Чарльз Диккенс "Miscellaneous papers and speeches"
Чарльз Джон Хаффам Диккенс родился 7 февраля 1812 в Лендпорте близ Портсмута. В 1805 его отец, Джон Диккенс (1785/1786-1851), младший сын дворецкого и экономки в Кру-Холле (графство Стаффордшир), получил должность клерка в финансовом управлении морского ведомства. В 1809 он женился на Элизабет Барроу (1789-1863) и был назначен на Портсмутскую Верфь. Чарльз был вторым из восьми детей. В 1816 Джон Диккенс был направлен в Чатэм (графство Кент). К 1821 у него было уже пятеро детей. Читать Чарльза научила мать, какое-то время он посещал начальную школу, с девяти до двенадцати лет ходил в обычную школу. Не по годам развитый, он с жадностью прочитал всю домашнюю библиотечку дешевых изданий. В 1822 Джон Диккенс был переведен в Лондон. Родители с шестью детьми в страшной нужде ютились в Кемден-Тауне. Чарлз перестал ходить в школу; ему приходилось относить в заклад серебряные ложки, распродавать семейную библиотеку, служить мальчиком на побегушках. В двенадцать лет он начал работать за шесть шиллингов в неделю на фабрике ваксы в Хангерфорд-Стерз на Стрэнде. Он проработал там немногим более четырех месяцев, но это время показалось ему мучительной, безнадежной вечностью и пробудило решимость выбиться из бедности. 20 февраля 1824 его отец был арестован за долги и заключен в тюрьму Маршалси. Получив небольшое наследство, он расплатился с долгами и 28 мая того же года был освобожден. Около двух лет Чарлз посещал частную школу под названием Академия Веллингтон-Хаус. Работая младшим клерком в одной из адвокатских контор, Чарлз начал изучать стенографию, готовя себя к деятельности газетного репортера. К ноябрю 1828 он стал независимым репортером суда Докторс-Коммонз. К своему восемнадцатилетию Диккенс получил читательский билет в Британский музей и принялся усердно пополнять свое образование. В начале 1832 он стал репортером «Парламентского зеркала»(«The Mirror of Parliament») и «Тру сан» («The True Sun»). Двадцатилетний юноша быстро выделился среди сотни завсегдатаев репортерской галереи палаты общин. Любовь Диккенса к дочери управляющего банком, Марии Биднелл, укрепила его честолюбивые стремления. Но семейство Биднеллов не питало расположения к простому репортеру, отцу которого довелось сидеть в долговой тюрьме. После поездки в Париж «для завершения образования» Мария охладела к своему поклоннику. В течении предыдущего года он начал писать беллетристические очерки о жизни и характерных типах Лондона. Первый из них появился в «Мансли мэгэзин» («The Monthly Magazine») в декабре 1832. Четыре следующих вышли в течение января - августа 1833, причем последний был подписан псевдонимом Боз, прозвищем младшего брата Диккенса, Мозеса. Теперь Диккенс был постоянным репортером «Морнинг кроникл» («The Morning Chronicle»), газеты, публиковавшей репортажи о значительных событиях во всей Англии. В январе 1835 Дж.Хогарт, издатель «Ивнинг кроникл» («The Evening Chronicle»), попросил Диккенса написать ряд очерков о городской жизни. Литературные связи Хогарта - его тесть Дж.Томсон был другом Р.Бернса, а сам он - другом В.Скотта и его советчиком в юридических вопросах - произвели глубокое впечатление на начинающего писателя. Ранней весной того же года он обручился с Кэтрин Хогарт. 7 февраля 1836, к двадцатичетырехлетию Диккенса, все его очерки, в т.ч. несколько не публиковавшихся ранее произведений, вышли отдельным изданием под названием Очерки Боза (Sketches by Boz). В очерках, зачастую не до конца продуманных и несколько легкомысленных, уже виден талант начинающего автора; в них затронуты почти все дальнейшие диккенсовские мотивы: улицы Лондона, суды и адвокаты, тюрьмы, Рождество, парламент, политики, снобы, сочувствие бедным и угнетенным. За этой публикацией последовало предложение Чапмана и Холла написать повесть в двадцати выпусках к комическим гравюрам известного карикатуриста Р.Сеймура. Диккенс возразил, что Записки Нимрода, темой которых служили приключения незадачливых лондонских спортсменов, уже приелись; вместо этого он предложил написать о клубе чудаков и настоял, чтобы не он комментировал иллюстрации Сеймура, а тот сделал гравюры к его текстам. Издатели согласились, и 2 апреля был издан первый выпуск Пиквикского клуба. За два дня до этого Чарлз и Кэтрин поженились и обосновались в холостяцкой квартире Диккенса. Вначале отклики были прохладными, да и продажа не сулила больших надежд. Еще до появления второго выпуска покончил жизнь самоубийством Сеймур, и вся затея оказалась под угрозой. Диккенс сам нашел молодого художника Х.Н.Брауна, который стал известен под псевдонимом Физ. Число читателей росло; к концу издания Посмертных записок Пиквикского клуба (выходившего с марта 1836 по ноябрь 1837) каждый выпуск расходился в количестве сорока тысяч экземпляров. Посмертные записки Пиквикского клуба (The Posthumous Papers of the Pickwick Club) представляют собою запутанную комическую эпопею. Ее герой, Сэмюел Пиквик, - это неунывающий Дон-Кихот, пухлый и румяный, которого сопровождает ловкий слуга Сэм Уэллер, Санчо Панса из лондонского простонародья. Свободно следующие один за другим эпизоды позволяют Диккенсу представить ряд сцен из жизни Англии и использовать все виды юмора - от грубого фарса до высокой комедии, обильно приправленной сатирой. Если Пиквик и не обладает достаточно выраженным сюжетом, чтобы называться романом, то он, несомненно, превосходит многие романы очарованием веселости и радостным настроением, а сюжет в нем прослеживается не хуже, чем во многих других произведениях того же неопределенного жанра. Диккенс отказался от работы в «Кроникл» и принял предложение Р.