Легенда о Фаусте и гуманисты северного возрождения.
А. Т. Парфенов
ЛЕГЕНДА О ФАУСТЕ И ГУМАНИСТЫ СЕВЕРНОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ
(Культура эпохи Возрождения и Реформация. - М., 1981. - С. 163-170)
XVI век осудил Фауста. Это сделали не только деятели Реформации, но и гуманисты; нет данных и о том, что в народной легенде Фауст выступает как положительный персонаж. Однако понять факт осуждения Фауста нам часто мешает инерция взгляда на него, выработанного просветителями, и прежде всего Гёте. Согласно этому взгляду, Фауст - искатель истины, борец против схоластики и догматизма, ein guter Mensch, и поэтому не мог стать добычей сатаны. Идея оправдания Фауста, принадлежащая XVIII веку, бросила свет и на легенду XVI столетия, что привело к появлению оценок Фауста, известных уже у Гёте, а то, что с ним расходилось, относили за счет суеверий, боязни преследований и идейной борьбы лютеран против гуманизма. В особенности большим искажениям подверглась оценка Фауста гуманистами XVI века.
Так, отмечая факт отрицательного отношения к Фаусту немецких гуманистов, В. М. Жирмунский стремился объяснить его не идеологическими причинами, а лишь пренебрежением к "ученому-самозванцу" и даже "завистью" [1]. Еще ярче эта тенденция сказывается в анализе трагедии о Фаусте английского драматурга конца XVI века Кристофера Марло. По мысли В. М. Жирмунского, она представляла собой "решающее звено в драматическом переоформлении и идейном истолковании народной легенды" [2]; она является героической драмой, в которой в лице Фауста выражена "вера в безграничную силу знания" [3]; договор Фауста с дьяволом, раскаяние героя и постигающая его кара изображены "в соответствии с мировоззрением легенды и зрителя" [4], а не самого драматурга, который якобы маскирует свои подлинные взгляды. Однако кажется весьма неубедительным предположение, что Марло писал не то, что думал: не было никакого внешнего побуждения браться за сюжет, смысл которого противоречил взглядам драматурга.
Оценка Фауста современниками должна быть понята в контексте культуры позднего Возрождения, породившей эту легенду. Кризис гуманистических представлений о мире и человеке обусловил повышенный интерес к "тайным" наукам - иероглифике, алхимии, каббалистической философии, магии и др. - со стороны значительной части гуманистов. Однако характерно для гуманистов то, что оккультные фантазии лишь сопровождали их на путях рационального познания - ведь фантастика вообще неотделима от науки эпохи Возрождения, еще не владеющей методом познания; к тому же гуманисты строго различали белую (естественную) магию и черную, основанную на союзе с силами зла. На протяжении всего своего существования гуманизм Возрождения боролся против обвинений в занятиях черной магией.
В этой именно связи и следует рассматривать отношение гуманистов Северного Возрождения к легенде о Фаусте. Так, Агриппа Неттесгеймский, проявлявший большой интерес к магии, осуждал "чернокнижие" Фауста как "неразумное и нечестивое" [5]. Он считал невозможным получение каких-либо результатов при помощи черной магии; иррационализму и демонизму Фауста он противопоставлял разумные поиски путей овладения природой, проникнутой, по его мнению, материальным "духом". "То, что осмеливались обещать нам наиболее смелые из математиков, наиболее замечательные из магов, изучающие природу алхимики, и некроманты, имеющие дело с низшими демоническими силами, - все это мы можем исследовать и совершить, и при том безо всякого греха, без оскорбления божества, без преступления против религии. В нас самих, говорю я, скрыт тот таинственный делатель чудес:
В нас, а не в Тартаре он живет; не небесные звезды, -
Дух, обитающий в нас, сильный, он чудо творит" [6].
