Мейстер Экхарт. Проповеди

О СОКРОВЕННЕЙШЕЙ ГЛУБИНЕ

Один учитель говорит: Бог стал человеком; оттого весь человеческий род вознесен и прославлен. Мы можем воистину радоваться тому, что Христос, наш брат, Своей собственной силой возвысился над всеми сонмами ангелов и воссел одесную Отца. Этот учитель сказал хорошо. Но, по правде сказать, я не придаю этому такого значения. Что мне из того, что у меня богатый брат, когда я сам беден? Что мне из того, что у меня мудрый брат, когда я сам глупец. Я говорю нечто другое и более убедительное: Бог не только стал человеком, Он принял на себя человеческую природу.
Обыкновенно мудрецы говорят, что все люди равны по своей человеческой природе. А я утверждаю, что все доброе, чем обладали все святые, и Мария, Матерь Божия, и Христос по Своему человечеству, - мое достояние в этой природе.
Теперь вы можете спросить меня: если уже в этой природе я обладаю всем тем, что Христос мог бы мне дать по Своему человечеству, отчего же мы так высоко ставим Христа и почитаем Его Господом и Богом? Оттого, что Он был вестником от Бога к нам и принес нам наше блаженство; но блаженство, которое Он принес нам, было наше. Там, где Отец рождает в сокровенной глубине Своего Сына, бьет ключом эта природа. Природа же эта проста и едина. И если с ней и связано нечто, что проглядывает через все, то это "ничто".
Далее я говорю о другом и более трудном. Кто пребывает в наготе и чистоте этой природы, тот должен преодолеть личное настолько, чтобы делать то же добро тому человеку, который находится по ту сторону моря и которого он никогда не видал в лицо, как и тому, кто теперь с ним и кто его заветный друг. Пока ты желаешь добра для себя более, чем для человека, которого ты никогда не видал, ты поистине не прав и ни на один маленький миг не заглянул в эту простую глубину. Быть может, ты и видел истину в бледном мысленном отображении ее, как бы в подобии, но ты никогда не обладал наилучшим.
Для этого ты должен быть чист сердцем. А лишь то сердце чисто, которое все созданное превратило в "ничто". И ты должен наконец освободиться от "ничто".
Спорят о том, что так горит в аду? Все учителя говорят обыкновенно, что это своеволие. Но я утверждаю: в аду горит "ничто". Сравнение: возьми горящий уголь и положи его на мою руку. Если бы я сказал: уголь жжет мою руку, то я был бы несправедлив к нему.
Если я должен определить, что, собственно, меня жжет, то это делает "ничто". Ибо в угле есть нечто, чего нет в моей руке. Если бы рука обладала всем тем, чем обладает и что дает уголь, она была бы вполне огненной природы. И бросили бы тогда на мою руку весь огонь, который когда-либо горел, он не причинил бы мне боли. Поэтому я утверждаю, что Бог и все те, что пребывают в блаженном созерцании Его, имеют нечто, чего не имеют отлученные от Бога. И единственно это "ничто" мучит пребывающие в аду души больше, чем своеволие или какой-либо огонь. Я говорю правду: поскольку ты захвачен этим "ничто", постольку ты несовершенен. Поэтому, если вы хотите быть совершенны, вы должны освободиться от всякого "ничто".
"Бог послал в мир своего Единородного Сына". Вы не должны понимать это по отношению к внешнему миру, поскольку Он с нами ел и пил, - вы должны понимать это по отношению к внутреннему миру.
Как истинно, что Отец в Своей простой божественной природе рождает Сына, так истинно и то, что Он рождает Его в сокровеннейшем духе. И это внутренний мир. Здесь Божья глубина - моя глубина. И моя глубина - Божья глубина. Здесь я пребываю вне моего, как и Бог пребывал вне Своего.
Для того, кто хоть на мгновение заглянул в эту глубину, тысяча фунтов червонного золота - не больше поддельного гроша. Из этой сокровеннейшей глубины должен ты творить все, что творишь без всякого "зачем".
Я решительно утверждаю, что пока ты делаешь что-нибудь ради царствия небесного, ради Бога или ради твоего вечного блаженства, то есть ради чего-нибудь извне, ты воистину совсем не прав. Конечно, и это можно тебе предоставить, но это не самое лучшее. Ибо воистину, если ты думаешь, что скорее достигнешь Бога через углубление, благоговение, расплывчатые чувства и особое приноровление, чем в поле у костра или в хлеву, ты не делаешь не чего иного, как если бы ты взял Бога, обернул вокруг Его головы плащ и сунул бы Его под лавку.
Ибо тот, кто каким-либо образом ищет Бога, схватывает образ, но Бог, сокрытый за этим образом, от него ускользает. Лишь тот, кто не ищет Бога в образе, обладает Им, таким, каков Он есть Сам в Себе, и Он сама жизнь.
Если бы кто-нибудь тысячу лет вопрошал жизнь: зачем ты живешь? - и она бы ему вообще отвечала, она не сказала бы не чего иного, как: я живу затем, чтобы жить. И это оттого, что жизнь живет своей собственной глубиной, бьет из себя самой. Поэтому она живет без всякого "почему" и живит себя самое. И если бы кто-нибудь спросил правдивого человека, такого, который действует из своей собственной глубины: зачем ты делаешь свое дело? Если бы он верно отвечал, он не сказал бы ничего иного, кроме того, что: я делаю, потому что делаю.
Где кончается тварь, там начинается Бог. И Бог не желает от тебя ничего большего, как чтобы ты вышел из себя самого, поскольку ты тварь, и дал бы Богу быть в тебе Богом. Малейший образ твари, который ты создаешь в себе, так же велик, как Бог. Почему? Потому что он отнимает у тебя целого Бога. Ибо в то мгновение, когда этот образ входит в тебя, Бог со всем блаженством Своим должен удалиться. Но когда этот образ уходит, входит Бог. Бог так сильно желает, чтобы ты вышел из себя самого (поскольку ты тварь), словно все Его блаженство зависит от этого. Ах, милый человек, какая тебе в том беда, если ты предоставишь Богу быть в тебе Богом?
Выйди же ради Бога из самого себя, чтобы ради тебя Бог сделал то же. Когда выйдут оба - то, что останется, будет нечто единое и простое. В этом едином Отец рождает Сына в глубочайшем источнике. Там расцветает Святой Дух, и там возникает в Боге воля, которая принадлежит душе. До тех пор, пока эта воля пребывает неприкосновенной для твари и всего созданного, - она свободна. Христос говорит: никто не восходит на небеса, кроме Сошедшего с небес.
Все вещи созданы из "ничто". Поэтому настоящий источник их - "ничто".
Поскольку эта благородная воля обращается к твари, постольку она истекает с ней в "ничто".
И вот вопрос: так ли истекает эта воля, что она никогда не сможет больше возвратиться? Мудрецы говорят обыкновенно, что она никогда не возвращается, поскольку она истекла временем.
Но я говорю: если воля эта, на один миг хотя бы покинув себя и все созданное, обратится к своему первоисточнику, она восстанет в истинной свободе и будет свободной; и в это одно мгновение все потерянное время возвратится вновь.
Люди говорят мне часто: "Помолись за меня", и я думаю: зачем вы выходите? Зачем не остаетесь в самих себе и не черпаете из своего собственного сокровища? В вас самих заключена, по существу, вся правда.
Дай Бог, чтобы мы поистине оставались внутри, в сущности, и владели бы правдой без различия и посредников в истинном блаженстве! Аминь.