Бентли возглавить новый ежемесячник, «Альманах Бентли». Первый номер журнала вышел в январе 1837, за несколько дней до рождения первого ребенка Диккенса, Чарлза младшего. В февральском номере появились первые главы Оливера Твиста (Oliver Twist; завершен в марте 1839), начатого писателем, когда Пиквик был написан лишь наполовину. Еще не закончив Оливера, Диккенс принялся за Николаса Никльби (Nicholas Nickleby; апрель 1838 - октябрь 1839), очередной серии в двадцати выпусках для Чапмана и Холла. В этот период он написал также либретто комической оперы, два фарса и издал книгу о жизни знаменитого клоуна Гримальди. От Пиквика Диккенс спустился в темный мир ужаса, прослеживая в Оливере Твисте (1838) взросление сироты, - от работного дома до преступных трущоб Лондона. Хотя дородный мистер Бамбл и даже воровской притон Фейгина забавны, в романе преобладает зловещая, сатанинская атмосфера. В Николасе Никльби (1839) перемешаны мрачность Оливера и солнечный свет Пиквика. В марте 1837 Диккенс переехал в четырехэтажный дом по Даути-стрит, 48. Здесь родились его дочери Мэри и Кейт, и здесь же умерла его свояченица, шестнадцатилетняя Мэри, к которой он был очень привязан. В этом доме он впервые принял у себя Д.Форстера, театрального критика газеты «Экзаминер», ставшего его другом на всю жизнь, советчиком по литературным вопросам, душеприказчиком и первым биографом. Благодаря Форстеру Диккенс познакомился с Браунингом, Теннисоном и другими писателями. В ноябре 1839 Диккенс взял в аренду сроком на двенадцать лет дом № 1 на Девоншир-Террас. С ростом благосостояния и литературной известности укреплялось и положение Диккенса в обществе. В 1837 он был избран членом клуба «Гаррик», в июне 1838 - членом знаменитого клуба «Атенеум». Возникавшие время от времени трения с Бентли заставили Диккенса в феврале 1839 отказаться от работы в «Альманахе». В следующем году все его книги оказались сосредоточены в руках Чапмана и Холла, при содействии которых он начал издавать трехпенсовый еженедельник «Часы Мистера Хамфри», в котором были напечатаны Лавка древностей (апрель 1840 - январь 1841) и Барнаби Радж (февраль - ноябрь 1841). Затем, измученный обилием работы, Диккенс прекратил выпуск «Часов Мистера Хамфри». Хотя Лавка древностей (The Old Curiosity Shop), выйдя в свет, покорила множество сердец, современные читатели, не приемля сентиментальности романа, считают, что Диккенс позволил себе избыточный пафос в описании безрадостных странствий и печально долгой смерти маленькой Нелл. Вполне удачны гротескные элементы романа. В январе 1842 супруги Диккенс отплыли в Бостон, где многолюдная восторженная встреча положила начало триумфальной поездке писателя через Новую Англию в Нью-Йорк, Филадельфию, Вашингтон и дальше - вплоть до Сент-Луиса. Но путешествие было омрачено растущим негодованием Диккенса по поводу американского литературного пиратства и невозможности бороться с ним и - на Юге - открыто враждебной реакцией на его неприятие рабства. Американские заметки (American Notes), появившиеся в ноябре 1842, в Англии были встречены теплыми похвалами и дружелюбной критикой, но за океаном вызвали яростное раздражение. По поводу еще более острой сатиры в следующем его романе, Мартин Чезлвит (Martin Chazzlewit, январь 1843 - июль 1844), Т.Карлейль заметил: «Янки вскипели, как огромная бутыль содовой».
Первая из диккенсовских рождественских повестей, Рождественская песнь в прозе (A Christmas Carol, 1843), также разоблачает эгоизм, в частности жажду прибыли, отраженную в концепции «хозяйственного человека». Но зачастую от внимания читателя ускользает то, что стремление Скруджа к обогащению ради самого обогащения представляет собою полусерьезную-полукомическую параболу бездушной теории беспрерывной конкуренции. Главная мысль повести - о необходимости великодушия и любви - пронизывает и последовавшие за ней Колокола (The Chimes, 1844), Сверчок за очагом (The Cricket on the Hearth, 1845), а также менее удачные Битва жизни (The Battle of Life, 1846) и Одержимый (The Haunted Man, 1848). В июле 1844 вместе с детьми, Кэтрин и ее сестрой Джорджиной Хогарт, которая теперь жила с ними, Диккенс отправился в Геную. Вернувшись в Лондон в июле 1845, он погрузился в заботы по основанию и изданию либеральной газеты «Дейли ньюс» («The Daily News»). Издательские конфликты с ее владельцами вскоре заставили Диккенса отказаться от этой работы. Разочарованный Диккенс решил, что с этого времени его оружием в борьбе за реформы станут книги. В Лозанне он начал роман Домби и сын (Dombey and Son, октябрь 1846 - апрель 1848), сменив издателей на Бредбери и Эванса. В мае 1846 Диккенс опубликовал вторую книгу путевых заметок, Картинки из Италии. В 1847 и 1848 Диккенс принимал участие как режиссер и актер в благотворительных любительских спектаклях - Всяк в своем нраве Б.Джонсона и Виндзорские насмешницы У.Шекспира. В 1849 Диккенс приступил к роману Дэвид Копперфилд (David Copperfield, май 1849 - ноябрь 1850), который с самого начала имел огромный успех. Самый популярный из всех диккенсовских романов, любимое детище самого автора, Дэвид Копперфилд более других связан с биографией писателя. Было бы неверно считать, что Дэвид Копперфилд всего лишь мозаика несколько измененных и расставленных в другом порядке событий жизни писателя. Сквозная тема романа - «непокорное сердце» юного Дэвида, причина всех его ошибок, включая самую серьезную - несчастливый первый брак. В 1850 он начал издавать еженедельник ценою в два пенса - «Домашнее чтение». В нем содержалось легкое чтение, различные сведения и сообщения, стихи и рассказы, статьи о социальных, политических и экономических реформах, публиковавшиеся без подписей. В числе авторов были Элизабет Гаскелл, Гарриет Мартино, Дж.Мередит, У.Коллинз, Ч.Левер, Ч.Рид и Э.Булвер-Литтон. «Домашнее чтение» сразу же стало популярным, его продажа достигала, несмотря на эпизодические спады, сорока тысяч экземпляров в неделю. В конце 1850 Диккенс совместно с Булвер-Литтоном основали Гильдию литературы и искусства для помощи нуждающимся литераторам. В качестве пожертвования Литтон написал комедию Мы не так плохи, как кажемся, премьера которой в исполнении Диккенса с любительской труппой состоялась в лондонском особняке герцога Девонширского в присутствии королевы Виктории. В течение следующего года спектакли прошли по всей Англии и Шотландии. К этому времени у Диккенса было восемь детей (один умер в младенчестве), а еще один, последний ребенок, должен был вот-вот родиться. В конце 1851 семья Диккенса переехала в более вместительный дом на Тэвисток-сквер, и писатель начал работу над Холодным домом (Bleak House, март 1852 - сентябрь 1853). 