Мировоззрение Агриппы уже затронуто кризисными явлениями: это видно по его преимущественному интересу к белой магии. Но оно припципиальпо противостоит иррационализму и демонизму, приписываемых историческому Фаусту. Здесь следует сказать, что мы все время имеем в виду легенду о Фаусте; взгляды исторического Фауста, или Фуста, нам неизвестны. Многие гуманисты, в том числе и сам Агриппа Неттесгейимский, не веря в астрологию, занимались ею ради денег и влияния, а в действительности презирали шарлатанские гороскопы. Вероятно, что исторический Фауст не верил ни в магию, ни в астрологию, но можно с уверенностью сказать, что он больше, чем кто-либо, не препятствовал распространению слухов о своих магических силах и даже связях с дьяволом. Обстоятельства его смерти лишь подкрепили эти слухи.
Если Агриппа Неттесгеймский считал невозможным получение каких-либо результатов при помощи черной магии, то другие гуманисты, более тесно связанные с протестантизмом, как например Меланхтон, верили, что магические действия Фауста сопровождаются дьявольским наваждением и обманом чувств. Но в любом случае между гуманистами и Фаустом легенды существовало не только различие в ранге учености и степени шарлатанского успеха. Немецкие гуманисты XVI века осуждали Фауста по идеологическим причинам; для них Фауст был своего рода "декадентом" гуманизма, в своем интересе к "тайным" наукам перешедшим грань рациональной и моральной идеологии. Если лютерански настроенный автор народной книги осуждал Фауста как гуманиста, то сами они осуждали его как отступника от гуманизма.
Глубокий интерес к легенде о Фаусте проявил наиболее радикально мыслящий представитель английского гуманизма конца XVI века Кристофер Марло. Уже во вступительном монологе Хора к пьесе "Трагическая история жизни и смерти доктора Джона Фауста" противопоставлены два понятия: "золотые дары учености" и "проклятое чернокнижие". Вопреки мнению В. М. Жирмунского, Фауст Марло верит не в безграничную силу знания, а в иррациональную, магическую силу заклинаний, содержащихся в "некромантических" книгах:
Мой полон ум мечтой о колдовстве.
Постылы мне обманы философий;
....................
Лишь магия одна меня пленяет! [7]
В своем первом монологе Фауст критикует логику, медицину, библию; но это вовсе не критика средневековой схоластики и догматизма, нет, Фауст презрительно цитирует тезис известного гуманиста Раме: "Цель логики - хорошо рассуждать" (Веnе disserere est finis logices). Этот тезис - путь к индуктивному методу, согласно которому не логика сама по себе (как считали схоласты), а обобщение данных опыта при помощи логики ведет к знанию. Марло, как и английская гуманистическая общественность в целом, с чрезвычайно большим сочувствием относился к идеям и личности Раме, что нашло отражение в пьесе Марло "Парижская резня". Но Фауста эти "золотые дары учености" не пленяют: он жаждет чуда. Точно так же его не удовлетворяет медицина, потому что она не в состоянии творить чудеса: давать людям вечную жизнь или воскрешать мертвых. Идея бессмертия и воскрешения в XVI веке даже с самой рационалистической точки зрения лежала за пределами знания. Критика же Фаустом Библии представлялась ошибочной не только магистру Кембриджского университета, каким был Марло, но и любому посетителю общедоступного театра. Фауст сопоставляет два текста Нового завета и приходит к выводу, что, по Библии, человек по необходимости грешит, а затем бог наказывает его за это смертью. Однако всем были известны христианские идеи искупления грехов и благодати.
Так, ошибочная критика "знания" и ошибочная критика Библии подводят Фауста к еще большей ошибке - вере в черную магию. В трагедии последовательно изображается ошибочность этой веры; выясняется, что дьявол является Фаусту не благодаря магической силе заклинаний, а по собственной воле, привлеченный богохульствами; власть над миром, которой добивался Фауст, оказывается иллюзорной: все "чудеса" Фауста в трагедии изображены именно как обман чувств, как наваждение. Фауст, вначале лелеявший широкие общественные планы, предается личным прихотям, окрашенным в злодейские тона ("совершу... жертвы детской кровью" [8]; "Фауст клянется... всех истреблять служителей господних и духов слать для разрушенья храмов!") [9]. Его мучают сомнения в правильности избранного пути; он остается в полном одиночестве и в конце концов гибнет, раскаиваясь и обещая: "Я книги свои сожгу!" [10], что относится именно к "некромантическим" книгам, а не к "науке как источнику его несчастья" [11], как полагал В. М. Жирмунский.
