"Давидово братство"
«И тогда голоса Айнуров, подобно арфам и лютням, скрипкам и трубам, виолам и органам, и бесчисленным поющим хорам, начали обращать тему Илуватара в великую музыку; и звук бесконечно чередующихся и сплетенных в гармонии мелодий уходил за грань слышимого, поднимался ввысь и падал в глубины — и чертоги Илуватара наполнились и переполнились, и музыка, и отзвуки музыки хлынули в Ничто, и оно уже не было Ничем».
Дж.Р.Р. Толкиен "Сильмариллион"
Музыка - стихия, подобная воде. Она имеет таинственную способность быть как разрушительной, так рождающей и воссоздающей, ибо природа ее такова, что в ней могут отражаться взаимоисключающие образы, формы и идеи. Известно, что были воды всемирного потопа, но есть также и вода Иордана, в которой крестился Христос и это уже делает ее идею антиномичной. В зависимости от того, какую информацию принимает в себя вода, она в одном случае умерщвляет, а в другом - исцеляет и животворит. Также обстоит дело и с музыкой, в нее можно вместить любое содержание - как светлое, так и темное. Этот процесс осуществляют имеющие с ней дело сочинители или же исполнители. Если они заражены демонизмом, то передадут его гармониям. Но на этом лишь основании будет неправомерно утверждать, что музыка вообще является неким началом, обольщающим дух человека и уводящим его от Бога. В таком случае можно и воду признать разрушительной стихией, потому что она может заряжаться энергией, исходящей от демона. Композитор выражает какую-либо идею на своем, ему исконно родном языке, но каждый слушающий воспринимает его музыку таким образом, словно таинственные слова-звуки произносятся на языке, знакомом ему с детства и он улавливает именно те образы, которые скрыты в его собственном сердце. В этом феномен и чудо музыки. Она универсальна и язык ее можно назвать языком духов – он способен сразу сказать обо всем, но откроется и прозвучит в данный момент только то, что необходимо услышать лично тебе. Одно и то же музыкальное произведение одним индивидуумом в разное время слушается совершенно по-разному, поэтому в одних и тех же гармониях временами ощущается присутствие разных духов; иногда то, что представлялось демоническим ранее, в будущем предстанет просто человеческим. Ведь сказано, что «никто не знает Бога кроме Духа Божьего, и никто не знает человека кроме духа человеческого». Наиболее частая ошибка в оценке явлений музыкального искусства заключается в том, что человеческое путают с дьявольским, но где грань, разделяющая два этих мира? Также и трагические мотивы ошибочно можно отождествить с демоническими, хотя трагизм - только состояние человека, разлученного с Богом. Что удивительного в том, что светлые настроения в музыке могут показаться по-мефистофельски обольстительными? – Это будет зависеть о того фактора - кто слушает. «Для чистого все чисто, а для нечистого все нечисто». Вопрос только – где критерий и точная шкала, фиксирующая безошибочность в определении духовных состояний и дифферинцирующая демоническое, ангельское и человеческое в музыке? Те, кто склонен слышать в музыке исключительно проявление исключительно двух полюсов, не думают о том, что музыка, способная пропустить через себя и Царство Божье и ад, есть в первую очередь человеческая стихия. Конечно, дух должен главенствовать над всеми, более низшими составными частями человеческой природы, но вправе ли духовное презирать и отвергать земное? Горнее, высшее, духовное начало призвано возвышать до себя то, что принадлежит пока еще долу. Дух сам входит на время в этот круг земной – юдоль печали, чтобы вывести оттуда достойное вечности. Он, воплотившийся в музыку, спускается в человеческое бытие, чтобы с плачущими плакать, очищая и преображая их для принятия небесной радости. Музыку, рожденную такой сопереживающей и воплотившейся в гармонии духовностью, с полным правом можно назвать хорошей, серьезной. Разумеется, что такая музыка не предназначена исключительно для услаждения слуха и развлечения праздной души. Гендель, например, писал: «Я очень сожалел бы, если бы моя музыка только развлекала моих слушателей: я стремился их сделать лучшими». В музыке Моцарта Григ усматривал откровение райской красоты. «Из цветущего красотой рая музыки», - говорил он, - «мы изгнаны грехами современной жизни». О светоносно-огненном содержании классической музыки, выступающем за пределы этого мира, говорит Э.Т.А.Гофман, писатель и композитор: «Моцарт вводит нас в глубину царства духов. Нами овладевает страх, но без мучений, — это скорее предчувствие бесконечного. Любовь и печаль звучат в дивных голосах духов... Моцарт больше занимается сверхчеловеческим, чудесным, обитающим в глубине нашего духа». И Шуберт восторженно восклицает: «О Моцарт, бессмертный Моцарт, как много, как бесконечно много таких благотворных отпечатков более светлой, лучшей жизни оставил ты в наших душах!» К музыке самого Шуберта навсегда прилепилось определение «божественные длинноты». Это определение подразумевает состояния молитвенно-созерцательные, заставляющие забыть о времени и пространстве. Современный композитор Александр Кнайфель высказывался о Шуберте: «Он, конечно, не мог не чувствовать божественного прикосновения». И, наконец, Теодор Адорно подметил удивительное глубинное действие этой «освобожденной музыки преображенного человека»: «Мы плачем, не зная почему, потому что мы еще не такие, как обещает эта музыка».