В Холодном доме Диккенс достигает вершин как сатирик и социальный критик, мощь писателя проявилась во всем своем мрачном блеске. Хотя он не утратил чувства юмора, его суждения становятся более горькими, а видение мира безрадостным. Роман - своеобразный микрокосм общества: доминирует образ густого тумана вокруг Канцлерского суда, означающий запутанность законных интересов, учреждений и старинных традиций; туман, за которым скрывается алчность, сковывает великодушие и застилает зрение. Именно из-за них, по мнению Диккенса, общество превратилось в гибельный хаос. Судебный процесс «Джарндисы против Джарндисов» роковым образом приводит свои жертвы, а это почти все герои романа, к краху, разорению, отчаянию. Тяжелые времена (Hard Times, 1 апреля - 12 августа 1854) печатались выпусками в «Домашнем чтении», чтобы поднять упавший тираж. Роман не был высоко оценен ни критиками, ни широким кругом читателей. Яростное обличение индустриализма, небольшое число милых и достоверных героев, гротескность сатиры романа выводили из равновесия не только консерваторов и вполне удовлетворенных жизнью людей, но и тех, кто хотел, чтобы книга заставляла лишь плакать и смеяться, а не мыслить. Бездействие правительства, плохое управление, коррупция, ставшая очевидной во время Крымской войны 1853-1856, наряду с безработицей, вспышками забастовок и голодными бунтами укрепили убежденность Диккенса в необходимости радикальных реформ. Он вступил в Ассоциацию административных реформ, а в «Домашнем чтении» продолжал писать критические и сатирические статьи; во время полугодового пребывания в Париже он наблюдал ажиотаж на биржевом рынке. Эти темы - помехи, создаваемые бюрократией, и дикая спекуляция - он отразил в Крошке Доррит (Little Dorrit, декабрь 1855 - июнь 1857). Лето 1857 Диккенс провел в Гэдсхилле, в старинном доме, которым любовался еще в детстве, а теперь смог приобрести. Его участие в благотворительных представлениях Замерзшей пучины У.Коллинза привело к кризису в семье. Годы неустанного труда писателя омрачались растущим осознанием неудачи его брака. Во время занятий театром Диккенс полюбил молодую актрису Эллен Тернан. Несмотря на клятвы мужа в верности, Кэтрин покинула его дом. В мае 1858, после развода, Чарлз-младший остался с матерью, а остальные дети - с отцом, на попечении Джорджины в качестве хозяйки дома. Диккенс с жаром принялся за публичные чтения отрывков из своих книг перед восторженными слушателями. Рассорившись с Брэдбери и Эвансом, занявшими сторону Кэтрин, Диккенс вернулся к Чапману и Холлу. Прекратив выпускать «Домашнее чтение», он весьма успешно начал издавать новый еженедельник «Круглый год», печатая в нем Повесть о двух городах (A Tale of Two Cities, 30 апреля - 26 ноября 1859), а затем Большие надежды (Great Expectations, 1 декабря 1860 - 3 августа 1861). Повесть о двух городах нельзя отнести к лучшим книгам Диккенса. В ее основе лежат скорее мелодраматические совпадения и насильственные действия, нежели характеры героев. Но читателей никогда не перестанет увлекать волнующий сюжет, блестящее карикатурное изображение бесчеловечного и изысканного маркиза д"Эвремонда, мясорубка Французской революции и жертвенный героизм Сидни Картона, приведший его на гильотину. В романе Большие надежды главный герой Пип рассказывает историю о таинственном благодеянии, которое позволило ему уйти из сельской кузницы своего зятя, Джо Гарджери, и получить подобающее джентльмену образование в Лондоне. В образе Пипа Диккенс выставляет не только снобизм, но и ложность мечты Пипа о роскошной жизни праздного «джентльмена». Большие надежды Пипа принадлежат идеалу 19 в.: тунеядство и изобилие за счет полученного наследства и блестящая жизнь за счет чужого труда. В 1860 Диккенс продал дом на Тэвисток-сквер, и его постоянным жилищем стал Гэдсхилл. Он с успехом читал свои произведения публично по всей Англии и в Париже. Его последний законченный роман, Наш общий друг (Our Mutual Friend), был напечатан в двадцати выпусках (май 1864 - ноябрь 1865). В последнем завершенном романе писателя вновь появляются и соединяются образы, выражавшие его осуждение социальной системы: густой туман Холодного дома и огромная, давящая тюремная камера Крошки Доррит. К ним Диккенс добавляет еще один, глубоко иронический образ лондонской свалки - огромных куч мусора, создавших богатство Гармона. Это символически определяет цель человеческой алчности как грязь и отбросы. Мир романа - всесильная власть денег, преклонение перед богатством. Мошенники процветают: человек со значимой фамилией Вениринг (veneer - внешний лоск) покупает место в парламенте, а высокопарный богач Подснеп - рупор мнения общества. Здоровье писателя ухудшалось. Не обращая внимания на угрожающие симптомы, он предпринял еще ряд утомительных публичных чтений, а затем отправился в большое турне по Америке. Доходы от американской поездки составили почти 20 000 фунтов, но путешествие роковым образом сказалось на его здоровье. Диккенс бурно радовался заработанным деньгам, но не только они побуждали его предпринять поездку; честолюбивая натура писателя требовала восхищения и восторгов публики. После короткого летнего отдыха он начал новое турне. Но в Ливерпуле в апреле 1869 после 74 выступления его состояние ухудшилось, после каждого чтения почти отнимались левая рука и нога. Несколько оправившись в тишине и покое Гэдсхилла, Диккенс начал писать Тайну Эдвина Друда (The Mystery of Edwin Drood), планируя двенадцать ежемесячных выпусков, и убедил своего врача разрешить ему двенадцать прощальных выступлений в Лондоне. Они начались 11 января 1870; последнее выступление состоялось 15 марта. Эдвин Друд, первый выпуск которого появился 31 марта, был написан лишь до половины. 