Церкви Запада в пер. пол. III в.

Глава: ЦЕРКВИ ЗАПАДА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ III ВЕКА

Общее положение христианства в Империи. Рим. Карфаген

Уже в начале III века (около 210 года) можно было слышать среди христиан разговоры о «долгом и благословенном мире», которым пользуется Церковь. А в 40-х годах этого века Ориген в книге «Против Цельса» (III. 15) говорит: «Верующие более не пре­следуются властями, как это было раньше», «страх (преследований) уже давно прекратился». Это писа­лось около 246 года.

В течение почти пятидесяти лет (с 203 по 250 годы) были только две попытки гонений (в 212 году и в 235-238 годах), непродолжительных и неповсеме­стных. О гонении 235-238 годов Фирмилиан гово­рил, что верующие оставляли свое отечество, перехо­дили в другие области, так как гонение было не об­щее, а местное. Десятки лет христиане жили спо­койно. Это было ново. После Септимия Севера, кон­чившего царствовать в 211 году, сменилось семь им­ператоров (Антоний Каракалла — 211-217 годы, Макрин — 217-218 годы, Антоний Гелиогабал — 218-222 годы, Александр Север — 222-235 годы, Максим Фракианин — 235-238 годы, Гордиан — 238-244 годы, Филипп — 244-249 годы), но какого-либо сильного взрыва против христианства не наблю­далось. Только один Максим Фракианин сделал по­пытку бороться с христианством, а потом опять наступили годы спокойствия. Император Александр Север, добродушный и терпимый, поместил даже в своей молельне, наряду со статуями богов и поэтов, изображения Авраама и Христа Спасителя. Любил Александр и библейское правило: «Чего не желаешь себе, того не делай и другому». Он выставил его на многих общественных зданиях. Вокруг него было не­мало открытых христиан. Известный христианский писатель Африкан построил ему библиотеку. Ему же Африкан посвятил даже одно из своих произведений.

Другие известные писатели этого времени — Ори­ген, святой Ипполит — были в переписке с его мате­рью, императрицей Мамеей. Они ей посвятили неко­торые свои сочинения. Оригена она сама выписала в Антиохию, чтобы его лично послушать.

В это царствование христиане даже ставились в пример, как люди, желательные на общественных дол­жностях. Более того, сам император Филипп Аравитя­нин частным образом исповедует христианство. По крайней мере, осторожный к истории Евсевий сохра­нил про него такой рассказ: «Филипп однажды, гово­рят, захотел вместе с народом участвовать в молитво­словиях Церкви во время последнего Пасхального все­нощного бдения (в пасхальную ночь? — С. М), но не прежде был допущен к этому тогдашним предстояте­лем, как после исповеди и присоединения к числу грешников, стоявших в отдалении кающихся. Не сде­лав сего, он ради многих своих прегрешений не был бы принят епископом (дело было в Антиохии, еписко­пом был святой Вавила, как известно из других источ­ников. — С. М.). Впрочем, император, говорят, охотно послушался, и искреннее благоговение своего сердца, исполненного страха Божия, доказал делами».

Христианство Филиппа подтверждают Дионисий Александрийский и другие. В переписке с Филиппом состоял Ориген. Хотя Филипп и не решился офици­ально признать христианство, но видно, как утверди­лось оно в царствование Александра или Филиппа по сравнению со II веком. Если во II веке по приблизи­тельному подсчету на семьдесят шесть лет падало пре­следование, а на двадцать четыре года — мир, то в III веке соотношение было обратное. В первой половине века в течение первых пятидесяти лет особенно преоб­ладало спокойствие. Едва ли наберется пять-шесть лет преследований, и то не повсеместных.