В отношении к Фаусту Марло стоит принципиально на тех же позициях, что и немецкие гуманисты предшествующего поколения, и слова Хора в трагедии:
Его конец ужасный
Пускай вас всех заставит убедиться,
Как смелый ум бывает побежден,
Когда небес преступит он закон,
- не "уступка традиции", как считал В. М. Жирмунский, а гуманистическая точка зрения, согласно которой свободное деяние личности должно сообразоваться с космическим порядком.
Однако в позиции Марло было и нечто новое: он был первым среди гуманистов, кто увидел в преступлении Фауста трагическое содержание. Глубоким сочувствием Фаусту звучат заключительные слова Хора в трагедии:
Обломана жестоко эта ветвь,
Которая расти могла б так пышно.
Сожжен побег лавровый Аполлона,
Что некогда в сем муже мудром цвел. [12]
В этой эпитафии Фауст рассматривается не как "остров", не как отдельная личность только, а как ветвь древа жизни, побег на древе знания, который мог бы украсить человечество, но загнил и должен быть отсечен, чтобы людской род продолжал расти здоровым, т. е. в соответствии с особым, "героическим" индивидуализмом, свойственным гуманизму Возрождения.
Сочувствие к Фаусту проистекало у Марло из особенностей его мировоззрения, отмеченного чертами кризиса гуманизма. Вместо гармоничного, уравновешенного идеала человека Высокого Возрождения в творчестве Марло - как и в творчестве Микеланджело или Джордано Бруно - появляется дисгармоничная и динамическая концепция человека, основой которой служит стремление личности к первенству (aspiring). Причиной, обусловившей появление новой концепции, стало осознание противоречия между жизнью и идеалом, присущее позднему гуманизму, и перенос им акцента на субъективную сторону существования. Идеал титанической деятельности человека, наделенного могучей волей, стал, начиная с Микеланджело, характерен для искусства позднего Возрождения и быстро приобрел трагический оттенок.
Из поэмы Марло "Геро и Леандр" - во многом автобиографической - мы узнаем, что для настроений драматурга было характерно разочарование и сомнение по отношению к действительности и гуманистическим идеалам Высокого Возрождения. "Измены, войны, деньги и разбои" [13], которые, казалось, могли исчезнуть с лица земли, вновь воцарились на ней; но Марло не верит и в непогрешимость Разума: рядом с ним всегда - Глупость. Из других источников - главным образом доносов - мы узнаем о скептицизме Марло по отношению к Библии. Все это сближает Марло с его героем, однако, до известного предела. Было бы ошибкой представлять себе отношение Марло к Фаусту по аналогии с отношением Шекспира к Гамлету. В образе Гамлета воплотилось трагическое сознание самого Шекспира; Фауст Марло - высокий ум, возвышенная натура, но совершившая ошибку, затем преступление и закономерно наказанная за это. Марло, как свидетельствует трагедия и другие его произведения, не вышел за пределы гуманизма в отличие от своего трагического героя.
Типологически образ Фауста и отношение драматурга к своему герою приближаются не к Гете, а к Томасу Манну. Кризис идеалов второй фазы буржуазного Просвещения, затронувший Томаса Манна, сделал для него трагической фигуру Адриана Леверкюна ("Доктор Фаустус"), переступившего грапь гуманизма и культуры, подобно Фаусту Марло.
Среди гуманистов эпохи позднего Возрождения существовали и иные, по сравнению с Марло, точки зрения на легенду о Фаусте. Если радикально мыслящий сторонник титанического "стремления" Марло раскрыл трагический аспект легенды, то гуманист бюргерской ориентации, консервативный Бен Джонсон в комедии "Алхимик" (1610) осветил ее комическую сторону.