Что еще добавить к вышесказанному? - Музыка по природе своей многолика, как и созданный Богом видимый мир. В ее сфере могут пребывать и ангелы, и демоны, равно как божественный дух и человеческий. Часто приходится сталкиваться с односторонностью во взгляде на нее, так как эта универсальная стихия вызывает в чувствах слушателя то, что он способен ощутить, либо он останется вообще глух и бесчувствен, но одно можно сказать определенно – сущность музыки подобна душе человеческой, она в некотором смысле является ее звуковым двойником. Но если душа есть существо бессмертное и богоподобное, значит, и музыка, как двойник души, божественна по своему происхождению. И точно так же, как бессмертная душа может подвергаться дьявольской порче и разрушению, так и музыка, соответственно, имеет способность отражать в себе такую же порчу и вносить разрушение и хаос в жизнь, потому что она – зеркало, отражающее состояние человека, проецирующего в музыку то содержание, которое присутствует в нем самом. Но нужно понимать, что дьявол, воплощение абсолютного зла, создать и даровать ничего не может, ибо, тьма есть всего лишь отсутствие света; она не способна творить, а значит, и не в силах даровать что-либо - «всякий дар свыше есть». Демоны имеют силу похищать и присваивать высший дар, извращая его и ставя себе на службу. "Музыка-душа" не просто выше всех искусств, она выходит за пределы искусства. «Давидсбюндлеры» это своего рода апология искусства и в частности музыки перед теми, кто в сфере художественного творчества ничего кроме "дьявольской прелести" не видит и возводит родословную музыкального искусства исключительно к потомкам Каина, создавшим музыкальные инструменты и явившимся родоначальниками цивилизации. Но здесь можно возразить, указывая на то, что цивилизация и культура скорее противостоят друг другу и одна не порождает другую. Наоборот, истинная культура позволяет выживать человеку в цивилизованном обществе. Понятие цивилизации напоминает о состоянии человеческого падения и духовной деградации, в то время как с культурой в нашем сознании связано понимание попытки восхождения к небесному. Отвергающие музыкальное искусство, как принадлежащее духу мира и века сего, если оно впрямую не славит Бога, отвергают и всю светскую культуру в целом, как антитезу духовной жизни. Это ошибочный и односторонний взгляд, потому что, если видеть в музыке только проявление дьявольского мира и падшего человеческого естества, то следует и душу признать порождением дьявола, ибо музыка есть вторая жизнь души. То есть, сущностно музыка не может быть демонической, т.к. душа существо богоподобное. Музыка в звуках отражает модель мироздания и уже темперированная система Баха, эта звучащая философия, как бы иллюстрирует древнее философское учение о «гармонии сфер». Сами по себе музыкальные формы и гармонические последования выражают математическую меру и число, подчиненные непреложным божьим законам, и, очевидно, таинственно могут изображать сверхчувственные идеи мира вечного и непреходящего, силы которого, образно говоря, превращают хаос в организованный и осмысленный логос.