Как это отразилось на церковной жизни? Внешний рост Церкви пошел необычайно бурно. Под царствен­ным Римом вырастает целый новый подземный Рим христианских катакомб, которые образуют систему подземных улиц, домов — место христианских погребе­ний и собраний. Катакомбы тянулись приблизительно на шесть верст. Эти дома христианских собраний, быть может, даже церкви, выходят постепенно и на поверх­ность земли. Язычники в «Октавии» Минуция Фелик­са говорят с негодованием, что «ужасные святилища этого нечестивого общества умножаются и наполняют­ся по всему миру». Император Александр Север был об этом распространении христианских храмов друго­го мнения. Его биограф Лампридий рассказывает: «Христиане заняли какое-то место, которое принадле­жало казне, а кабатчики заявили протест, утверждая, что оно должно отойти к ним, — Александр предпи­сал, что лучше пусть это место будет посвящено како­му бы то ни было благопочтению, чем отдано кабатчикам». Таким образом, в эти годы христиане начали уже открыто устраивать себе богослужебные здания на глазах римских властей. Число христиан к концу это­го периода в одном Риме определяется в 30-50 тысяч. Римский епископ Корнилий в 50-х годах насчитывает в Римской Церкви сорок шесть пресвитеров, семь ди­аконов, семь иподиаконов, сорок два аколуфа (при­служника), пятьдесят два человека заклинателей, чте­цов и привратников и более тысячи пятисот вдовиц и немощных на содержании Церкви. Александрийская, Антиохийская, Карфагенская Церкви исчисляли, види­мо, свой состав в десятках тысяч. В Малой Азии ско­ро оказались города целиком христианские.

Как отразился такой бурный внешний рост при внешнем спокойствии и благоденствии на внутреннем устроении церковного общества? У Оригена, который писал против Цельса (в 246-248 года), есть доволь­но любопытные соображения, которые дают общую оценку христианскому обществу этого времени по сравнению с языческим. Выражены они бесцветно и вяло, как это обычно свойственно Оригену, но, тем не менее, не лишены интереса. Ориген говорит в от­вет Цельсу: «Евангелие Иисуса одержало победу по лицу всей земли в пользу обращения и исправления людей, и повсюду образовались общины (церкви), ко­торые стали управляться совсем не теми законами, какие лежали в основании общин (языческих) людей суеверных, невоздержанных, несправедливых... Общи­ны Божии, для которых учителем и воспитателем является Христос, стали светильниками в мире для всех народных масс, среди которых они обитают».

Далее Ориген сравнивает народные массы христи­анские и языческие, сравнивает руководителей тех и других — пресвитеров с выборными городских общин и, наконец, епископов с язычниками — правителями областей. «Кто станет отрицать, — говорит он, — что даже те члены нашей Церкви, которые в добродетели еще не достигли особых успехов и оставляют желать для себя многого, — и то в большинстве случаев сто­ят гораздо выше тех, которые являются самыми луч­шими членами обществ (языческих), существующих среди народа. Возьмем в пример вот хотя бы Церковь Божию в Афинах. Она образец мира и порядка и стремится привлечь к себе благоволение Бога Вседер­жителя. Наоборот, чисто народное общество афинян ведет себя мятежно, оно ни в каком случае не может сравниваться с тамошнею Церковью Божией. То же самое можно сказать и о Церкви Божией в Коринфе по сравнению ее с народным обществом коринфян и вот хотя бы о Церкви Божией Александрийской по сравнению ее с народным обществом Александрии. Если кто выслушает это без предубеждений и присту­пит к исследованию поставленного вопроса с любовью к истине, тот, конечно, выразит удивление перед ли­цом Того, Кто осуществил Свое решение и оказался в состоянии сделать то, что Церкви Божии образовались всюду, поселившись среди обществ народных (язычес­ких) в каждом отдельном городе.

И если сравнить предстоятелей Церкви Божией (пресвитеров) с предстоятелями (городскими совета­ми) по каждому отдельному городу, то ты можешь найти среди предстоятелей Церкви таких, которые вполне достойны руководить городом Божиим, где бы такой ни оказался во вселенной, между тем как мирские правители повсюду в своем поведении не представляют ничего такого, что давало бы право на преимущество, которым они только наружно выделя­ются от прочих граждан.

Если точно так же сравнить предстоятеля Церкви (епископа) в каждом городе с правителем этого горо­да, то ты найдешь, что даже такие предстоятели и властители Церкви Божией, которые сравнительно не отличаются совершенством и уступают своим более ревностным сослуживцам в исполнении своих обя­занностей, — даже и эти по успехам в добродетелях в общем превосходят тех, которые отличаются в го­родах как правители и начальники».