ОБ ОТРЕШЕННОСТИ

Я прочел многие писания, и языческих учителей, и пророков, и Старого и Нового Завета, и со всяческой строгостью и усердием искал лучшую и высшую добродетель, с помощью которой человек мог бы наиболее уподобиться Богу, стать вновь насколько возможно более похожим на тот прообраз, каким он был в Боге, когда между ним и Богом не было различия, пока Бог не создал твари.
И когда я углубляюсь во все то, что об этом написано, докуда может доходить мой рассудок с его свидетельством и суждением, то я не нахожу ничего иного, чем чистую от всего созданного свободную отрешенность.
Многие учителя славят любовь как высшее, подобно апостолу Павлу, который говорит: "какое бы послушание я ни взял на себя, если я не имею любви, я ничто". Но я ставлю отрешенность выше любви.
Во-первых, оттого что любовь заставляет меня любить Бога. Но гораздо ценнее, чтобы я привел к себе Бога, чем пришел бы к Богу, ибо мое вечное блаженство заключается в том, чтобы Бог и я стали одно; потому что Бог может лучше войти в меня и соединиться со мной, нежели я с Ним. А то, что отрешенность приводит ко мне Бога, доказываю я так: каждое существо пребывает охотнее всего на своем естественном месте. Естественнейшее и собственнейшее место Бога - это цельность и чистота. Они же основываются на отрешенности. Поэтому Бог не может не отдаться отрешенному сердцу.
Вторая причина, почему я ставлю отрешенность выше любви, следующая: если любовь приводит меня к тому, чтобы все претерпевать ради Бога, то отрешенность делает меня восприимчивым к одному только Богу. Это же самое высокое. Ибо в страдании человек обращает еще взор на создание, из-за которого он страдает, отрешенность же, напротив того, свободна от всякого создания.
А то, что отрешенность воспринимает только Бога, доказываю я так: что должно быть воспринято, должно быть чем-нибудь воспринято. Отрешенность же настолько близка к "ничто", что нет ничего достаточно тонкого, чтобы найти в нем место для себя, кроме Бога. Он так прост и так тонок, что находит Себе место только в отрешенном сердце. Воспринято и постигнуто может быть воспринимаемое только особым способом восприемлющего, так же, как все познаваемое постигается и понимается в зависимости от состояния того, кто это познает, а не таким, каково оно, взятое само по себе.
Так же и смирение ценят иные мудрецы более многих иных добродетелей. Я же ставлю отрешенность выше всякого смирения. И вот почему: смирение может существовать без отрешенности, но совершенной отрешенности не может быть без совершенного смирения. Ибо последняя доходит до самоуничтожения. Отрешенность же так близко соприкасается с "ничто", что между ней и "ничто" не остается больше никакой разницы.
Поэтому не может быть совершенной отрешенности без смирения, а две добродетели всегда лучше одной.
Мое второе основание вот какое: совершенное смирение всегда склоняется перед всеми творениями - благодаря чему человек исходит из себя к твари; отрешенность же пребывает сама в себе. Пусть такое исхождение прекрасно, пребывание внутри себя все же есть самое высокое. Поэтому пророк говорит: "царская дочь черпает все свое великолепие из сокровенного своего".
Совершенная отрешенность не ведает твари, ни склонения перед ней, ни самовозвеличивания, она не хочет быть ни выше, ни ниже ее, она хочет лишь покоиться в себе самой, ни ради чьей-либо любви или чьего-либо страдания. Она не стремится ни к подобию, ни к различию с каким-либо другим существом, она не хочет ни "того", ни "этого", она не хочет ничего другого, кроме как быть одним целым с самой собой.
Но быть "тем" или "этим" она не хочет, потому что тот, кто хочет быть "тем", тот хочет быть "ничем"! Поэтому она не обременяет ни одной вещи.
Можно возразить: а ведь Владычица наша обладала всеми добродетелями, следовательно, и отрешенностью обладала Она в высочайшей степени; и если последняя выше смирения, то почему Она хвалилась Своим смирением, когда говорила: "на смирение рабы своей взглянул?"
На это я отвечаю: в Боге равноценны отрешенность и смирение, поскольку вообще возможно говорить о добродетелях у Бога. Исполненное любви смирение привело Бога к тому, что Он низошел в человеческую природу, и все же Он остался, будучи человеком, неизменен в Самом Себе, как тогда, когда создавал небо и землю, как я разовью это потом. Итак, потому что Господь, когда захотел стать человеком, остался в Своей отрешенности, Владычица наша знала, что Он ожидает от Нее того же, хотя Он и склонил взор Свой не на отрешенность, а на смирение Ее. И Она оставалась в неизменной отрешенности, хотя хвалилась смирением, а не отрешенностью. Потому что если бы Она хотя единым словом коснулась последней, хотя бы сказала: "Он взглянул на мою отрешенность", - то тем самым отрешенность была бы уже помрачена, так как вышла бы из самой себя.
Ибо как ни мало такое исхождение из самого себя, оно все же помрачает отрешенность. Поэтому пророк говорит: "Я хочу молчать и слушать, что Господь и Бог мой во мне говорит". Как будто бы он говорил: "Если Бог хочет говорить со мной, пусть войдет внутрь, я не хочу выйти наружу". И Боэций говорит: "Люди, зачем вы ищете во вне того, что внутри вас, - блаженства?"
Так же ставлю я отрешенность выше сострадания; ибо сострадание есть не что иное, как то, что человек выходит из себя самого ради страданий своих ближних и оттого омрачается его сердце. Отрешенность же свободна от этого и остается в себе самой и не дает ничему омрачить себя.
Одним словом, когда я рассматриваю все добродетели, я не нахожу ни одной, которая была бы лишена всяких недостатков и настолько уподобляла бы нас Богу, как отрешенность.
Один учитель, по имени Авиценна, говорит: дух, который пребывает отрешенным, настолько высок, что все, что он видит - правда, и все, что он желает, дается ему, и когда он повелевает, тогда надо ему быть послушным.
Поистине, знайте это, пребывающий в своей отрешенности дух привлекает к себе Бога; и если бы он мог лишиться облика и состояния, то он вырвал бы для себя самую сущность Бога. Но этого Бог никому не может дать, кроме как Себе Самому; поэтому Бог не может сделать для отрешенного духа ничего другого, как только дать ему Самого Себя.
Человек, который вполне отрешен, настолько восхищен в вечность, что ничто преходящее не может уже заставить его почувствовать плотского волнения; тогда он мертв для земли, потому что ничто земное ничего не говорит ему. Это разумел святой Павел, когда говорил: "Я жив и все же не жив, Христос жив во мне".
Теперь ты спросишь: "Что же такое эта отрешенность, что в ней такая власть?"
Истинная отрешенность не что иное, как дух, который остается неподвижным во всех обстоятельствах, будь то радость или горе, честь или позор, как недвижима остается широкая гора в легком ветре.
Эта неподвижная отрешенность более всего уподобляет человека Богу. Ибо то, что Бог - Бог, заключается в Его неподвижной отрешенности и оттого Его чистота, Его простота, и Его неизменность. Поэтому, если человек хочет уподобиться Богу (поскольку тварь может иметь подобие Бога), он должен стать отрешенным.
Отрешенность приводит его к чистоте, а та - к простоте, последняя же - к неизменяемости. Эти качества определяют подобие человека с Богом. Благодатью может осуществиться это подобие.
Только она поднимает человека надо всем временным и очищает его от всего преходящего.
Да будет тебе известно: быть лишенным всего созданного, значит быть исполненным Бога, и быть полным созданным - значит быть лишенным Бога.
Знай: до мира пребывал Бог в этой неподвижной отрешенности и пребывает; и знай: когда Бог создавал небо, и землю, и все творения, это так мало касалось его отрешенности, как если бы Он никогда ничего не создавал.
Да, я утверждаю: все молитвы и все добрые дела, которые человек совершает во времени, трогают так мало Божью отрешенность, как будто бы ничего подобного не совершалось, и Бог оттого нисколько не благосклоннее к человеку, чем если бы тот не совершал ни молитвы, ни доброго дела. Я скажу более того: когда Сын в Божестве захотел стать человеком, и стал, и терпел мучение, это так же мало коснулось неподвижной отрешенности Бога, как если бы Он никогда и не был человеком.
Но тут ты мог бы сказать: "Вот я слышу, что все молитвы и добрые дела напрасны, что они не касаются Бога, и что Его нельзя ими тронуть, и все же говорят, что прежде всего Бог желает, чтобы Ему молились!"
Тут ты должен быть очень внимательным и верно понять меня (если ты это можешь). Первым вечным взором (если мы здесь можем сказать "первый" взор) Бог увидел все вещи так, как они должны были совершиться, и увидел тем же взором, как и когда Он создаст творение; Он услышал также малейшую молитву и увидел каждое доброе дело, которое кто-либо совершит, и увидел, какой молитве и какому благоговению Он внемлет; Он увидел, что ты завтра будешь взывать к Нему и усердно просить Его; и этот призыв и эту молитву Бог не услышит лишь завтра, Он слышал это в своей вечности, прежде нежели ты стал человеком. Если же молитва твоя не честна и не подлинна, то Бог не теперь откажет тебе: Он отказал тебе уже в Своей вечности. Так Бог Своим первым вечным взором увидел все вещи, и Он действует не по какой-либо причине, но все уже предопределено, соделано впредь - совершенное дело.
И так пребывает Бог всегда в Своей неподвижной отрешенности, в то время как поэтому не напрасны молитвы и добрые дела людей, ибо кто хорошо поступает - хорошо вознагражден. Филипп говорит: Творец содержит вещи в порядке и строе, который Он дал им вначале Сам.
Ибо для Него нет ничего прошедшего и ничего будущего: Он предвечно любил всех святых, как Он предвидел их, пока еще мир не стал! И когда совершается во времени то, что Он предвидел в вечности, люди воображают себе, что Бог постиг новую любовь. Но когда Он гневается или когда творит добро - это мы изменяемся: Он пребывает неизменным, как солнечный свет приносит вред больным глазам и пользу здоровым и все же остается тем же неизменным.
Бог не смотрит во время, и поэтому для Него не происходит ничего нового.
В том же смысле говорит Исидор в своей книге о высшей добродетели: многие спрашивают, что делал Бог, пока Он не создал небо и землю, или откуда явилась у Него новая воля создавать творения? И ответил следующее: никогда у Бога не возникало новой воли, и если создание и не существовало само по себе, как сейчас, то все же оно извечно было в Боге и в Его разуме.
Бог не так создал небо и землю, как мы говорим об этом по человечеству языком преходящего, но все создания извечно высказаны в первом слове.
Моисей обратился к Господу: "Господи, если Фараон спросит меня, кто Ты, как должен я отвечать ему?" "Так скажи: "Сущий, Он послал меня", это значит Тот, Кто неизменен в самом Себе, послал меня".