8 июня 1870, после того как Диккенс весь день проработал в шале в саду Гэдсхилла, его за ужином разбил удар, и на следующий день около шести вечера он умер. На закрытой церемонии, состоявшейся 14 июня, тело его было погребено в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства. Цитаты: * Если ты совершенно зря потратил день на кого-то, это значит, что ты не потратил его совершенно зря на себя. * Любой человек приходит в хорошее настроение, когда он хорошо одет. * Кредит - это когда один неплатежеспособный дает другому неплатежеспособному гарантию, что тот может заплатить. * Не будь плохих людей, не было бы хороших юристов. * Большинство людей проявляет индивидуальность только в том, что касается их профессиональной деятельности. * Эпоха рыцарей миновала, драконов сменили зануды. * Разница между творчеством и строительством: сконструированную вещь можно любить только, когда она готова; но плод творчества любят даже если он ещё не существует. * Годовой доход 20 фунтов при годовом расходе 19 фунтов 96 пенсов приносит счастье. Годовой доход 20 фунтов при годовом расходе 20 фунтов 6 пенсов ведет к нищете. * Устрицы и нищета идут рука об руку. Источник:http://www.vokrugsveta.ru/encyclope...%BB%D1%8C%D0%B7 Урнов Д.М. Слезы и смех Чарльза Диккенса Источник: Диккенс Ч. Лавка древностей: Роман. - М.: Дет. лит., 1980. - 624 с. Чero ждут эти люди? Зачем собрались они в Нью-йоркском порту? Это - читатели, им хотелось бы узнать только одно: жива ли еще малютка Нелл? Двенадцатилетняя Нелли - главная героиня «Лавки древностей», книги, которую вы сейчас начнете читать. Впервые книга печаталась по частям, отдельными выпусками, и вот читатели за океаном ждали корабля с очередным продолжением. Об окончании никто и думать не хотел. Говорят, даже ковбои Техаса рыдали, читая про малютку Нелл. Таков был некогда успех «Лавки древностей». А что нам скажет эта книга сегодня? Но прежде давайте познакомимся с автором - Чарльзом Диккенсом. Родился Диккенс в 1812 году, в то время, когда шла война с Наполеоном и англичане опасались высадки французских войск. Увидел Диккенс свет на побережье, в Портси, жители которого смотрели на европейский берег с особенной тревогой: уж если французы придут, то прямо к ним... Но Наполеон повернул на Россию. Будущий писатель был внуком лакея, сыном чиновника. Отец его служил в морском ведомстве. Со временем Джон Диккенс-старший под другим именем стал персонажем в одном из романов своего сына, поэтому мы очень живо можем его себе представить. Человек, у которого большие запросы, большие планы - и малые возможности. Много прекрасных слов - и почти никаких дел. Живет, как бы играя в жизнь. Игра безвредная, если только держаться от этого человека на расстоянии, но люди близкие подвержены постоянному риску. Так было и на самом деле. Отец Диккенса попал в долговую тюрьму, оставив семью без средств к существованию. Двенадцатилетний Диккенс поступил работать на склад. Хранились там банки с ваксой. Мальчик наклеивал на них ярлыки. Работали тогда по шестнадцать часов в день. Было это в Лондоне, столичном городе, который сам по себе представляет целую страну. Диккенс работал в центре, а жили они далеко, у северной окраины. Каждый день утром и вечером мальчик совершал путешествие через город, наблюдая, как от улицы к улице меняется жизнь. Другие дома и даже запахи другие окружали его, пока он шел. Пробирался по многолюдному центру - пахло сладкими пирожками из кондитерских, порог которых он даже в мечтах своих не переступал. Приходил же он в итоге к бедности. Рано узнал Диккенс эту разницу. Потом уже как писатель он передал ее в своих книгах со всей остротой, подсказанной ему его собственными воспоминаниями. И в «Лавке древностей» прочтете вы о путешествии, показывающем смену богатства - бедностью, довольства - нуждой. Только это уже будет в самом деле путешествие по стране, по Англии. Всей семьей ходили они в тюрьму навестить отца. И ведь почти ни одна книга Диккенса не обойдется без тюрьмы. Так уж будет складываться судьба его героев. Сами они оступаются или уж судьба толкает их в Нью-Гейт, Флит и Маршалси - все это названия печально знаменитых лондонских тюрем. В Маршалси находился отец Диккенса. Диккенса-старшего довольно скоро выпустили. Чарльз Диккенс вместо работы на складе был отдан в школу. Это потому, что отец ушел в отставку и получил небольшую пенсию, а кроме того, прирабатывал сотрудничеством в лондонской городской газете. Однако, по обыкновению, отец семейства своих средств не рассчитал. В ближайшем же времени семье пришлось с квартиры съехать, приличной квартиры. И Диккенс учебное заведение оставил, довольно привилегированное заведение, даже звавшееся «академией». Ведь нечем было платить! 