Джонсон, один из виднейших английских гуманистов начала XVII века, является сторонником рационального объяснения мира, сторонником "золотых даров учености". С этих позиций он осмеивает оккультные науки (алхимию, астрологию), видя в них лишь средство дурачить суеверных и невежественных людей. В комедии "Алхимик" он, пользуясь сюжетом Эразма, создает великолепную сатирическую фигуру шарлатана Сатля, которая в тексте пьесы много раз сближается с легендарным Фаустом. В ходе действия Джонсон показывает механику плутовства Сатля, "вызывающего духов", "излечивающего от болезней", "предсказывающего". Подобно Фаусту, Сатль имеет своего фамулюса и свою Елену Прекрасную (сообщницу с выразительным именем Долл Коммон, т. е. Всеобщая).
Но, кроме шарлатанства, в деятельности Фауста Бен Джонсон видел и заблуждение, глупость. Эта сторона образа Фауста воплощена в персонаже "Алхимика", носящем имя сэра Эпикура Маммона. Подобно Фаусту, он ищет магических путей овладения миром при помощи духов. Глупость питает эту веру в магию, а рождена она индивидуалистическими настроениями сэра Маммона, и в частности его "эпикурейством". Это словечко в самом отрицательном смысле (как и "маммона", конечно) несколько раз употреблено в народной книге о Фаусте: с "эпикуреизмом" здесь связано представление об исключительной привязанности к земной жизни и плотским наслаждениям. Именно таков в "Алхимике" сэр Эпикур Маммон.
Интересно отметить также, что сэр Эпикур во многом является пародией на Фауста Марло. Там, где мечтаниям Фауста придан героический пафос, мечты сэра Эпикура безжалостно высмеиваются как беспочвенная наивная утопия. Так, Фауст в первом акте трагедии Марло восклицает:
Велю открыть нездешнюю премудрость
И тайны иноземных королей;
Германию укрыть стеной из бронзы
И быстрый Рейн направить в Виттенберг;
Наполнить школы я велю шелками,
В которые студенты облекутся... [14]
В "Алхимике" же над одураченным сэром Эпикуром насмехается Фейс:
... Он ведь мыслил новый город
Построить здесь; рвом обнести его
С серебряными берегами, где
Рекой текли бы хогденские сливки,
А в Мурфильде он по воскресным дням
Кормил бы даром швеек и гонцов [15].
Если Фауст выражает привязанность к "посюстороннему" миру и мечтает о том, что духи будут приносить ему золото, восточный жемчуг, "чудесные и редкие плоды и царские... яства..." [16], то сэр Эпикур предается чудовищным фантазиям о чувственных удовольствиях, которые он будет изобретать. Однако Джонсон, пародируя Фауста Марло и осуждая сэра Эпикура, не стоит на узко протестантской точке зрения и не проповедует недоверия ко всему телесному и "мирскому". В его комедии победу одерживает некто Лавуит ("Тот, кто любит ум"), который сам склонен к "эпикуреизму", но лишенному чрезмерности и не связанному с порочным эгоизмом.
В то же время рационализм Джонсона, сказывающийся в его отрицательном отношении к оккультным наукам, отнюдь не напоминает рационализма нового времени с его культом разума и науки. В этом отношении чрезвычайно любопытна беседа об алхимии между Сатлем и скептиком Серли. Видя перед собой не суеверного невежду и не глупца вроде сэра Эпикура, Сатль пускается в "научные" объяснения, совершенно оставляя в стороне магию и духов. Он сравнивает алхимию с инкубаторным производством цыплят. Все вещества, говорит он, произошли из единой субстанции; золото - также результат долгих превращений, и задача алхимика - ускорить этот процесс, используя знания об элементах, составляющих металлы:
Мы в состоянье
Создать любой металл, под стать природным
И даже совершенней. [17]
Речи Сатля при всей их фантастичности вполне могут быть названы стихийно-материалистическими, в них содержится концепция развития материального мира, разумного овладения его законами и даже преобразования этого мира. Нам, людям XX века, аргументы Сатля кажутся принципиально верными, и мы, признавая недостаточность конкретных знаний алхимиков, считаем их предтечами современной науки, которая уже сейчас позволяет делать искусственные алмазы, полимерные материалы и пр. Однако отношение Джонсона к этим аргументам совершенно иное. Так, тот же Сатль насмешливо говорит о сэре Эпикуре:
Он верит, что заставит мать-природу
Своей ленивой спячки устыдиться,
Коль доказать сумеет, что наука,
Хоть мачеха она людскому роду,
Щедрей ее. Пускай не расстается
Он с этим заблуждением святым. [18]
Следовательно, Сатль в действительности не верит в свой "научные" доказательства, они - лишь шарлатанство.