Таковы наблюдения Оригена к концу «мирного» пе­риода III века (около 250 года). Можно прибавить, что за это же время Ориген неоднократно наблюдал раз­ные проявления духовных дарований среди своих со­временников: чудеса, исцеления, освобождения одержи­мых демонами и другое. Противопоставляя христиан евреям, у которых отняты были Богом всякие проявле­ния Божественного Духа, Ориген говорит, что «и до сих пор у них (у христиан) продолжают совершаться даже еще более великие чудеса, чем тогда, и если же­лают оказать им доверие, то со своей стороны мы мо­жем сказать, что даже мы видели (такие чудеса)». О современнике Оригена, соправителе его друга епис­копа Иерусалимского Александра — старце Наркиссе рассказывают много чудесного. Евсевий сохранил один такой рассказ: «Некогда в Пасху, во время Великого всенощного бдения, у диаконов, говорят, недостало елея. Так как все собрание было сильно огорчено этим, то Наркисс велел приготовляющим светильники почер­пнуть воды в близ находящемся колодце и принести к нему. Когда приказание было исполнено, то, помолив­шись над принесенною водою, он с искренней верою к Господу велел влить ее в лампады». Вода приняла свойства елея, и многие до времени Евсевия сохрани­ли часть этого елея на память о чуде. Наркисс скончался около 220 года, прожив 116 лет.

К внешним проявлениям благодати Божией необ­ходимо присоединить и проявления внутренние — то перерождающее действие, которое оказала проповедь Евангелия, Таинства Церкви и вообще вся жизнь Церкви на души людей того времени. Мы это в дальнейшем увидим на примере таких людей, как святой Киприан, обратившийся около 246 года, свя­той Григорий Чудотворец, святой Дионисий Алексан­дрийский и другие.

Если в это первое для Церкви «мирное» время не иссякли ее благодатные силы, то это еще не значит, что все было благополучно в церковном обществе. Церковь продолжала жить своей благодатной жиз­нью, впитывая в себя все живое из церковного обще­ства. Но оно, с духовно-нравственной точки зрения, представлялось мало утешительным. Христиане пер­вой половины III века производили не дурное впе­чатление в сравнении с языческим обществом, но не то было перед лицом заповедей Божиих, перед пре­данием Церкви Апостольской.

Жизнь болезненно учила, что сила и святость Церкви не в силе и святости ее непосредственных служителей, что Церковь не простая совокупность людей, носящих имя христиан.

Есть возможность приглядеться к жизни Церкви этого времени на примере двух крупных Церквей За­пада: Римской и Карфагенской — через творения дале­ко не беспристрастного Тертуллиана, менее страстного святого Ипполита и, наконец, выдержанного и правди­вого святого Киприана Карфагенского, не говоря о других более или менее случайных свидетельствах.

Года через три—четыре после того, как Ориген де­лал свое сравнение между церквами христианскими и обществами языческими, святой Киприан Карфаген­ский написал свою книгу «О падших» (251 год). Он тоже дает свою оценку жизни христианского обще­ства этого мирного времени, но его наблюдения менее утешительны. Нужно помнить, что для него ме­рилом сравнения являются времена апостольские. Святой Киприан вдумывается в причину падения, почему случились отречения столь многих христи­ан — его паствы — в гонении 250-251 годов, которое положило конец длительному спокойствию христиан­ской жизни начала III века. Так как подобные массо­вые отречения были во многих частях Вселенской Церкви, то его наблюдения имеют значение не для одного Карфагена. Святой Киприан приходит к вы­воду, что долгий мир пагубно отразился на многих христианах, поэтому понадобилось снова гонение, чтобы испытать и возбудить спящую веру многих призванных к спасению. «Господь хотел испытать Свою семью, и так как продолжительный мир повре­дил учению (правилу жизни), преданному нам свыше, то сам небесный Промысел восстановил лежащую и, если можно так выразиться, почти спящую веру...

Ведь стали все заботиться о преумножении на­следственного своего достояния... с ненасытным жела­нием устремились к увеличению своего имущества... Мужчины обезобразили свои бороды, женщины нару­мянили лица. Глаза — творение рук Божиих — иска­жены, волосы украшены ложью. {Женщины) прибега­ют к коварным плутням для уловления сердец про­стых людей, обольстительными приманками завлека­ют братьев. Заключают супружеские союзы с невер­ными: члены Христовы предлагают язычникам. Не только безрассудно клянутся, но и совершают клят­вопреступления. При всем том с гордою надменнос­тью презирают настоятелей Церквей; ядовитыми ус­тами клевещут друг на друга, упорною ненавистью производят взаимные раздоры». Таковы миряне.