Больше учиться Диккенсу не пришлось. Все же в школе он пробыл достаточно, для того чтобы запомнить «уроки» на всю жизнь. Не один раз он опишет, каково это было в стенах «закрытого учебного заведения». Сколько писем получит он с упреками: «Так не бывает!» Нет, бывает, он проверил это на собственном опыте, на собственных ладонях и... прочих частях тела, которые с неумолимостью полировала розга главного учителя. Пятнадцати лет Диккенс вновь поступил работать - писцом у адвоката. Сколько же потом опишет он судейских стряпчих и судов! Сколько раз услышит: «Клевета!» А он знает, что совсем не клевета: хозяева конторы, где он служил, дали ему незабываемые примеры юридического крючкотворства. Желая как-нибудь поправить свои дела, отец Диккенса овладел стенографией и стал журналистом более высокого разбора. Следом за ним выучил стенографию и Чарльз Диккенс. Он тоже поднялся повыше и в тех же судах смог принимать участие уже не как мальчик на побегушках, а - репортер на процессах. Диккенс идет вверх. Становится репортером парламентским и вообще ездит как корреспондент по стране. Многое из того, что он уже успел в жизни узнать с ранних лет - слишком ранних! - узнает Диккенс теперь как бы заново. По второму кругу проходит жизненную школу. Наблюдает взглядом более зрелым, уже профессиональным писательским взглядом все, что когда-то, вроде школьной розги, стало ему известно самым непосредственным образом. Наблюдает - и пишет об этом. Работные дома для бедняков, закрытые пансионы, судейские конторы. Конечно, времена меняются, иногда к лучшему. Например, по новым законам, которые тогда казались благодетельными, детей запрещалось держать на работе более... двенадцати часов. Дойдет и до десяти, но десять или шестнадцать, а Диккенс знал, что такое труд с малых лет. Знал вкус бедности. Знал, каково обивать пороги тюрьмы или адвокатской конторы. И это изначальное знание жизни пополнял он на литературном пути. Пишет Диккенс обо всем. Пишет всюду, даже в почтовом дилижансе. А если дилижанс по дороге сломается, то репортеру, пока починят, ждать некогда: материал в номер! И дождь не дождь, стужа не стужа, Диккенс торопился до ближайшей станции или прямо до места назначения пешком. Особенно удачными получались у Диккенса очерки из лондонской жизни. «Видно, что автор - пристальный наблюдатель нравов и характеров, он обладает большой восприимчивостью ко всему нелепому, обладает способностью в остроумном и забавном свете изображать пороки и причуды человеческой природы. У него, кроме того, имеется особая сила, способная вызывать и слезы, и смех. Его картины преступлений и подлости, которых предостаточно в этом обширном городе, тронут сердце даже самого беспечного и невнимательного читателя». Таково было мнение о молодом Диккенсе одного опытного редактора. Видно по отзыву, что и редактор в своем деле человеком был восприимчивым. Тут указаны, собственно, все те свойства, что в дальнейшем прославят Диккенса. 
Насколько верил этот редактор в Диккенса, говорит и тот факт, что редактор не только заказал ему целую серию очерков, но и не возражал, когда начинающий автор сделал предложение его дочери. А у Диккенса совсем еще не было в жизни устойчивости. Сам он только прокладывал себе дорогу, отец его вновь оказался в долговой тюрьме, откуда удалось его вызволить, взяв на поруки. И тут вдруг Диккенс получил заказ, определивший его дальнейшую судьбу. Владельцы солидной издательской фирмы предложили ему работу. Они тоже читали корреспонденции молодого журналиста и оценили живость его описаний. Итак, заказ: подписи к картинкам. На картинках будут охотники. Сцены из охотничьей жизни. О чем только не писал Диккенс! Но вот беда: об охоте при всем своем опыте не имел он никакого понятия. Откуда же почерпнуть ему охотничьи сведения? И Диккенс сделал издателям контрпредложение, исходя их принципа: «Запрягается лошадь в телегу, а не телега в лошадь». Так почему же подписи к рисункам, а не рисунки к рассказам? Диккенс решил взять на себя роль лошади, литературной «лошади», которая и повезет весь этот «воз». Он будет описывать отдельные сценки, а уж художник нарисует к ним иллюстрации. Предложение было принято, только что же автор будет описывать, если ни разу в жизни он не бывал на охоте? А Диккенс взял и описал именно таких охотников, которые не знают, с какой стороны заряжается ружье, и в седло они садятся задом наперед. Для них суть не в охоте. Им важно побродить, поездить, понаблюдать. Так появились на свет члены Пиквикского клуба во главе с достопочтенным мистером Пиквиком. Так привилось понятие пиквикизм, означающее деятельный интерес к жизни, бескорыстную доброжелательность к людям. «Записки Пиквикского клуба» прославились в Англии и за ее пределами. Но успех поставил Диккенса в трудное положение. Заказы следовали один за другим, и он не отказывался, не мог отказаться; он зависел от литературного заработка. У него росла своя семья, он заботился о родителях, поддерживал братьев. По его собственным словам, Диккенс до конца дней так и оставался в положении трудового коня, который не вылезает из упряжи. Как напряженно работал Диккенс, видно по датам: каждый год выходят его новые книги. Одна книга пишется и тут же печатается выпусками. Другая, уже прошедшая через издание «с продолжением», выходит отдельно, целым томом, точнее, в двух или трех томах. Так, когда «Пиквикский клуб» еще печатался, уже был начат «Оливер Твист», история мальчика, сироты, выросшего в Лондоне. «Пиквикский клуб» был издан отдельной книгой, вышли три первые части «Оливера Твиста», и тут же в двадцати выпусках планируется «Николас Никльби» - история молодого человека, которому довелось преподавать в «закрытой», школе. Называем мы только романы, а ведь Диккенс продолжал, кроме того, писать и очерки и рассказы. Трудового «коня» подгоняют издатели, подзадоривают читатели. Читательский отклик на книги, можно сказать, и поддерживал Диккенса. Отклики, впрочем, были