Джонсон, как и Марло, при всем различии их идейных позиций, - гуманисты Возрождения. Обоим чужд иррационализм европейских Фаустов, а в то же время не менее чуждо буржуазно-рационалистическое обожествление разума, ясно проглядывающее, например, уже у Бэкона - современника Джонсона, - который пишет в "Новой Атлантиде": "Целью нашего общества является познание причин и скрытых сил всех вещей; и расширение власти человека над природой, покуда все не станет для него возможным" [19]. И Марло, и Джонсон - каждый из них по-своему - видят "меру" стремления познать мир и осуществить свои личные желания. За пределами этой "меры" - опасность, крушение, гибель. Всякая волюнтаристическая попытка насилия над природой и страшна и смешна одновременно, но прежде всего - иллюзорна.
В образе Фауста - великого человека и ученого, который был и великим преступником, великим обманщиком и великим глупцом, - воплотилось предостережение, которое гуманизм эпохи позднего Возрождения посылал новому времени. Ряд явлений, сопровождающих кризис буржуазного общества: возникновение "общества потребления", создание возможности самоуничтожения человечества, экологический кризис и многое другое - все это "фаустианские" черты современности, брезжившие в сознании людей, которые подготовили господство буржуазии, но сами не были буржуазно ограниченными.
Примечания
1. Жирмунский В. М. История легенды о Фаусте. - В кн.: Легенда о докторе Фаусте. М.; Л., 1958; 2-е изд. М., 1978.
2. Предисловие редактора. - В кн.: Легенда о докторе Фаусте. 1978, с. 6.
3. Жирмунский В. М. История легенды о Фаусте. - В кн.: Легенда о докторе Фаусте. 1958, с. 438.
4. Там же.
5. См.: Исторические и легендарные свидетельства о докторе Фаусте. - В кн.: Легенда о докторе Фаусте. 1978, с. 11.
6. Агриппа Неттесгеймский / Пер. В. Брюсова. М., 1914, с. 94.
7. Марло К. Трагическая история доктора Фауста / Пер. Н. Амосовой. - В кн.: Легенда о докторе Фаусте. 1958, с. 273.
8. Там же, с. 288.
9. Там же, с. 303.
10. Там же, с. 340.
11. Жирмунский В. М. История легенды о Фаусте. - В кн.: Легенда о докторе Фаусте. 1958, с. 438.
12. Марло К. Трагическая история доктора Фауста. - Там же, с. 340.
13. Марло К. Геро и Леандр / Пер. Ю. Корнеева. - Соч. М., 1961, с. 600.
14. Марло К. Трагическая история доктора Фауста. - В кн.: Легенда о докторе Фаусте. 1958, с. 273.
15. Джонсон Б. Алхимик / Пер. П. Мелковой. - Пьесы. Л.; М., 1960, с. 417.
16. Марло К. Трагическая история доктора Фауста. - В кн.: Легенда о докторе Фаусте. 1958, с. 273.
17. Джонсон Б. Алхимик. - Пьесы, с. 269.
18. Там же, с. 247.
19. Бэкон Ф. Новая Атлантида. Опыты / Пер. З. Александровой. М., 1954, с. 33.
http://www.philology.ru/literature3/parfyonov-81.htm