Далее кто-нибудь мог бы спросить: "Обладал ли Иисус Христос также неподвижной отрешенностью, когда говорил: "Моя душа: скорбит смертельно"? А Мария, когда Она стояла у креста? И ведь много говорят о Ее жалобе. Как же это все совместимо с неподвижной отрешенностью?"
Вот! Ты должен здесь узнать, что говорят учителя, что в каждом человеке два человека. Во-первых, внешний человек, чувственный; этому человеку служат пять чувств, но они получают силу свою от души; во-вторых - внутренний человек, это сокровенное человека. Знай, что человек, который любит Бога, употребляет не более душевных сил на внешнего человека, чем того требуют пять чувств: внутренний человек обращается ко внешнему только, поскольку он руководитель и наставник, который не даст им применять свои силы по-скотски, как делают это многие люди, живущие ради плотской похоти, подобно неразумным скотам; эти люди на самом деле более достойны названия скотов, нежели людей.
Но избыток своих сил душа отдает всецело внутреннему человеку; и даже, если ему представляется более высокая и благородная цель, душа стягивает к себе также и те силы, которые отдавала она пяти чувствам, и тогда такой человек восхищен и без сознания, ибо цель его безумный и все же имеющий смысл образ или нечто разумное без образа.
Знай же, что Бог ожидает от каждого духовного человека, чтобы он любил Его всеми силами души; поэтому Он говорит: "Возлюби Господа твоего всем сердцем твоим". Но есть люди, расточающие свои силы всецело на внешнего человека. Это те люди, которые все свои помыслы и стремления обращают на преходящее благо. Они ничего не знают о внутреннем человеке!
Как хороший человек отнимает у внешнего человека силы души, когда она поглощена высокой задачей, так эти люди похищают у внутреннего человека все силы души и обращают их на внешнего. Знай: внешний человек может быть погружен в деятельность, в то время как внутренний человек остается свободным и неподвижным.
Так же во Христе был внешний и внутренний человек, и в Богородице, и все, что они выражали по отношению ко внешним вещам, делали они от лица внешнего человека, а внутренний человек пребывал в то время в неподвижной отрешенности. В этом смысле и говорил Христос: "Моя душа скорбит смертельно". Ее внутренний человек был при этом все время в неподвижной отрешенности. Вот тебе сравнение: дверь движется на крюке; дверную створку я сравниваю с внешним человеком, а крюк с внутренним. Когда дверь открывается и закрывается, движется створка, а крюк остается неподвижным на своем месте и нисколько не изменяется от движения. Так и здесь.
Теперь я спрашиваю: что составляет цель чистой отрешенности? На это я отвечаю: ни "то", и ни "это" составляет ее цель, она покоится на чистом "ничто", ибо она покоится на высшем состоянии, в котором Бог совершенно по своей воле может действовать в нас, Бог не может действовать в каждом сердце по своей воле.
Ибо хотя Бог всемогущ, Он все же может действовать лишь там, где находит или Сам создает готовность. "Или создает", это говорю я из-за святого Павла, ибо в нем Бог не нашел готовности, Он приготовил его сперва излиянием Своей Благодати.
Бог действует по мере той готовности, которую Он находит. Его действие в человеке иное, чем в камне. Мы находим для этого сравнение в природе: когда топят печь и сажают в нее овсяное тесто, гречневое, ржаное и пшеничное, то жар в печи один, но действует он не одинаково в каждом тесте, - из одного хлеб выйдет хороший, из другого грубее, из третьего еще грубее. Жар здесь ни при чем, дело в веществе, которое было не одинаково. Так же Бог не одинаково действует в каждом сердце, но по мере готовности, которую он в нем находит.
В сердце, в котором есть и "то" и "это", может найтись и нечто, что мешает полному действию в нем Бога. Для полной готовности сердце должно покоиться на чистом "ничто", в этом заключено величайшее, что оно может дать. Возьми пример из жизни: если я хочу писать на белой доске, как бы ни было хорошо то, что уже написано на ней, это все же спутает меня. Если я хочу хорошо писать, я должен стереть то, что на ней уже написано, и самое лучшее, когда на ней ничего не написано.
И это так, если Богу надлежит совершеннейшим образом писать в моем сердце. Тогда должно быть изгнано из сердца все, что называется "то" или "другое", как это бывает с отрешенным сердцем. Тогда Господь может в совершенстве привести в исполнение Свою высокую волю.
Итак, цель отрешенного сердца ни "то" и ни "это".
Теперь я спрашиваю, какова молитва отрешенного сердца? На это отвечаю я следующее: отрешенность и чистота вообще не могут молиться, ибо кто молится, тот хочет чего-либо от Бога, что было бы дано ему или отнято у него. Но отрешенное сердце не хочет ничего и не имеет ничего, от чего хотело бы освободиться. Поэтому оно пребывает свободное от молитвы, и молитва его состоит лишь в одном: чтобы уподобиться Богу.
В этом смысле мы можем принять то, что сказал Дионисий по поводу слов святого Павла: "Вас много, что ищут венца, и все же он будет дан лишь одному". Все силы души стремятся к венцу, но он будет дан лишь единой сущности. На это и говорит Дионисий: искание венца означает отрешение от всего созданного и слияние с не созданным. Когда душа достигает этого, она теряет свое имя: она вбирает в себя Бога, так что сама становится ничем, как солнце поглощает зарю, так что она исчезает.
К этому приводит людей только чистая отрешенность. По этому поводу можно также привести слова святого Августина: "Душа имеет тайный вход в божественную природу, где все вещи для нее становятся ничем".
Этот вход на земле - одна чистая отрешенность. И когда последняя достигает совершенства, душа становится от познания незнающей, от любви бесчувственной, от света темной.
Так мы можем понять то, что говорит один учитель: блаженны нищие духом, которые оставили Богу все вещи такими, какими они были, когда нас не было. Только отрешенное сердце способно на это.
Что Богу лучше в отрешенном сердце, чем во всяком другом, замечаем мы вот почему: если ты меня спросишь, чего ищет Бог во всякой вещи, я отвечу тебе словами из книги мудрости, где Он говорит: "Покоя ищу Я во всякой вещи". Но нигде нет полного покоя, кроме как в отрешенном сердце.
Чем ближе человек к тому, чтобы стать восприимчивым к влиянию Бога, тем блаженнее он; кто наиболее готов для того, тот наиболее блажен. Но сделать себя восприимчивым к тому можно только уподоблением Богу, ибо поскольку человек уподобляется Богу, постольку он воспринимает Его. Это уподобление достигается тем, что человек подчиняется Богу. Поскольку он подчиняется твари, постольку он не подобен Богу.
Отрешенное сердце свободно от всякой твари, вполне подчинено Богу и в высшей мере уподобляется Ему: поэтому оно наиболее восприимчиво для влияния Бога. Это разумел Апостол Павел, когда говорил: "Облекайтесь в Иисуса Христа", он разумел под этим уподобление Христу.
Ты должен знать: когда Христос стал человеком, Он не принял на Себя определенного человека, Он принял на себя человеческую природу. Если ты все покинешь, то останется только то, что взял на Себя Христос, и так ты облечешься во Христа.
Кто хочет вполне узнать пользу и цену совершенной отрешенности, пусть заметит себе слова Христа, которые Он сказал ученикам Своим, о Своем человеческом явлении: "Это хорошо для вас, что Я вас покидаю, ибо если бы Я не ушел от вас, то вы не смогли бы причаститься Святому Духу". Как будто бы Он говорил: "До сей поры вы видели слишком много радости в Моем видимом присутствии, поэтому не могли причаститься совершенной радости Святого Духа. И так отвергните все образное и соединитесь с сущностью, не имеющей лика и образа".
Ибо духовное утешение Бога нежно и дается только тому, кто отказывается от утешения чувственного, осязаемого. Слушайте же вы, разумные люди: нет никого радостнее того человека, что пребывает в величайшей отрешенности. Всякая телесная и плотская радость приносит духовный вред, ибо плоть жаждет вновь духа и дух жаждет вновь плоти, поэтому кто посеет во плоти неправедную любовь, тот воззовет смерть, а кто посеет в духе истинную любовь, тот пожнет вечную жизнь.
Чем больше человек бежит твари, тем скорее настигает его Творец. Так вот: если радость, которую мы имели от телесного присутствия Христа, мешала нам в принятии Святого Духа, то насколько же более чрезвычайная радость, которую мы находим в преходящих вещах, должна быть для нас препятствием на пути к Богу.
Поэтому отрешенность самое лучшее, ибо она очищает душу, проясняет совесть, зажигает сердце и пробуждает дух, дает желаниям быстроту; она превосходит все добродетели: ибо дает нам познание Бога, отделяет от твари и соединяет душу с Богом. Ибо отделенная от Бога любовь, как вода в огне, а единая любовь, как соты, полные меда.
Заметьте себе, вдумчивые души! Быстрейший конь, который донесет вас к совершенству, - это страдание. Никто не испытывает большего блаженства, чем те, что со Христом пребывают в величайшей горести. Страдание горько, как желчь, нет ничего горше страдания, и нет ничего слаще, чем пройденное страдание. Пройденное страдание слаще меда. Вернейшее основание, на котором может покоиться это совершенство, - смирение. Ибо дух того, чья природа здесь влачится в унижении, возносится к высочайшим вершинам Божества. Ибо радость приносит страдание, а страдание - радость.
Разнообразны пути человеческие. Один живет так, другой иначе. Пусть тот, кто хочет достичь высочайшей жизни здесь во времени, примет из всего этого писания в кратких словах краткое учение.
Оставайся отрешенным от всех людей, пусть никакое воспринятое впечатление не волнует тебя, освободись от всего, что может иметь чуждое воздействие на твое существо, что может привязать тебя к земному и принести тебе горе, и обращай непрестанно твою душу на целительное созерцание, в котором ты несешь Бога в сердце своем как вечную цель, от которой твои глаза не отвращаются никогда! А другие упражнения: пост, бдения и молитву, направь к той же цели и пользуйся ими только постольку, поскольку они помогают тебе в этом; так достигнешь ты вершины совершенства.
Теперь кто-нибудь может спросить: кто мог бы выносить неизменное созерцание Божественного образа? Я отвечаю на это: никто, кто живет здесь во времени. Но это должно быть сказано только затем, чтобы ты знал, что есть высшее, к чему ты должен направлять свои желания и стремления. Если же это созерцание отнято у тебя, а ты хороший человек, то ты должен чувствовать себя так, как будто отнято у тебя твое высшее блаженство, и ты должен скорее вернуться к нему, чтобы оно было тебе дано вновь. Наблюдай себя непрестанно, чтобы твоя цель и убежище были насколько возможно там!
Господи Боже, благословен будь во веки! Аминь.