самые разные. Книги Диккенса заставляли смеяться, книги его заставляли плакать. Ему с негодованием писали: «Так не бывает!» И с еще большим негодованием: «Как вы смели изобразить меня и мою жену, сэр?!» Это после первых выпусков «Николаса Никльби», где описывалась школа, ему шли подобные письма от мастеров «учить» розгами. А Диккенс никого специально не копировал. Просто он знал, как это бывает... Пятым по счету романом Диккенса была «Лавка древностей», начатая в 1840 году, в марте. Вам покажут в Лондоне лавку. Двухэтажный деревянный домик похож на сгорбленного старичка, попавшего в толпу мрачноватых, но рослых молодцов: вокруг современные дома. За стеклами, как и полагается в антикварной лавке, видны всякие старинные предметы. Лестница, должно быть, скрипучая, ведет прямо от двери на второй этаж. Вдруг вы вспоминаете, что никакого второго этажа в книге Диккенса не указано, и вообще лавка находилась, кажется, возле Лейстерской площади, а это - Хай-Холборн. И все-таки вам говорят: «Вот лавка древностей». Большой ошибки тут нет. Это - по соседству, а той лавки все равно уже не существует, зато именно здесь находилась мастерская переплетчика, у которого Диккенс переплетал книги. Вы видите главное: над диккенсовским домиком слой за слоем громоздится город. Хотя во времена Диккенса все строения были неизмеримо ниже, все-таки в книге про лавку древностей сказано «маленький домик»... Даже и тогда лавка выглядела затерянной, стиснутой среди других домов, вернее, стискиваемой быстро растущими зданиями. Вся книга и написана о том, как меняется Англия, и перемены совершаются далеко не к лучшему. В январе 1841 года весь роман был закончен и в том же году вышел отдельной книгой. Так вот, в ту пору еще делом будущего, правда, близкого будущего, 1842 года, но все же еще только будущего, было введение закона, запрещавшего принимать на работу девочек младше пяти, а мальчиков - десяти лет. Это объясняет гнетущую атмосферу всего романа, это объясняет, почему главная героиня книги Нелли, она хотя и маленькая, но, в сущности, уже взрослая. По летам маленькая, а испытания ложатся на ее плечи не детские. С Нелли и ее дедушкой, владельцем антикварной лавки, встречаемся мы в самом начале книги. Но вскоре остаются они без крова, нужда гонит их в путь, по стране. Диккенс с умыслом направляет их в Среднюю Англию, наиболее промышленную, где прокладывали первые железнодорожные пути и возникали все новые шахтерские поселки. Герои Диккенса следуют прямо по пятам новшеств, реформ - и легче на сердце у них не становится. Бунтующих рабочих они просто пугаются, причем вместе с Диккенсом. Ужасали его и бесчеловечные условия труда, и требовательность обездоленных. И все-таки, изобразив недовольство тружеников, Диккенс поступил очень смело. Ведь это были сторонники первого в истории организованного рабочего движения. Их называли чартистами, потому что за два года до того, как Диккенс начал писать «Лавку древностей», весной 1838-го, подали они в парламент прошение, буквально: «бумагу» (чартер, или хартию), с требованием улучшения условий, повышения заработка - одним словом, прав. Одно упоминание о чартистах пугало собственников. А Диккенс описал их пусть в мрачных тонах, но все-таки сочувственно, ибо не признать праведность их гнева он не мог. «Работая над «Лавкой древностей», - рассказывал Диккенс, - я все время старался окружить одинокую девочку странными, гротескными, но все же правдоподобными фигурами...» Такие лица в книгах Диккенса, странные до невероятия и в то же время живые, завоевали особенное внимание читателей. Правда, авторитеты говорят, что просто так, на лондонских улицах, ни тогда, ни теперь нельзя встретить диккенсовских персонажей. Населяют они только книги Диккенса. А все-таки чего-то диккенсовского трудно не заметить в каждом англичанине. Прежде всего - причудливость, подчас привлекательная, иногда отталкивающая и всегда по-своему понятная, как понятна странная форма дерева, принявшего под натиском ветра и непогоды форму окружающей местности. «Жил на свете человек, скрюченные ножки, и ходил он целый век по скрюченной дорожке» - стихи эти написал поэт-шутник, современник Диккенса. Диккенс развернул целую галерею лиц и фигур, скрюченных, изломанных, искаженных. Улыбки у него странным образом переходят в хищный оскал. Вежливость, безупречная вежливость, чересчур безупречная, в конце концов становится методическим тиранством. А иногда - суровость и сухость, скрывающие сердце слишком даже отзывчивое. Таковы они, диккенсовские чудаки, отличающиеся непременно и еще какой-нибудь странностью: кто без руки, кто сгорблен, кто прихрамывает... Искалечили их обстоятельства, жизнь. А если этот чудак - из чудаков злых, он и сам с усмешечками и с улыбочками калечит, притесняет и мучает окружающих. Если чудак добр, то старается уберечь от зла хотя бы самых слабых и беззащитных. В «Лавке древностей» есть и те и другие. Среди всех выделяется, конечно, карлик Квилп, миниатюрное чудовище, спрут, цепко хватающий своими щупальцами. Тут же чудаки мечтатели, обуреваемые грезами всех оттенков, от безумной идеи вдруг выиграть целое состояние (это дедушка бедной Нелли) до мягкой мечтательности, свойственной хотя бы школьному учителю, приютившему путников (ведь у самого Диккенса были и такие учителя, которые учили совсем не розгой). Но в первую очередь сердца читателей, современников Диккенса, тронула Нелл. Ждали кораблей с очередными выпусками, где должен был решиться вопрос: выдержит ли девочка испытания или все-таки погибнет? Ковбои смахивали слезу с заветренных лиц, когда узнали, что тяготы жизни оказались выше сил маленькой Нелл. Над ее судьбой проливал слезы требовательный критик Джеффри, а между тем самые трогательные