Отзыв о духовенстве не многим лучше.

«Не заметно стало в священниках искреннего бла­гочестия, в служителях {диаконах) чистой веры, в делах — милосердия, в нравах — благочестия... весь-ма многие епископы, которые должны бы увещевать других и быть для них примером, перестав заботить­ся о Божественном, стали заботиться о мирском; ос­тавивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараются не пропускать торго­вых дней для корыстной прибыли и, когда братья в Церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, ко­варно завладевают братскими доходами (епископы были хранителями и распорядителями денег, собира­емых церковью для неимущих. — СМ.) и, давая чаще их (вместо оказания помощи. — С. М.) взаймы, увеличивают свои барыши».

А вот, в частности, для примера отзыв святого Киприана об одном карфагенском священнике, кото­рый, впрочем, не дожидаясь церковного над собой суда, сам отошел от Церкви в раскол: «Ограбленные им сироты, обманутые вдовы и утаенные деньги цер­ковные требуют для него тех наказаний, какие усмат­риваются в его неистовстве. Отец его умер от голо­да на улице и, умерши, даже потом не погребен от него. Утроба жены его поражена его пятою, и дитя вытеснено преждевременными родами, угрожавшими смертью матери» и т. д. Из переписки и трактатов святого Киприана немало можно отобрать примеров недостойного поведения епископов, пресвитеров, диа­конов, дев, посвятивших себя Богу. Каковы были многие карфагенские миряне, ярко сказалось в отре­чении от своей веры. Святой Киприан много потра­тил сил, чтобы только внушить и научить их серьез­но вдуматься в свое падение и подлинным покаяни­ем восстать от него. Более того, в дальнейшем мы увидим, что даже мученический подвиг не предохра­нил некоторых от всякого рода падений — так в это смутное время расшаталась мысль и жизнь церковно­го общества Карфагена. Но руководимые благодатью пастыри и наставники преодолевали все трудности на пути спасения карфагенских христиан.

В Риме обстоятельства были еще запутаннее кар­фагенских. Самый уважаемый и самый крупный бо­гослов Римской Церкви святой Ипполит порвал об­щение с законным епископом Рима святым Каллис­том и увлек за собой немало римских христиан. Как это произошло, известно только со слов самого свя­того Ипполита. Обычно рассказанное им о церков­ных делах в Риме считается преувеличением в дур­ную сторону, как написанное в пылу полемики. Но, во всяком случае, из его рассказа видно, каков был взгляд на церковное положение у значительной и очень серьезной части Римской Церкви, которую воз­главлял не кто иной, как сам святой Ипполит, самый выдающийся западный христианский мыслитель и наставник этого времени. Нравственное достоинство его засвидетельствовано позднее самой Римской Цер­ковью. Святой Ипполит в конце своей жизни прими­рился с преемниками святого Каллиста и скончался мучеником, признанным святым в Риме и во всей Вселенской Церкви.

По представлению святого Ипполита и его сторон­ников, в Риме творилось следующее: после смерти епископа Виктора (199 год) епископская власть в те­чение двадцати с лишним лет была в руках людей, не подготовленных к тому ни нравственно, ни ум­ственно (Зеферин — 199-217 годы, Каллист — 217— 222 годы). Между тем положение требовало большой бдительности. В Рим по-прежнему стекалось множе­ство лжеучителей. Ко многим прежним ересям доба­вилось новацианство (во главе с двумя Феодотами — Кожевником и Бенпиром), монархианство (возглав­лял его пресвитер римский Савеллий), закесаиты — во главе с Алкивиадом и др. В начале III века эти еретические течения выливались в смуту, в которой римские епископы, по рассказу святого Ипполита, не только ничего не проясняли, но еще более затемняли церковное сознание по невежеству и человекоугодию.Одновременно росла и нравственная распущенность не только среди мирян, но и в духовенстве, и даже среди епископов. Святой Ипполит говорит, что епис­коп Каллист терпел два и три брака среди священства и даже за смертные грехи не лишал сана. Некоторые вступали в брак после посвящения, что всегда запре­щалось. Среди мирян особенно умножались грехи про­тив седьмой заповеди; женщины избегали иметь детей, не стесняясь в средствах, и так далее.