О ВЕЧНОМ РОЖДЕНИИ

Мы справляем здесь во времени праздник вечного рождения, которое Бог-Отец непрестанно совершал и совершает в вечности, и празднуем это самое рождение, совершившееся во времени и в человеческой природе. Рождение это совершается всегда, говорит Августин. Но если оно происходит не во мне, какая мне от этого польза? Ибо все дело в том, чтобы оно совершилось во мне. Будем же говорить о том, как это рождение совершается в нас или, лучше сказать, в доброй душе.
В какой же области совершенной души произносит Отец свое Слово? Ибо все, что я говорю здесь, относится только к совершенному человеку, который шел и идет путями Божьими, но не к первобытному и неприготовленному человеку, потому что такому человеку это рождение - неизвестно и совершенно чуждо.
Так гласит слово мудрого человека: "Когда все вещи покоились в глубоком молчании, низошло в меня сверху, с королевского престола сокровенное Слово". Об этом Слове будет эта проповедь.
"Среди молчания было во мне сказано сокровенное Слово". О Господи, где то молчание и где то место, в котором изрекается это слово?
Оно в самом чистом, в самом нежном, что есть в душе, в самом благородном, в основе и в сущности души. Там - глубокое молчание, ибо туда не проникает ни одна тварь или образ; ни одно действие или познание не достигает там души, и никакого образа не ведает она там и не знает ни о себе, ни о другой твари.
Всякое действие душа исполняет с помощью сил. Все, что она познает, она познает разумом. Когда думает - пользуется памятью. Любит ли - любит волей. Так она действует посредством сил, а не сущностью. Всякое внешнее дело ее всегда связано с посредником. Только посредством глаз осуществляет она силу зрения, иначе силу зрения она не может создать или осуществить. И так во всех чувствах: она всегда пользуется каким-нибудь посредником для своих внешних действий.
Но в самой сущности нет действия. Ибо хотя силы, посредством которых она действует, вытекают из основы души, в самой основе - одно глубокое молчание. Только здесь покой и обитель для того рождения, для того, чтобы Бог-Отец изрек здесь свое Слово, ибо эта обитель по природе своей доступна только божественной сущности без всякого посредника. Здесь Бог входит в душу всецело, не частью Своей. Здесь входит Он в основу души. Никто кроме Бога не может коснуться основы ее. Тварь не проникает в глубину души, она должна оставаться снаружи, вместе с силами. Только здесь она могла бы созерцать свой образ, с помощью которого она сюда вошла и нашла себе приют.
Ибо когда силы души приходят в соприкосновение с тварью, они берут и создают ее образ и подобие и вбирают это в себя. Так познают они тварь. Дальше этого тварь не может войти в душу; а душа приближается к твари лишь тем, что она сперва всецело принимает в себя ее образ. Только посредством осуществленного в воображении образа она приближается к творениям, ибо образ есть нечто, что душа создает с помощью сил. Будь то камень, человек, роза или еще что другое, что она хочет познать, она всегда воспринимает образ, который она прежде получила от них, и таким путем она может с ними соединиться.
Но всегда, когда человек таким способом воспринимает образ, этот последний должен войти в него извне, через внешние чувства. Поэтому нет для души ничего более неведомого, чем она сама для себя. Один мудрец говорит: душа не может создать или получить свой образ, поэтому ей нечем познать себя самое. Ибо всякий образ приходит через внешние чувства: оттого она не может иметь своего образа. Поэтому она знает все, только не самое себя. Из-за отсутствия этого посредника ни о какой вещи не знает она так мало, как о себе самой.
Ты должен знать: она свободна внутри от всяких посредников и образов, в этом и заключается причина, почему Бог может без образа и подобия свободно соединяться с ней.
Ты не можешь не приписать Богу в самой высокой степени тех способностей, которые ты приписываешь мастеру. Чем мудрее и сильнее мастер, тем непосредственнее осуществляется его дело и тем проще оно. Человек нуждается во многих средствах для своих внешних дел. Многие приготовления необходимы, прежде чем он исполнит эти дела так, как он представил их себе. Светить - это искусство и дело луны и солнца - они исполняют это очень быстро. Как только прольют они свое сияние, в то же мгновение мир полон света во всех концах. Но еще выше - Ангел. Он в своем деле нуждается еще в меньшем количестве средств и пользуется еще меньшим числом образов. Верховный Серафим обладает еще одним единственным образом; все, что другие, стоящие ниже его, воспринимают во множественности, он постигает в едином.
Но Бог не нуждается вовсе в образе и не имеет его в Себе. Бог действует в душе без всякого средства, образа и подобия. Он действует в основе, куда не достигал никогда ни один образ, кроме Него Самого, кроме Его собственной сущности. Этого не может ни одна тварь!
Ибо как рождает Бог-Отец Своего Сына в душе? Как рождают и творения - в образе и подобии? Поистине нет! Но совсем так же, как Он рождает Его в вечности, и никак не иначе. Хорошо! Но как же рождает Он Его там? Видите ли: Бог-Отец обладает совершенным прозрением Себя Самого и глубочайшим проникновением Себя Самого, только посредством Себя Самого, без всякого образа. И так рождает Бог-Отец Своего Сына в истинном прозрении Божественной природы. Таким и никаким иным образом рождает Бог-Отец Своего Сына в недрах, в основе и сущности души и так соединяется с ней. Ибо, если бы здесь был образ, то не было бы истинного единства, а в истинном единстве заключается все ее блаженство.
Теперь вы могли бы сказать: "Ведь по природе души в ней одни только образы". Нет, это не так, иначе душа никогда не была бы блаженной. Ибо Бог не может создать творения, которое дало бы тебе полное блаженство, иначе Он не был бы для тебя высшим блаженством и последней целью.
Его же природа и воля быть началом и концом всякой вещи. Никогда тварь не может быть блаженством. Так же мало может она здесь быть совершенством, ибо из совершенства и добродетели вытекает совершенная жизнь. И так ты должен пребывать и жить в своей сущности и в своей основе, и там должен коснуться тебя Господь Своей простой сущностью без посредства и образа. Каждый образ предполагает и предлагает не себя. Он приводит к тому, образом чего он является. И так как мы имеем образ лишь для того, что снаружи и может быть воспринято только внешними чувствами, то есть для творения, а образ приводит к тому, что он изображает, - невозможно, чтобы ты смог стать блаженным через какой-либо образ.
Что должен делать для этого человек, чем ему достичь и заслужить, чтобы это рождение свершилось и осуществилось в нем? Лучше ли, чтобы он как-нибудь этому содействовал со своей стороны вроде того, например, чтобы он думал о Боге и представлял Его себе, или чтобы он оставался в тишине, в покое, в молчании, и тогда Бог говорил бы и действовал в нем, а он лишь ждал бы Божьего дела? При этом я повторяю: этот глагол и дело Божие даются только добрым и совершенным людям, которые так вобрали и впитали в себя сущность всякой добродетели, что она излучается из всего существа их без всякого их к тому содействия; и прежде всего должна в них жить достойная жизнь и благородное учение Господа нашего Иисуса Христа!
Пусть они узнают, что лучшее и благороднейшее, к чему можно прийти в этой жизни, это молчать и дать Богу говорить и действовать в тебе. Когда все силы отрешены от своих дел и образов, изрекается то Слово. Потому и говорит он: "Среди молчания было сказано мне тайное Слово". Чем более ты способен отозвать все силы и позабыть все вещи и образы, которые ты когда-либо воспринял, тем более ты, следовательно, позабудешь творение, тем ближе ты к тому и тем восприимчивее. О, если бы ты захотел стать вдруг неверующим, даже захотел бы очутиться в неведение твоей собственной жизни, как это случилось со святым Павлом, когда он говорил: "Был ли я в своем теле или нет, этого я не знаю, это знает Бог!" Тогда дух вобрал в себя все силы, так что тело перестало существовать для него, тогда не действовали ни память, ни рассудок, ни внешние чувства, ни силы, которым надлежит поддерживать и совершенствовать тело; жизненный огонь и жизненная теплота были удержаны, потому тело не потерпело ущерба, хотя он все же три дня не ел и не пил. Так же было с Моисеем, когда он постился сорок дней на горе и все же от того не ослабел; в последний день он был совершенно так же силен, как в первый. Так должен человек освободиться от внешних чувств, обратиться внутрь и погрузиться в забвение всех вещей и себя самого.
