в следующем году Иоанн снова преподает в Париже, а в 1307 году – едет в Кельн, где и умирает. В историю Иоанн Дунс Скотт вошел как противник схоластиков, ратовавший за непознаваемость бесконечного Бога - достойный продолжатель кельтских мистиков. Отделение Англии Английские королевства датские викинги окончательно завоевали в 878 году, основательно разграбив страну и дотла разрушив монастыри Нортумбрии, столь взлелеянные кельтскими миссионерами. Последним королем, оказывавшим норманнам реальное сопротивление, остатки армии викингов вторгается в Уэссекс и завоевывает его, вынудив Альфреда с верными ему людьми бежать в леса. Однако побежденный король не признал свое поражение. Скрываясь на болотах, он продолжал партизанскую войну, для чего основал у себя на болотах целую базу. Одновременно с этим он размышлял о воле Божьей для своей жизни и ответственности короля по отношению к своему народу. Весной 878 года король покинул свою партизанскую базу и призвал англичан под свои знамена. Народ и знать откликается на призыв короля, и вскоре армия англичан дает викингам бой на эдингтонском поле. Одержав победу, Альфред осаждает укрепленный лагерь викингов и через две недели осажденные, не в силах более обороняться, признают свое поражение и обязуются покинуть пределы Англии. Наведя порядок в стране, он инициировал возрождение науки и духовности в стране, учредил принудительное образование, сам переводил на английский труды Августина, Беды, Боэция. Но теперь этот англосаксонский ренессанс был связан скорее с римской, чем с кельтской традицией. Единственным ирландцем, который был при дворе Альфреда был некий Иоанн Скотт (которого часто путают с Эриугеной), который не поладил с народом и был убит своими же учениками. Последующие же церковные преобразования только приблизили английскую церковь к общеевропейскому образцу. Англия перестала быть миссионерским полем для кельтской церкви. С 980 года возобновляются набеги викингов на Англию. Теперешние норманны были уже не пиратами, объединившимися вокруг одного вождя – это были искушенные в битвах профессиональные воины, а предводители их были могущественными аристократами земель Балтики и Скандинавии. Несколько раз на Англию нападали Олаф Трюгвассон, ставший впоследствии шведским королем (Олаф был близким другом князя Владимира Великого, и также впоследствии принял христианство) и Свейн Вилобородый, который в 1013 году сел на завоеванный английский трон. В 1015 году Англию подчиняет сын Свейна Кнуд. К счастью для английской церкви Кнуд был христианином, и потому монастыри и епископства не пострадали от его власти. Король-завоеватель оказался достойным правителем, уменьшившим налоги и укрепивший законы времен Эдгара (того самого, что реформировал церковь). После смерти двоих детей Кнуда – Гарольда и Хардаканута – на трон сел англосакс Эдуард Исповедник, после смерти которого в 1066 году осталось три претендента на английский трон – норвежец Гарольд Суровый, англосакс Гарольд Саксонский и французский норманн герцог Вильгельм. Гарольд Саксонский садится на английский трон, однако в том же 1066 году в Англии высаживаются норвежцы, которых саксонцы наголову разбивают. Но торжество победителя быстро проходит – ему сообщают о том, что Вильгельм высадился с войском неподалеку от Гастингса. Король спешно собирает свое усталое войско и идет навстречу Вильгельму. Битва при Гастингсе заканчивается полным поражением армии Гарольда (сам король был убит стрелой одного из норманнских лучников). На Рождество 1066 года Вильгельм коронуется в Лондоне, войдя в историю под именем Вильгельма Завоевателя. В 1169-1170 годах норманны включаются в междоусобные войны в Ирландии и подчиняют себе довольно обширные территории на острове. В 1170 году английский король Генрих 2 провозгласил себя королем Ирландии, однако сопротивление ирландцев привело к тому, что норманнов оттеснили на восток страны и оставили им только земли в окрестностях Дублина. Тем не менее, гражданская война в Ирландии не прекращалась никогда вплоть до нашего времени, когда скотты вновь обрели свободу. Перемена декораций Всколыхнув Европу, викинги принесли в тамошний уклад жизни многие перемены – и положительные, и отрицательные. Незваные гости с Севера сравняли с землей славные монастыри, библиотеки, скиптории и школы. Ирландия и англосаксонская Нортумбрия, твердыни духовности и учености, несшие свой свет всей Европе, угасли надолго, а в сравнении с их былой славой – даже навсегда. Последние значительные кельтские ученые посвятили свои жизни и труды континенту – Франции. Таким образом, Франция стала наиболее влиятельной страной Западной Европы. Англия, наводнившись французами, подпала под ее культурное влияние со всем проистекающими из этого последствиями – от рыцарства и куртуазии до посягательств королей на власть над церковью (что и привело в конце концов к отделению от Рима). Ирландия же стала по сути дела частью английской провинцией, частью – землей на краю земли, отрезанной от внешних бурь. Для ирландцев это было, конечно же, хорошо, поскольку своеобразный карантин