Слушая музыку Баха, который сам был глубоко верующим человеком и в каждой ноте славил Бога, вряд ли можно говорить о демонизме, якобы изначально присущем музыке или о ее ненужности для человека, цель жизни которого есть возвращение в небесное отечество и спасение души. В том то и беда, что спасение души в христианстве часто противопоставляется творчеству, ибо в последнем видятся почти исключительно гордыня и тщеславие, спасение же подразумевает в основе своей смирение и самоуничижение. Но творчество есть путь любви и созидания красоты и опять-таки христианское сознание склонно подозревать красоту, впрямую не служащую религиозности, в духовной прелести. Правомерно ли вообще утверждать, что творчество, по преимуществу художественное, несовместимо со спасением? Но это было бы абсурдом, ведь что отличает человека от других земнородных? - Способность познавать Бога умом и молиться ему, а также и дар творчества, которого лишены бессловесные животные. Наречение Адамом зверей, приведенных к нему, именами было ничем иным как проявлением высшей творческой деятельности человека. Истинный художник наделен даром проникать в сущность вещей и называть их по имени. Созерцающий произведение искусства, имеет возможность через него умом восходить к Творцу. Иеромонах Серафим Роуз сам пишет, что обрел религиозную веру благодаря музыке Баха. «Реквием» Моцарта также не навевает и тени мысли о демонической природе музыкального искусства. Вот прекрасное высказывание Карла Барта, с которым нельзя не согласиться: «Не знаю, в самом ли деле ангелы в присутствии Бога играют лишь Баха; но я уверен, что в своем домашнем кругу они играют Моцарта». У Стендаля читаем: «Совершенная музыка приводит сердце в точно такое же состояние, какое испытываешь, наслаждаясь присутствием любимого существа, то есть музыка дает, несомненно, самое яркое счастье, какое только возможно на земле». «Ода к Радости» Бетховена из 9-й симфонии есть яркое проявление лучших устремлений человеческого духа. Его 32-я фортепианная соната, написанная в двухчастной форме, где обе части контрастны по содержанию, явно навевает откровения о земных странствиях души, исполненных трагизма, в телесной оболочке ( 1-я часть) и конечном ее переходе уже за черту видимого мира, когда она покидает тело и уносится в реальность божественную (2-я часть). Похоже на то, что сама двухчастная форма данной сонаты рождена идеей того, что человек имеет две формы бытия – телесное и вне тела. Сама по себе форма сонатного аллегро – миниатюрная модель многообразной человеческой жизни со всеми многообразными ее проявлениями. Эта жизнь, сконцентрированная в ритмах, образах и символах, явно стремится к преображению. Ритмы и мелодика шопеновских мазурок и полонезов выражают тончайшие движения души и рисуют черты национального характера поляков - в этом глубокая и искренняя человечность музыки Шопена. Его соната с похоронным маршем есть великая поэма о жизни и смерти; в ней, разумеется, присутствуют и демонические мотивы, но исключительно в контексте отчаянной и трагической борьбы человека со смертью и страданиями, непременно сопровождающейся столкновением с силами зла, которые обостренно ощущал Шопен. Но из этого не следует делать вывод об одержимости польского композитора демонами или же говорить о его музыке упрощенно, как только о чувственной. И, хотя, по мнению А. Рубинштейна, «музыка так же мало нуждается в словах, как и скульптура», скажем точнее: о музыке можно молчать, потому что она подобна Ангелу Благое Молчание, но так как она есть не воплотившееся слово, которое появилось вслед за звуком, ничто не препятствует нам говорить о ней. Св. Амвросий Оптинский сказал однажды, что «хорошая музыка очищает сердце и готовит его к восприятию духовных впечатлений». Но что есть «хорошая музыка» в его понимании? – очевидно, что не культовая, не церковная, иначе какой смысл был бы называть ее просто хорошей и подчеркивать, что она готовит сердце к восприятию духовных впечатлений? Под «хорошей» музыкой им подразумевалась именно музыка не храмовая, а светская, классическая – музыка Моцарта, Баха, Шопена, та, которую Стендаль именует «совершенной» и имеющей способность делать человека счастливым. На такой музыке в детстве и юности формировалась эмоциональная, душевная сфера русского образованного человека дореволюционной эпохи. О Европе сейчас речи не идет, потому что там этот дуализм был ярко выражен только в культурном пространстве католического Средневековья, помещавшего музыкантов, если они прямо не славили Бога, в ад, в русском же православном сознании музыка до сих пор находится под подозрением. Этот особого рода русский человек, с детства впитавший в себя красоту хорошей серьезной музыки, вполне мог бы быть назван «культурным типом», чего не скажешь о прагматичном представителе нашего времени, лишенном чувства «красоты», хотя он при этом может находиться и действовать в сфере религиозной. Не будучи, конечно, высшей доминантой человеческого бытия, культура и, в первую очередь музыкальная, действительно очищает душу и является охранительным станом, защищавшим ее от откровенного варварства. Спрашивается, возможно ли достичь высоких духовных состояний, если душа не имеет этой охранительной среды, не позволяющей ей впадать в откровенные пороки? Речь идет не только о музыкальной культуре, но о культуре вообще, являющей собой «диалог Адама, изгнанного из рая, с Богом», - далеко не всегда гармоничный и мирный, но, однако же, необходимый для человека, потерявшего свою небесную Отчизну, а тот, кто что-либо утрачивает, имеет насущную потребность в воссоздании образов утраченного. Истинная культура потому и рождена, чтобы воссоздавать небесные утраты в прекрасных формах и это не есть грубый суррогат, как думают некоторые, но отражение Высшей и абсолютной Красоты в красоте малой и временной, обращенной к Богу, как вопль: «Зачем Ты меня оставил?» Искусство, а по преимуществу музыкальное, есть прекрасная и грустная мечта о потерянной родине души. Языком этой грустной мечты являются Любовь и сопутствующая ей Красота, призвание которой - спасать мир.