Об этом говорит один учитель, обращаясь к душе: беги суеты внешних дел, беги и скройся от бурь внешних дел, как скрывается мысль, ибо они создают лишь несогласие.
Итак, если надлежит Богу сказать в душе Свое Слово, она должна пребывать в мире и покое; тогда Он изрекает в душе Свое Слово и Себя Самого, не образ, но Себя Самого! Дионисий говорит: Бог не имеет ни Своего образа, ни подобия, ибо Он по существу Своему все добро, вся истина, все сущее. В одно и то же мгновение Бог творит все Свои дела в Себе и из Себя. Когда Бог создавал небо и землю, не думай, что Он сегодня создал одно, а завтра другое. Правда, так пишет Моисей, хотя он, конечно, лучше всех знал об этом, но он сделал это ради людей, которые не смогли бы этого ни понять, ни охватить иначе. Только одно сделал для этого Бог: Он захотел, и они стали.
Бог действует без средств и без образов. Чем свободнее ты от образов, тем восприимчивее к Его воздействию; чем больше погружен в себя, в забвение, тем ближе ты к тому. К этому призывал Дионисий своего ученика Тимофея и говорил: милый сын Тимофей, ты должен с безмятежным чувством устремиться за пределы самого себя, душевных сил, за пределы образа и существа в сокровенный тихий мрак, дабы ты пришел к познанию неведомого сверхбожеского Бога! Для этого необходимо освобождение от всех вещей: ибо противно Богу творчество в образах.
Теперь ты спросишь: что же творит Бог в основе и сущности души? Этого знать я не в состоянии, ибо душевные силы могут познавать только в образах, причем воспринимают они и познают каждую вещь в ее собственном образе: они не могут познать птицу в образе человека; и так как все образы приходят извне, то это остается для души сокрытым. И вот что для нее самое лучшее, это неведение, которое приводит ее к чудесному и заставляет ее искать его! Ибо она хорошо чувствует, что нечто существует, только не знает: что и как.
Когда человек постигает сокровенность вещей, сейчас же они утомляют его, и он обращает свой взгляд на что-нибудь новое; всегда есть у него стремление познавать эти вещи, и все же не может он остановиться на них; только такое непознаваемое познание удерживает душу и все же побуждает ее к исканию.
Потому один мудрец сказал: "Среди ночи, когда молчали вещи, в глубокой тишине было сказано мне сокровенное Слово. Оно пришло, крадучись, как вор". Как же разумеет он это: Слово, которое все же было скрыто? - Ведь природа слова открывать то, что сокрыто. - Оно раскрылось и блестело, будто хотело мне что-то открыть и подавало мне весть от Бога; поэтому оно называется Словом. Но от меня было сокрыто, оттого сказано: "в тишине пришло Оно, чтобы открыться мне". Видите, потому и должно искать Его, что Оно скрыто. Оно явилось и было все же сокрыто: Оно хочет, чтобы мы томились и вздыхали по Нему!
Святой Павел говорит: за Ним должны мы гнаться, пока не почуем Его, и не останавливаться, пока не схватим Его! Когда он будет восхищен на третье небо, где он услышал Бога и где видел все вещи, и снова пришел в себя, ничто из того не было им позабыто, но было в нем так глубоко, сокровенно в основе, что разум его не мог достичь того: это было закрыто от него. Поэтому он должен был искать и преследовать это - внутри себя самого, не вне себя. Это совсем внутри, не снаружи; совсем внутри! И оттого что он это сознавал, сказал он: Я уверен в том, что ни смерть, никакое страдание не разлучат меня с тем, что я нахожу в себе.
Об этом один языческий мудрец сказал другому прекрасное слово: Я ощущаю в себе нечто, что сияет в моем разуме, я вполне ощущаю, что это есть нечто, а что это, я не могу постичь; но мне кажется, что если бы я постиг это, я узнал бы всю истину! Тогда другой ему ответил: Хорошо! Держись этого, ибо если бы ты мог постичь это, ты получил бы всю совокупность добра и вечную жизнь. В этом же смысле выражается и святой Августин: Я сознаю нечто, что реет и светится перед моей душой; если бы это достигло во мне совершенства и постоянства, это была бы вечная жизнь! Оно таится и все же возвещает о себе. Приходит же оно воровским способом, чтобы отнять и украсть у души все вещи. А все же немного открывается оно и показывается, чтобы очаровать душу и привлечь ее к себе и похитить и отнять у нее ее самое.
По этому поводу говорил пророк: "Господи, отыми у них их дух и дай им взамен Свой дух". То же разумела и любящая душа, когда говорила: моя душа растаяла и расплавилась, когда любовь изрекла свое слово; когда она вошла, я должна была исчезнуть. То же разумел Христос, когда говорил: "Кто оставляет что-либо ради Меня, тому воздается во сто крат, кто хочет обладать Мною, тот должен отказаться от себя и от всякой вещи, и кто хочет Мне служить, должен за Мной следовать; не должен он больше преследовать своего".
Теперь ты скажешь: ах, сударь, вы хотите извратить естественную жизнь души! Такова ее природа, что она познается внешними чувствами и в образах, хотите ли вы нарушить этот порядок? - Но, что ты знаешь о том, какие возможности заложены Богом в человеческой природе, которые еще не до конца описаны, больше того - которые сокрыты? Ибо те, что писали о возможностях души, не пошли дальше того, к чему привел их естественный разум: ни разу не дошли они до самой глубины. Оттого многое должно было быть сокрытым для них и осталось им неизвестным. Поэтому говорит пророк: я хочу сидеть, и молчать, и слушать хочу, что Бог говорит во мне. Оттого что так сокровенно оно, оттого пришло это Слово в ночи, во мраке.
Святой Иоанн говорит: "Свет во тьме светит; в Свое пришел Он, и все, которые приняли Его, стали властью Сынами Божиими". - "Ибо была дана им власть стать Сынами Божиими".
Заметим же себе пользу и плоды этого тайного слова и этого мрака! Сын Небесного Отца не Один рождается из этого мрака, который принадлежит Ему; но и ты рождаешься там, как дитя того же Небесного Отца и никого иного; и тебе дает Он власть. Видите, как велика эта польза! Всякая истина, которой когда-либо учили и будут учить учителя вплоть до конца мира, проистекает из их собственного разума; они же не постигли ни капли из того знания, из той глубины. Пусть то будет названо незнанием, неведением, в нем все же больше, чем во всяком внешнем знании и ведении. Ибо это неведение отвлекает и уводит тебя прочь от всего познанного и прочь от тебя самого.
Это разумел Христос, когда говорил: "Кто не откажется от себя, и не оставит отца и матери, и не будет вне всего этого, тот не достоин Меня". Как будто бы Он говорил: кто не отвергнет всего внешнего, творений, тот не может ни быть зачатым, ни рожденным в этом божественном рождении. Когда ты лишишься себя самого и всего внешнего, тогда воистину ты это найдешь.
И воистину верю я и уверен в том, что человек, который тверд в этом, никогда не может быть разлучен с Богом.
Я утверждаю, что он не в состоянии впасть в смертный грех. Скорее потерпит он постыднейшую смерть, чем впадет в какой-либо смертный грех; как и делали святые. Даже простительного греха не могли они совершить, ни сознательно допустить его в себе или в других, если они могли его отвратить. Так увлечены, очарованы они этим путем, так освоились с ним, что не захотели бы обратиться к другому: все чувства и силы их обращены к одному. В этом рождении, да поможет нам Бог, сегодня вновь рожденный человеком, дабы мы, бедные дети земли, родились в Нем божественно; да поможет Он нам в этом во веки веков! Аминь.