стихи английских поэтов оставляли его совершенно холодным. Суровый историк Карлейль был потрясен ее участью. И даже Эдгар По, сам автор «ужасных рассказов», от которых волосы становятся дыбом, говорил, что смерть Нелли - слишком тяжкое испытание для читателей. Правда, потом, уже в конце века, еще один английский писатель - большой парадоксалист - утверждал, что плакать над смертью Нелли могут только люди, лишенные сердца. Это - менялись времена, менялись литературные вкусы. А кроме того, ведь у Диккенса и в самом деле некоторые описания были не трогательными по-настоящему, а всего лишь слезливыми. Да, и это было у Диккенса. Умел заставить смеяться, умел заставить и плакать, но не всегда средствами дозволенными, отвечающими требованиям высокого искусства. На книгах Диккенса вообще сказывались условия его работы. Например, размеры романа. Они были предопределены. Должны были выйти двадцать выпусков, не больше и не меньше, потом должно было получиться два или три тома, в зависимости от заказа. Романы приспосабливались и к «продолжению», к «семейному чтению», которое становилось тогда популярно. В предисловии к отдельному изданию «Лавки древностей» Диккенс рассказал, что первоначально, поскольку роман предназначался для журнала «Часы мистера Хамфри», рассказчиком всей истории должен был стать сам мистер Хамфри. Потом выступили на страницах повествования живые герои, и мистер Хамфри оказался не нужен. «Когда роман был закончен, - говорит Диккенс, - я решил освободить его от промежуточного материала». И не освободил. Все это так и осталось и несколько мешает читателю. А все-таки «Лавка древностей» сделала Диккенса властелином читательских сердец. Понимая прекрасно, чем же он так тронул читающую публику, Диккенс и в дальнейшем не расстался с затронутыми темами, с лицами, однажды обрисованными, хотя, разумеется, он не повторял прежнего, а развивал, зорко наблюдая за окружающим. Вновь и вновь на страницах его книги появятся дети, особые диккенсовские дети, маленькие взрослые. Это будет Поль Домби из романа «Домби и сын», и его преждевременная смерть заставит пролить, пожалуй, не меньше слез, чем кончина Нелли; причем эта детская смерть, описанная Диккенсом, уже более зрелым Диккенсом, и современного читателя не оставит равнодушным. Это будет Дэвид Копперфильд из «Истории Дэвида Копперфильда», которую Толстой прочел впервые в молодости и, вспоминая в старые годы, какое же впечатление произвела на него эта книга, поставил: «Огромное». Диккенс по-прежнему пристально будет следить за меняющимся обликом современной ему Англии. Со временем напишет он о трудовой Англии целый роман «Тяжелые времена». Поездки в Америку дадут Диккенсу материал для сравнения Старого и Нового Света. Он увидит и опишет в «Приключениях Мартина Чеззльвита» всю фальшь буржуазной демократии. А в эпоху расцвета своего гения скажет суровые слова: «С каждым часом во мне крепнет старое убеждение, что наша политическая аристократия вкупе с нашими паразитическими элементами убивает Англию. Я не вижу ни малейшего проблеска надежды. Что же касается народа, то он так резко отвернулся и от парламента и от правительства и проявляет по отношению к тому и другому такое глубокое равнодушие, что подобный порядок вещей начинает внушать мне самые серьезные и тревожные опасения». Работал Диккенс не покладая рук. Литературный «конь» оставался в упряжке. Пишет, редактирует и сам выступает с чтением своих произведений. До пятисот концертов состоялось с участием Диккенса. Как выразился один критик, Диккенс в итоге просто надорвался, исполняя роль «всеми любимого писателя». Умер он внезапно, от кровоизлияния в мозг, пятидесяти восьми лет, в 1870 году. Остался жить целый диккенсовский мир, помещающийся в тридцати томах собрания его сочинений. На нашей земле Диккенс нашел вторую родину. Первый же переводчик Диккенса в России - одаренный Иринарх Введенский - познакомился с самим Диккенсом и рассказал ему, с каким горячим участием воспринимаются его книги русскими читателями. Среди этих читателей были Гоголь, Толстой, Достоевский, который особенно любил дедушку и внучку из «Лавки древностей». Диккенса читали, будто проходили школу, особую школу, которая учит состраданию к людям и вере в людей. И все новые поколения читателей не расстаются с книгами Диккенса. сайт http://www.russofile.ru http://www.russofile.ru/articles/article_127.php Честертон. Эссе. Краски жизни у Диккенса Главная, отличительная особенность Диккенса - необъятная галерея его удивительно наглядно выписанных персонажей. Слава Диккенса давно пережила то время, когда принято было измываться над его литературным дарованием, однако и сегодня порой еще бытует снисходительное отношение к Диккенсу. Нелюбовь к творчеству писателя основывается на странном убеждении, будто литература обязана копировать действительность. Когда мода на реализм достигла своего апогея, не составляло труда показать, что в природе не существует человека отвратительней Квилпа, напыщеннее Снодграсса, бессовестнее Ральфа Никльби, трогательнее малютки Нелл. Но мы устали от реализма. Мы вдруг прозрели и поняли, что искусство не имеет ничего общего с копированием. Как это ни странно, но то самое движение, которое вознесло Обри Бердели, воскресило увядшую было славу Диккенса. Более всего повредили Диккенсу его же почитатели, которые незаслуженно превозносили его умение писать «по жизни», в то время как истинным его достоинством было не умение писать «по жизни», а великий дар живописать. Когда Диккенса начинают обвинять в преувеличении, его принято защищать так: «Я сам был знаком с человеком, который был вылитый Пекснифф». Справедливости ради скажем, что встретить Пексниффа так же непросто, как Калибана. Кроме того, уже сам по себе