Легенда об Орфее, спускавшемся в царство мертвых, чтобы вывести оттуда свою умершую супругу Эвридику, ужаленную змеей – это философское выражение назначения музыки – побеждать зло и смерть малой человеческой озвученной красотой дольнего мира, отражающей в себе великую Божественную Красоту. Прекрасная музыка Орфея, сумевшая выразить всю любовную тоску смертного человека, укрощала чудовищ подземного царства и даже заставляла их плакать. Пусть это всего лишь легенда, но в ней содержится много правды о величии и трагизме земной человеческой любви, имеющей силу в искусстве создавать творения, способные победить любое зло. Эта пронзительно звучащая философия оказалась близкой раннему христианскому сознанию, увидевшему в мифологическом Орфее один из прообразов Христа, спускавшегося в ад. Такая типология давала представление об истинной Красоте, Которой мир спасается. Лермонтов в своем стихотворенье о Давиде и Сауле сравнивает воздействие музыки на душу даже с действием крестной силы:
Библейское повествование, так впечатлившее Лермонтова, рассказывает о том, что арфа Давида имела силу укрощать и усмирять духа мрачной меланхолии, мучившего Саула. История Давида и Саула в Германии XIX века вдохновила Роберта Шумана, попытавшегося в реальной жизни создать некое «братство», скрепленное союзом дружбы и творчества, которое противостояло бы грубому материализму и пошлости мира сего. Своего рода уставом этого «Давидова братства» стала созданная Шуманом оригинальная музыкально-эстетическая система, живо и остроумно выраженная в переписке и публицистике композитора, явившейся в полной мере ярким воплощением литературных традиций немецкого романтизма. Вот несколько фрагментов из его писем, в которых Шуман говорит об идее создания «Давидова братства»: «Здесь следует еще упомянуть об одном союзе, который был более чем таинственным, поскольку он существовал только в воображении его основателя, а именно о „Давидсбунде“. Этот союз выносил на обсуждение различные взгляды из области искусства, удачно находил противоположные по своему отношению к искусству характеры: наиболее значительными из них были Флорестан и Евсебий, между которыми, как посредник, стоял мастер Раро». «Давидсбунд» … только романтический духовный союз. Моцарт был таким же великим членом этого братства, … Флорестан и Евсебий выражают двойственность моей натуры, которую я, подобно Раро, хотел бы слить воедино… Другие замаскированные персоны – отчасти живые люди. Многое взято из жизни «Давидсбюндлеров», из действительной жизни». Оригинальная эстетика Шумана, как часть его сложного философского универсума, создана в стиле театрального действа или же «карнавала», восходящего к истокам средневековой народной культуры, ниспровергающей застывшие культурные формы бытия. Большой интерес представляет здесь то, что совершенно неожиданно древние библейские образы иудейской традиции дали новую жизнь романтическому творчеству, нашедшему воплощение в «неокарнавальности возрожденного средневековья», если так можно выразиться. Библейский царь в романтическом мире становится родоначальником «тайного карнавального братства», в состав которого входят как живые, так и мертвые, реальные и вымышленные персонажи. К истории изгнания злого духа из Саула арфой, аккомпанировавшей пророческим псалмам, примыкает и другой библейский эпизод, повествующий о том, как Давид побеждает великана Голиафа, вождя языческого народа филистимлян, олицетворяющего в эстетике Шумана особый «народ», сущностью бытия которого является мещанская пошлость. Это – духовные филистимляне, наполняющие города и веси в любую эпоху истории человечества. Филистимлянам противопоставляются «давидсбюндлеры» - служители красоты, ведущие непримиримую войну с бюргерским духом, особенно проникнувшим в менталитет немецкой нации. Свет борется с тьмой и поле этой борьбы – сфера искусства, изгоняющего духов злобы и пошлости из душевной стихии человека.