О СОЗЕРЦАНИИ БОГА И О БЛАЖЕНСТВЕ

"Во свете Твоем, Господи, мы узрим свет!" - говорит царь Давид. Много толкуют учителя о том, каким образом человек должен созерцать Бога, Обыкновенно говорят, что это должно происходить "в сиянии Славы". Мне же такое понимание кажется спорным и неустойчивым. Мне уже приходилось раньше говорить, что человек носит "свет" в себе самом, это его действенный разум: он должен быть светом, в котором человек, переживая блаженство, созерцает Бога.
И вот каким образом они хотят это доказать; как существо сотворенное, каков он и есть, человек находится в состоянии несовершенства, так что он по природе своей может познавать Бога, как может познавать Его творение, а именно в образах и ликах, что я доказывал раньше; выйти же из себя самой при помощи лишь одной природной способности душа не может; это должно скорее случиться в условиях сверхъестественных, именно в "сиянии Славы"!
Этому противоречит понятие, о котором я теперь хочу говорить. Святой Павел сказал однажды: "Благодатию Божьем я есмь то, что есмь"! (Он говорит "благодатию", а не то, что он сам благодать; это ни одно и то же!) Но всем известно, что всегда лик дает веществу его сущность. Что такое благодать, это определяется учителями различно; я говорю, что она есть нечто иное, чем просто "свет, непосредственно изливающийся в душу из природы Бога": она есть сверхъестественный облик души, через который Он дал ей сверхъестественную сущность. И хотя я высказал мнение и придерживаюсь его, что душа одним своим природным действием не может выйти из себя, все же она может это силой благодати, через которую даруется ей сверхъестественная сущность. Но при этом вы не должны забывать, что благодать сама не действует. Так же возносит она и душу превыше всякого действия.
Но хотя даруется благодать лишь сущности, воспринимается она также и силами души. Ибо если вообще надлежит душе что-либо тут делать, она нуждается в благодати, чтобы силой ее выйти из собственного действия (как познание и любовь).
Когда таким образом душа готова взлететь сама над собой и войти в ничто, где нет ни ее самой, ни ее действия, тогда она "в благодати". Напротив, быть самому "благодатью", означает то состояние, когда душа действительно себя опередила, себя одолела, когда она пребывает в своей чистой беспредельности и сознает одну лишь себя - как Бог! Знайте - и это так же верно, как то, что жив Бог! - покуда душа будет еще в состоянии сознавать себя, как нечто сотворенное и природное, и действовать сообразно этому, до тех пор не стать ей самой "благодатью", но она может быть "в благодати". Ибо для этого надобно, чтоб душа была свободна от всякого действия, как внутреннего, так и внешнего, как свободна от него "благодать", не знающая никакого делания, - это то самое, о чем святой Иоанн говорит так: "и от полноты Его все мы приняли и благодать на благодати", именно надо сначала быть в благодати, чтоб потом стать самой благодатью. Высшее действие благодати - привести душу к тому, что есть она сама!
Благодать похищает у души ее собственное действие и также похищает у нее ее собственное существо! В этом самоопережении душа поднимается над "естественным светом", свойственным только творению, и вступает в непосредственное сношение с Богом.