сберег их церковь от бед той эпохи. Однако если говорить о европейской цивилизации и церкви в целом, то здесь правили бал, конечно же, франки. Грехи, которыми блистали священники франкских земель, успешно сохранялись на протяжении всего Средневековья. Не будь их – не было бы и Лютера. Однако франки 9 века выгодно отличались от франков 6 века – благодаря кельтским перегринам у них появилась сила, духовность и образование. Все больший авторитет набирал Папа Римский, отбирая у светских властей контроль над церковью. Университеты, выросшие из придворных школ, снабжали церковь учеными. А епископы времен Каролингов были куда более озабочены своим делом, нежели их меровингские предшественники. Искушений у церкви не стало меньше, но теперь она встретила их во всеоружии, грозная, как полки со знаменами. Темные века подошли к концу. Наступило Средневековье, каким оно навеки вошло в нашу память. Мир изменился, и Церковь в этом мире играла главную роль. Насколько церковь справилась с этой непростой ролью – мы знаем. Средневековая церковь дала нам миссионеров и ученых, еретиков и реформаторов, поэтов и инквизиторов. Крестоносцы совершали чудеса храбрости, терпимости и благородства – и вместе с тем убивали невинных людей. Церковь боролась со своими грехами, боролась сама с собой – и потерпела сокрушительное поражение во времена Реформации, когда обе стороны запятнали свои руки кровью ближних. Реформация положила начало возрождению церквей (парадоксально, но предсказывавший скорое исчезновения католической церкви Лютер невольно стал ее спасителем), но вместе с тем и начала вражду между христианами, длящуюся по сей день. Но Колумбан и Бонифаций, Эриугена и Алкуин не думали об этом. Их целью было не имперские притязания позднейших пап, не обогащение и своекорыстие духовенства, и не укрепление инквизиции. Девизом кельтских странников, знаменем их англосаксонских последователей всегда оставалась искренность в служении Богу и Его идеалам. Кельтская церковь сыграла одну из главных ролей в становлении средневекового мира и средневековой церкви. Но они принесли в средневековую церковь то лучшее, что в ней было – миссионерская ревность, любовь к наукам, беззаветная преданность своим идеалам и убеждениям и неподдельная искренность. Гимном всех путешественников, покидавших родину во имя служения Богу и ближним, может служить и одно из монашеских стихотворений, написанных в начале второго тысячелетия неизвестным бардом или миссионером, готовящимся к прощанию с любимой родиной. Небесный Владыка таинств дивных! Час наступает уж мой В путь отправляться по водам бурливым С родною расставшись землей. Пора мне проститься с родной колесницей, В стойло отправить коня И ратником пешим в бой устремиться В дружине Святого Вождя. Прощай, верный щит и копье боевое, Что метит без промаха в цель. Сраженья лихие, друзья дорогие И в кубке веселый эль. Тунику нарядную нежного шелка На грубую рясу сменю. Не в отчем чертоге, но в келье убогой Постель на земле постелю. Тебя покидаю, отчизна святая, Друзья, с кем жизнь я делил. Для дела благого, для церкви Христовой Я в рабство себя покорил. Бескрайни просторы могучего моря И труден путь по волнам. Последний поклон в прощаньи своем Я шлю родным берегам. Крылатый корабль по груди океана Под чаек протяжный крик Веду я навстречу неведомым странам, Как в сказках из древних книг. По сердца веленью Тебе на служенье Я жизнь посвятил свою. Так удачу пошли и меня сохрани На путях в далеком краю. [1] Герои ирландских саг. Бран отправился в плавание, зачарованный чудесной музыкой неведомо откуда. После длительных странствий он остается в сказочной стране, став мужем тамошней феи. Маэль-Дуйн пустился в море искать убийцу своего отца, однако в ходе затянувшегося плавания забыл о цели и в конце концов под влиянием святого отшельника прощает врага. Кормак был королем Ирландии, которого один из богов заставил отправиться в путешествие в сказочную страну, отняв у него сына и жену. Когда Кормак пришел по назначению, бог вернул ему семью и дал в придачу много подарков, сказав, что устроил все похищения с единственной целью – чтобы доблестный король побывал в этой земле. Кухулина боги пригласили в свой мир помочь в местной междоусобице. Тот согласился и помог им, однако влюбился в одну из богинь. Влюбленные должны были расстаться, так как Кухулин был женат. Принц Кондла полюбил фею из сказочной страны и отправились вслед за ними. Аналогична история Оссиана (Оиссина) [2] Стихи в переводе В. Заславского [3] Не совсем правильно полностью отождествлять франкское королевство с современной Францией, так как земли франков захватывали и часть современной Германии с Австрией, простираясь далеко за Рейн. Поэтому немцы и французы в равной мере могут претендовать на право называть «своими» и Хлодвига, и Карла Великого, и Колумбана, и Бонифация. [4] В кельтских кодексах труды Пелагия находятся рядом с трудами отцов церкви, да и сильное ударение на святость и добрые дела указывает на ересь, объявившую добрые дела путем ко спасению.  http://www.foru.ru/slovo.4451.5.html | |||