Епископы Зеферин, и особенно Каллист, по мне­нию святого Ипполита, не только не принимали не­обходимых мер, но по слабости и человекоугодию и отчасти богословской безграмотности шли на компро­миссы в области нравственной и в области догмати­ческой. Святой Ипполит приводит также догматичес­кие формулы святого Каллиста, по которым следует признать, что в III веке римские папы не имели не только дара непогрешимости, но и простого дара раз­бираться в основных богословских учениях. По ут­верждению святого Ипполита, действия Каллиста только умножали зло, так что после тщетных попы­ток святого Ипполита поправить дело он не счел больше возможным терпеть и со значительной час­тью римских христиан прервал общение со святым Каллистом и его преемниками. Лишь несколько лет спустя произошло примирение; и Ипполит, и Кал­лист были признаны святыми.

Гонение 250-251 годов лучше всяких отдельных наблюдений обнаружило, какой густой слой пепла и пыли накопился в церковном обществе за годы мир­ной жизни. Так что не далек был от истины Тертул­лиан, когда он еще лет за тридцать—тридцать пять до святого Киприана бичевал насмешками христиан­скую «толпу» и ее пастырей. Вот один из сравни­тельно мягких его отзывов: «Христианская религия имеет в рядах своих множество служителей простых и малопросвещенных, других — худо утвержденных в вере, а большую часть христиан — легкомысленных, расположенных обратиться в ту сторону, в какую угодно».

Как часто случается со строгими судьями, сам Тертуллиан оказался не из числа глубокомысленных, несмотря на свой большой, писательский талант. Судь­ба его в этом отношении очень поучительна и много дает для понимания начала III века. Трагичный при­мер, когда даже гений при малоуглубленном духов­ном опыте не спасает от грубого непонимания хрис­тианства, Церкви и ее земного предназначения. Для поверхностного взора Тертуллиана только грешники, немощные, слабые заполнили Церковь, спасающую этих грешников.

бо  � �
��" `�собен стра­дать), покинув Спасителя, возносится в Плирому. За Ним следует, в качестве Его невесты, в пару к Нему спасенная Им Ахамот. Вместе с Ахамот вступают, со­зрев, в область Плиромы и духовные люди, сочетаясь с ангелами Иисуса. Демиург, узнав от Иисуса об ис­тинном скромном своем месте во вселенной, смиряет­ся перед Ним, как евангельский сотник, и в награду водворяется вместе с добродетельными душевными людьми на восьмое небо, где раньше пребывала Аха­мот. Всё остальное: материальный мир, материальные и порочные душевные люди — погибает.

Мы остановились с некоторой подробностью на системе Валентина, ибо она может служить хорошим образчиком многообразных во II веке гностических учений. Наряду с ним учили и другие; он сам имел немало учеников, и почти каждый из них вносил что-нибудь свое, новое и отличное, в гностицизм. «Выдумав какую-нибудь новость, — говорит о них Тертуллиан, их современник, — они тотчас называют откровением то, что есть только одна человеческая догадка» (или, вернее, выдумка). Эти гностические откровения во II веке росли и множились, как грибы после дождя.

Кроме Валентина, знамениты были еще гностики: Василид, Карпократ, Сатурнин; ученики Валентина: Марк, Птоломей, Гераклеон и многие другие. Отцом всех этих еретиков древние авторы называют Симона Волхва (мага), о котором знает еще Книга Деяний (гл. 8).

О нем же с некоторыми подробностями говорит и святой Иустин Философ, на родине которого, в Са­марии, учение Симона пользовалось в первой поло­вине II века наибольшим успехом. Симон учил о себе как о некоей воплотившейся первоначальной силе, а о сопровождавшей его женщине Елене — как о первоначальной Мысли, от которых все произошло.

От Симона пошел так называемый простонародный гносис, который получил свое «научное» выражение в царствование Адриана (117-138 годы).

Все эти системы имели немало отличий друг от друга, но существенно знать не их различие, а то бо­лее или менее общее, что отделяло их от Церкви, от христианства.