***

Я хочу, чтоб вы хорошо меня поняли; я приступлю теперь к мысли, о которой никогда еще не говорил. Достойный Дионисий замечает: "Как только для духа перестает существовать Бог, так нет для него и первообраза, представляющего его вечную первопричину".
Я утверждал и теперь утверждаю: только одно дело совершал Бог извечно. В этом деле - для Себя самого - положил Он и начало души, но душа ради излишества, вышла из этого вечного начала в творения, утратила таким образом торжество с Богом и стала чуждой своему собственному подобию.
А между тем, это она, в своем бытии твари, создала "Бога" - Его не было прежде, чем душа не стала творением. Раньше я говорил: "Я причина тому, что Бог есть "Бог", Бог существует благодаря душе, но божество - Он Сам через Себя. Пока не было творений, и Бог не был Богом; но несомненно был Он божеством, так как это имеет Он через душу. Когда же найдет Бог уничтожившуюся душу, такую, которая стала (силой благодати) ничто, поскольку она самость и своеволие, тогда творит в ней Бог (без всякой благодати) Свое вечное дело и тем, вознося ее, извлекает ее из ее тварного бытия. Но этим уничтожает в душе Бог Себя Самого и таким образом не остается больше ни "Бога", ни "души". Будьте уверены, это - самое существенное свойство Бога. Если достигла душа того состояния, что стала способна страдательно воспринимать действие Бога, тогда ей и не надо иметь больше Бога! Тогда она вновь вечный прообраз, в котором вечно созерцал ее Бог, тогда она вновь Его вечное Слово! Итак, когда Дионисий говорит: "Нет больше Бога для духа", под этим разумеет он то, что я только что изложил.
Теперь можно спросить: в том состоянии, когда душа стала вновь своим вечным прообразом, - есть ли она - тот "свет", о котором говорит Давид: "В нем должна она узреть свет вечный!" Мы отвечаем: нет! не в этом свете должна узреть душа тот вечный свет, что сделает ее блаженной. Ибо - так сказал достойный Дионисий - "и его вечный прообраз уничтожится для духа". Я хочу это пояснить, чтобы вы это лучше поняли.
Лишь только дух совершит свой полет из себя, причем уничтожится он как образ творения и через то (как я уже сказал) освободится от Бога, так тотчас и душа, став вновь своим вечным прообразом, прорвется через этот свой прообраз в сущность - поскольку она обнаруживается в Отце. Таков смысл изречения. И так протекают через душу все вещи, возвращаясь к Отцу, Который как начало Своего вечного Слова есть также и начало всех творений.
Теперь мы могли бы спросить, есть ли этот "свет", то есть Отец, тот самый свет, в котором дух созерцает вечный свет? Я отвечаю: нет! А теперь слушайте хорошенько!
Только Бог творит и создает дела; Божество не действует и не знает творческой деятельности. Что же касается моего вечного образа, то для него Бог не есть "Бог", ибо тут Он не является творцом; тут душа моя приравнивается "Отцу". Ибо мой вечный прообраз (по отношению к Божеству - "Сын") во всем равен Отцу. Но в Священном Писании сказано; "ничто не равно Богу"! Таким образом, чтоб стать равной Богу, не должна ли душа обратиться в Ничто? Это предположение совершенно верно! И все же мы должны заметить: где есть равенство, там нет единства, ибо равенство "посягает" на единство, и где есть единство, там нет равенства, ибо равенство пребывает в разделении и многообразии. Где есть равносущность, там нет единосущности! Я не равен самому себе, я - един, это одно и то же, что я есмь. Так и Сын в Божестве: поскольку Он Сын, Он равен Отцу, но не одно с Ним. Где Отец и Сын одно в единстве божественного существа, там нет больше равенства. В этом единстве Отец никогда не знал о Сыне, ни Сын об Отце, ибо там нет ни Сына, ни Отца, ни Духа Святого. Когда же душа достигла Сына - вечного своего прообраза, в котором она равна "Отцу", - тогда пробивается она через вечный прообраз и устремляется вместе с Сыном за пределы всякого равенства, овладевая вместе с лицами божества единством сущности. "В свете Твоем, Господи, мы узрим свет!" - сказал Давид. Это значит: в свете божественной единосущности должны мы созерцать божественное существо и все его совершенство, как открывается оно в выявлении Лиц и в единстве сущности. Святой Павел говорит: "Мы должны быть перенесены из сияния в сияние и стать равными Ему". Это значит: "Из света сотворенного перенесены мы будем в сияние не сотворенное божественной сущности" и "пребудем, как Он".
"В нем живы все творения", - говорит святой Иоанн: в то время как Отец созерцает Сына Своего, все творения отображаются в Сыне живые. Это и есть истинная жизнь творений. Но в другом месте Иоанн говорит: "блаженны мертвые, умершие в Боге". Кажется великим чудом, что в Том умирание, Кто Сам сказал про Себя, что Он есть жизнь. Но вникните глубже! Душа пробивается сквозь свой вечный образ и впадает в чистое ничто своего вечного образа, это называется "умиранием" духа!
Умирание есть не что иное, как "лишения жизни". Когда душа увидит, что всякая определенность, так или иначе приводит к многообразию и разобщению вечного образа с Единством, тогда Дух переживает смерть своего "я" ради своего вечного прообраза, и разбивает свой вечный прообраз, и остается лишь в единстве своей божественной сущности. Это - "блаженные мертвые, в Боге умершие". Никто не может быть погребен и блажен в божестве, если раньше не умрет для Бога, возвратившись к своему вечному прообразу, как я уже сказал. Наша вера говорит: "Христос воскрес из мертвых: Христос воскрес из Бога в Божество, в единство божественной сущности". Так и христианская душа, так и все разумные души. Когда умрут они и для своего вечного прообраза, тогда воскреснут они из этой смерти в Божество и насладятся на этой высоте всеми благами, всею полнотой божественной сущности, где дух пребывает блаженным!
Теперь слушайте о переживании божества! Блажен только Бог в Себе Самом. И все творения, которых Он хочет сделать блаженными, должны быть блаженны тем же блаженством и так же, как Бог. Да будет вам известно, что в этом единстве дух возносится над всеми существами, даже над своим собственным вечным существом, над всем мирозданием и над всяким равенством, которое он сохраняет с Отцом в своем вечном образе, и вместе с Отцом возносится в единство божественной сущности, где Бог постигается как одно целое.
В этом переживании дух перестает быть творением, ибо он сам тогда "блаженство": он одно существо, одно естество с Божеством и в то же время блаженство свое собственное и всех творений. Да, я утверждаю: если и допустить, что Бог сделал бы то, что сделать не может, и дал бы испытать безусловную полноту блаженства духу, покуда он был бы еще творением, тогда невозможно, чтобы Бог оставался для него "Богом" и чтобы дух был при этом блажен и таковым оставался. Если бы кто-нибудь был на небе и увидал всех святых, каждого в его блаженстве, тот ничего бы не нашел сказать о святых, а только о Боге. Блаженство - это всегда Бог; и каждый кто блажен, тот в переживании блаженства - Бог, и божественное естество, и существо Божее. У святого Павла сказано: "Кто говорит, что он есть нечто, когда он ничто, тот самого себя обманывает"; в переживании блаженства человек становится ничто, и все, сотворенное становится для него ничто! Относительно этого достойный Дионисий говорит: "Господи, приведи меня туда, где Ты - Ничто!" Это значит: "Приведи меня, Господи, туда, где Ты превышаешь всякий сотворенный разум". Бог, говорит святой Павел, живет в свете, которого никому не достичь. Это значит: нельзя познать Бога ни в каком сотворенном свете.
Бог есть Ничто, говорил Дионисий. Под этим можно разуметь то, что у Августина выражено так: Бог есть Все. Это значит; в Нем нет ничего! А когда Дионисий говорит, "Бог есть Ничто" - это значит: никаких "вещей" нет у Него! Поэтому должен дух подняться над вещами и всякой вещественностью, над всяким ликом и образом, даже над сущностью и над подобием сущности. Тогда проявится в нем полная действительность блаженства, обладать которым дается существу как творящему разуму!
Как я сказал, человек созерцает Бога уже в жизни с той же полнотой и бывает блажен совершенно в той же мере, как и после этой жизни. Это многим людям покажется удивительным. Поэтому приложите все старание, чтобы понять меня! Творящий разум проистекает из вечной правды и заключает в себе по-своему все, что Бог в себе заключает. И также постигает этот благородный, божественный, этот "творящий разум" самого себя лишь самим же собою, подобно Богу. По своему происхождению и по сущности бытия он есть, безусловно, Бог; "творением же, напротив, становится он после того, как выделится для обособления". Этот разум теперь в нас, несомненно, так же прекрасен, как и по окончании этой жизни. Но можно спросить или сказать: какое же тогда различие между этой жизнью и той, что должна наступить после этой? Я отвечаю так: этому разуму присуще равное блаженство, как и Богу, но теперь этот разум пребывает в нас сокрытым.
Наша жизнь здесь, на земле, устроена всецело так, что Бог и все вещи познаются нами лишь как возможность. По окончании же этой жизни, когда мы освободимся от тела, эта возможность преобразится в полную действительность блаженства, как то присуще творящему разуму. Но это "преображение" не сделает переживание блаженства более совершенным, нежели оно теперь. Ибо творящий разум не может никоим образом увеличиться в нас; ему невозможно получить более того, что уже заключено в нем по природе его. Поэтому, когда мы станем блаженны, возможность станет в нас действительностью, и мы будем вкушать только истинное блаженство, как оно свойственно божественной сущности. И так это разумел Давид говоря: "Господи, в свете Твоем узрим свет". Вместе с божественной сущностью должно также стать нашим и совершенство божественной сущности, а в этом одном все наше блаженство - здесь как благодать, там как полное обладание сущности.