факт, что на свете существует живой человек, похожий на Пексниффа, лишний раз доказывает, что Диккенс слабый писатель. Подобно тому, как в природе не может существовать двух людей, абсолютно похожих друг на друга, в литературе не может быть вымышленного персонажа, похожего на живого человека. Литературный герой всегда отличается от живых людей. Его страсти и чувства, эмоции и воспоминания должны в гамме своей добавить новую краску в палитру жизни. И если правда, в чем я не сомневаюсь, что во всей вселенной никогда не существовало и не будет существовать человека, неотличимого от миссис Микобер, значит, миссис Микобер - творение истинной литературы. В привычном утверждении, что великое искусство «подобно жизни», заложен несравненно более глубокий смысл, чем кажется на первый взгляд. Да, великая литература подражает жизни, и не потому, что она дотошна в скрупулезном описании изгиба ветки или рисунка на ковре, не потому, что литературные герои говорят и ведут себя так же, как в жизни, - великая литература подобна жизни, ибо она, как и жизнь, безудержна и вдохновенна, ей, как и всякому живому существу, свойственно надеяться, вспоминать и верить в свое бессмертие. Иными словами, великая литература подобна жизни, сродни ей, нотому что она - жива. Из чего следует, что всякий почитатель таланта Диккенса вовсе не должен притворяться, что будто во кумир не преувеличивает. Диккенс преувеличивает, как преувеличивает сама Природа, заставляя птиц щебетать, а котенка гоняться за собственным хвостом. Пафос всего его творчества - радость жизни, а художественное преувеличение - совершенно необходимое свойство великой литературы радости. Непонимание же Диккенса происходит оттого, что его критики напрочь забыли о существовании этой древней, как мир, литературы радости. С некоторых пор нам стало казаться, что литература - прибежище слабых натур, воспаленного воображения, скрытых пороков; что она должна создавать настроение тоски, колебания, неуверенности, рефлексии. Мы запамятовали о ее великом предназначении доставлять радость, забыли о том самом неистощимом источнике наслаждений, живительная влага которого и есть высшее проявление литературы в ее самом традиционном понимании. Диккенс кажется нам вульгарным, безвкусным и устаревшим по той простой причине, что он слишком крепкий напиток для нас. Его необъятная портретная галерея, бесконечные похождения его героев, непрерывные разговоры и рассуждения, его неистощимый реализм и трезвая фантазия - все это различные проявления безграничных возможностей искрометного воображения, на которое мы уже не способны. Он был последним великим комиком, и с тех пор, как он умер, мы перестали видеть связь между словами «великий» и «комический». Мы забыли, что Аристофан и Рабле не уступают Эсхилу и Данте, что их безрассудство мудрей и основательней нашей мудрости, а их скабрезности пережили сотни философских теорий. Диккенс преувеличивает, но это не недостаток, а достоинство; его преувеличения подобны преувеличениям великого французского юмориста, чудовищная жизнерадостность которого породила веселого великана, снявшего колокола с Собора Парижской Богоматери на уздечку своей лошади. Диккенс олицетворяет собой то же, что и Рабле, - комическую невоздержанность, беспредельную радость, смахивающую временами на дьявольское наваждение. За страстью, за повышенной эмоциональностью у Диккенса просматривается неизменное чувство радости жизни, подобно тому как за внешней беспристрастностью Теккерея скрыта его порывистость и чувствительность, а за страстностью Готорна - фатализм и обреченность. Жизнелюбие Диккенса подтверждается еще и тем обстоятельством, что лучше всего ему удавался образ человека, не отмеченного ни почестями, ни богатством, который никогда не унывает и который наделен завидным умением довольствоваться счастьем сегодняшнего дня, не задумываясь о невзгодах завтрашнего. Ни один из его ходульных героев и кукольных героинь не может сравниться с Уильямом Микобером. Ему под стать и Дик Свивеллер; и тот, и другой представляют, по сути дела, один тип - шарлатана и болтуна, весь капитал которого заключается в броских умозаключениях и выдуманных воспоминаниях. И того, и другого в равной мере отличают завидное непостоянство, крайняя нищета, сомнительный литературный вкус, вечные невзгоды и, наконец, уникальная живучесть. Глупцы и мошенники, они вместе с тем дорожат не столько обществом, сколько собственной душой. Любопытно, что в изображении героев близких ему по духу Диккенс в гораздо большей степени реалист, чем фантазер. Веселый непоседа-домовой Пекснифф - фигура чисто фарсовая: такого лицемера еще не видел свет. Жутковатый Сквирс - фигура совершенно гротескная, но столь же неживая. Зато в образах Микобера и Свивеллера (особенно последнего) Диккенс верен жизни: и тот, и другой знают цену своим выдумкам и никогда не променяют отличное расположение духа на туго набитый кошелек. В изображении этих персонажей Диккенс подымается на невиданную литературную высоту, он затрагивает вопросы старые, как мир, и сложные, как человеческое существо. Не проливают ли эти два персонажа свет на страшную трагедию Ирландии, которая, столько пережив, заливается задорным смехом? Однако главная проблема, которой касается здесь Диккенс, - это проблема бедности, проблема существования бедняков, которых он любил. Он видел дальше, чем сотни статистиков и экономистов-филантропов. Кажется, не было на свете более непримиримого радикала, чем он. Он знал, как никто другой, что все подсчеты и выкладки конечны, зато человек будет жить вечно. Данный текст воспроизведен по изданию: Честертон Г. К., Собр. соч.: В 5 т. Т. 5: Вечный Человек. Эссе / Пер. с англ.; Сост. и общ. ред. Н. Л. Трауберг. - СПб.: Амфора, 2000.