Почему Церковь их отвергла, признав их путь ложным; в каком направлении изменили бы они уче­ние и жизненную задачу христианства — вот что прежде всего важно для историка Церкви, для пони­мания жизни Церкви. Сами гностики обычно вовсе не стремились отделяться от Церкви. Они уверяли, что Церкви нет причин их чуждаться, что они при­нимают все, чему она учит. Валентин, например, от­водит церковному христианству довольно хорошее место — это душевные люди, для которых не исклю­чено спасение вместе с Демиургом. Валентин, по сви­детельству Тертуллиана, долго проповедовал в Риме, считался православным. По святому Епифанию, он после почти двадцатилетнего распространения своего учения в Риме перебрался на Кипр и окончательно отделился от Церкви.

Тертуллиан в своей книге «Против Валентина» с обычным грубоватым остроумием передает несколько любопытных черт из своих сношений с валентиниана-ми: «Спроси их о чем-либо откровенно — они примут строгий вид, наморщат лоб и возгласят: "О, глубина!" — Войди с ними в ближайший разговор, они утонченно и двусмысленно станут утверждать, что их вера общая со всеми. Если заметят они, что ты их противник, они бу­дут отрекаться от всего. Если ты приступишь к ним с большой настойчивостью, то они притворятся легко­мысленными простаками. Они тайн своих не открыва­ют даже своим ученикам, пока в них не уверены».

Церковные наставники II века ставили перед со­бой задачу «вывести наружу» то, что еретики так тщательно скрывали: насколько гностицизм отличен от общепризнанного православного учения.

Почему такое «примирительное» настроение было у еретиков и такое настороженное и «непримири­мое» — у отцов Церкви? Святыми отцами руководи­ло убеждение, что под христианскою внешностью у еретиков II века (особенно у гностиков) скрывалась языческая сущность. Допустить гностиков «мирно» и свободно развивать свое дело в пределах Церкви — значило допустить постепенный, мирный и система­тический подмен христианства язычеством, только в подновленном виде.

Святой Ипполит так выражает свое убеждение от­носительно еретиков своего времени: «Они заимство­вали свое учение не из Священных Писаний и при­шли к ним не из уважения к преемству {преданию) какого-либо святого, но учения их получили свое начало в эллинской премудрости, из положений фи­лософских систем (языческих), из обрядов и преда­ний мистерий, и из гаданий астрологов».

В отношении некоторых видов гностицизма это было очевидно: Карпократ и его ученики наравне с Христом Спасителем почитали и Орфея, и Пифагора, и Платона и других. Но не всегда это было так на­глядно. Однако, если вдуматься в систему Валентина, то это не что иное, как философски подчищенная мифология с богами-эонами, снабженными христиан­скими именами, которые женятся, увлекаются, стра­дают от неудовлетворенной страсти, и от страстей которых создается мир.

Тот же языческий вкус виден в приверженности многих гностиков к магизму, к нравственной распу­щенности, в избегании мученичества и во многом другом. Если положение святого Ипполита об язы­ческом происхождении еретических уклонений невсегда можно применить с очевидностью ко всем подробностям этих учений, то это несомненно в от­ношении общего их направления и основ.

Всем им обще противление Единому, Личному Богу, поскольку Он не только отвлеченное первона­чало, Наставник, Учитель, Философ высшего поряд­ка, но и Творец, и Спаситель.

Они все уклонились от веры в единого Бога, Ко­торый все дает человеку вплоть до жертвы Своим Единым Сыном, но Который вместе с тем ищет от людей взаимной жертвы, всецелого посвящения себя Богу вплоть до мученического «всесожжения».

Это было непостижимо для языческой природы этих мыслителей. Им всем чуждо библейское, под­линно чудесное перевоспитание духа и мысли, лич­ное, живое отношение к Богу и Творцу, Которого язычество не знало.

Без этого Евангелие теряло свою подлинную осно­ву. Создавалось Евангелие более или менее языческо­го толка. Искупление из подлинного усыновления человека и подлинной жертвы до смерти, жертвы любви Божией, преображавшей сущность мировой жизни, создавшей новое, личное отношение между тварью и Творцом, превращалось в более или менее стройную философскую систему. Новое учение, вдо­бавок ко многим прежним, сообщало лишь несколько новых мыслей в старых по существу душах.

Вместо «новой твари» — какая-то новая теогония Господа, философски понятого.

Священник Сергий Мансуров. Очерки из Истории Церкви

источник http://www.klikovo.ru/db/book/msg/1684