ОБ ИСХОЖДЕНИИ ДУХА И ВОЗВРАЩЕНИИ ЕГО

Не бойтесь тех, что хотят умертвить ваше тело, ибо души не могут они убить. И оттого не могут, что не может убить дух духа; дух духу может лишь дать жизнь. Те, что хотят вас убить, - это лишь кровь и плоть, и только так умирает человек от другого.
Благороднейшее, что есть в человеке, это кровь, когда она желает добра. Но и горчайшее, что есть в человеке, - это кровь, когда в ней воля ко злу.
Если кровь побеждает плоть, человек терпелив, кроток и целомудрен и в нем все добродетели. Если же побеждает плоть, человек высокомерен, зол, нечист и в нем все пороки.
Теперь слушайте: вот я хочу сказать нечто, чего еще никогда не говорил. Когда Бог создал небо, землю и всякую тварь. Он никак не действовал. Ему не с чем было действовать; и в Нем не было действия. Тогда Он сказал: "Мы сотворим Наше подобие". Не мудрено создавать. Это делается когда и где угодно. Когда я что-нибудь делаю, то делаю это сам в себе и из себя самого и отпечатлеваю там свой собственный образ.
"Мы сотворим подобие, - не Ты, Отец, и не Ты, Сын, и не Ты, Дух Святой, но Мы в совете Святой Троицы, Мы сотворим подобие".
Итак, когда Бог делал человека. Он творил Свое творческое, Свое вечно сущее, присущее Ему дело. Оно было велико. Это была душа.
Душа была делом Божиим. Природа Бога, Его сущность и Его божество состоит в том, что Он должен действовать в душе. И благословен, благословен будь Он за это! Оттого, что Сам Он действует в душе, любит Бог это Свое дело. Его дело наша любовь. И эта любовь - Бог. В ней Бог любит Себя Самого, и Свою природу, и сущность Свою, и Свое божество. Любовью же, которой Бог любит Себя, любит Он все создания. Не как создания любит Он их, но как Бога. Любовью, которой Бог любит Себя, любит Он весь мир.
Теперь я хочу сказать то, чего еще никогда не говорил. Бог услаждается Самим Собою в этом деле, как услаждается Он всеми созданиями; не как созданиями, но как Богом. С отрадой, с которой Он услаждается Самим Собой, услаждается Он всем миром. "Бог услаждается Собой в вещах". - И солнце изливает свое светлое сияние на все создания, и то, на что падают его лучи, втягивает оно в себя и все же не теряет от этого своего света! Я беру сосуд с водой, и кладу в него зеркало, и подставляю его под солнечные лучи. Тогда солнце излучается не только из своего диска, но и со дна сосуда: и все же не убывает от этого. Отражение в зеркале принадлежит солнцу, оно само солнце. И все же оно есть только то, что оно есть. И совершенно так же Бог.
Своей природой, сущностью и божеством Он в душе, и все же Он не душа. Отражение души принадлежит Богу и Бог: душа же от того не перестает быть тем, что она есть.
Все творения стремятся к своему высшему совершенству. Все они стремятся от жизни к сущности; все переносятся в мой разум, дабы стать разумными. И я - единый, возвращаю все создания Богу. Пусть же каждый думает о том, что он делает.
Внемлите, прошу вас, ради вечной правды и моей души. Я хочу сказать не сказанное никогда доселе. Бог и божество не схожи, как небо и земля. Но прежде всего: внутренний и внешний человек различны так, как небо и земля. Правда, Бог на тысячу миль выше, но и Бог становится и приходит.
Но вот я снова возвращаюсь к внутреннему и внешнему человеку. Я вижу лилии в поле, и их светлое сияние, и их цвет, и их листы. Но их запаха я не вижу. Почему? Потому что запах их во мне. Как и то, что я говорю, во мне, и я выговариваю это из себя наружу. Мой внешний человек воспринимает создания, как создания. Но мой внутренний человек воспринимает их не как создания, а как дары Божий. Внутренний же мой человек принимает их даже не как дары Божии, но как извечно свое! Ибо даже Бог становится и приходит.
Становится Бог там, где все создания высказывают Его. Когда я был еще в основании, в глубине божества, в течении и в источнике его, никто не спрашивал меня, куда я стремлюсь или что я делаю: там не было никого, кто бы мог меня спросить.
Лишь когда я изошел, все создания возвестили мне Бога. Если бы меня спросили: брат Экхарт, когда вы вышли из дому? Я был сию минуту в нем. О Боге говорят все создания. А почему они не говорят о божестве?
Все, что в божестве, - едино, и о том говорить нельзя. Бог действует так или иначе. Божество не действует. Нет для него действия, и никогда не оглянулось оно на это. Бог и божество различествуют, как дело и неделание. Когда я возвращаюсь в Бога, я ничего не образую из себя; и устье мое прекраснее моего истока. Ибо вот я - единый, возношу все создания из их разума в мой, дабы и они стали во мне единством.
И когда я возвращаюсь в глубину и основание божества, в течение и в источник его, никто не спрашивает меня, откуда я и где я был. Никто не ощутил моего отсутствия. И это значит: Бог приходит.
Благо тому, кто понял эту проповедь! Если бы здесь не было ни одного человека, я должен был бы сказать ее этой церковной кружке.
Найдутся жалкие люди, которые вернутся домой и скажут: я сяду на свое место, буду есть свой хлеб и служить Богу. Я говорю воистину, эти люди должны оставаться в заблуждении, и они никогда не смогут достичь того, что дается другим, которые следуют за Богом в Его нищете и обнаженности! Аминь.

СИЛЬНА, КАК СМЕРТЬ, ЛЮБОВЬ

Fortis est ut mors dilectio

Я сказал на латыни изречение, написанное в Песне Песней; по-немецки оно гласит; любовь сильна, как смерть.
Это изречение как раз подходит для восхваления возлюбившей Христа великой любовью святой Марии Магдалины, о которой столько писали святые евангелисты, что слава о ней распространилась по всему христианскому миру, и так далеко, как это редко бывает. И хотя многие достоинства и добродетели ее заслуживают прославления, но горячая и превеликая любовь ее ко Христу горела в ней с такой неизреченной силой и так в ней действовала, что именно эту любовь и действие ее по всей справедливости можно сравнить с непреклонной смертью. Оттого и может быть сказано о ней; "Сильна, как смерть, любовь".
Три вещи, которые производит в человеке смерть тела, совершает любовь в человеческом духе. Во-первых, смерть похищает и отнимает у человека все преходящие вещи, так что не может он уже, как раньше, ни обладать, ни пользоваться ими. Во-вторых, проститься нужно ему и со всеми духовными благами, радовавшими тело и душу: с молитвой, с созерцанием и добродетелью, со святым паломничеством, словом, со всеми хорошими вещами, которые дают утешение, усладу и радость духовному человеку; ничего этого не может он больше делать подобно тому, кто мертв на земле. В-третьих, смерть лишает человека всякой награды и достоинства, которые он мог бы еще заслужить. Ибо после смерти не может он уже больше ни на волос двинуться в Царствие Божие: он остается с тем, что уже здесь приобрел. Эти три вещи должны мы принять от смерти, ибо она - расставание тела с душой. Но если любовь к Господу нашему "сильна как смерть", она также убивает человека в духовном смысле и по-своему разлучает душу с телом. Но происходит это тогда, когда человек всецело отказывается от себя, освобождается от своего "я" и таким образом разлучается сам с собой. Происходит же это силой безмерно высокой любви, которая умеет убивать так любовно. Называют же ее недугом сладким и смертью оживляющей. Ибо такое умирание есть излияние жизни вечной, смерть телесной жизни, в которой человек всегда стремится жить для собственного своего блага.
Но эта сладкая, отрадная смерть производит в человеке все это лишь тогда, когда она настолько сильна, чтобы действительно убить его, а не только сделать его хилым, как случается это со многими людьми; которые долго хиреют, прежде чем умереть. Другие хиреют не долго. А еще другие умирают смертью скоропостижной. Также бывает часто, что люди долго колеблются и рассуждают прежде, нежели преодолеют себя настолько, чтоб для Бога всецело отказаться от себя. Ибо часто поступают они так, словно хотят положить свою душу и умереть, но опять возвращаются к прежнему и жадно ищут еще хоть какой-либо малой для себя выгоды; так что делают они не исключительно ради Бога, а кое-что оставляют и для себя. И до тех пор они все еще не мертвы по-настоящему, но, умирая, чахнут против воли своей; покуда наконец благодать Божия, то есть любовь, не одолеет и они не умрут вполне для себялюбия. Ибо ничто не может умертвить себялюбия и корысти, которые суть жизнь и природа человека, кроме любви сильной, как смерть, иначе никак не могут быть умерщвлены эти свойства. Потому и терпят такую муку те, что в аду. Ибо они алчут только своего, алчут, как бы освободиться им от муки! И никогда не может им быть дано это. Потому и умирают они вечной смертью, что жажда своекорыстия не умерла в них и никогда умереть не может. И ничто в мире не может им помочь, кроме одной любви; которой они совсем непричастны.
Таким образом, любовь не только сильна, как телесная смерть, она гораздо сильнее адской смерти, которая не может помочь осужденным, как та любовная смерть, что одна действительно убивает жизнь желания и своекорыстия. И происходит это на трех ступенях.
На первой разлучает эта смерть, то есть любовь, человека с преходящим, с друзьями, имуществом, почестями и всеми творениями, так что ничем он больше не владеет и не пользуется ради себя и предумышленно не двинет ни одним членом по собственной воле и ради собственной пользы. Когда это достигнуто; душа тотчас начинает искать благ духовных и обращается к ним, к молитве, благоговению, добродетели, восхищению, к Богу. О них научается она радеть и ими научается наслаждаться с упоением, оно же выше всех наслаждений; которыми утешалась она раньше. Ибо эти духовные блага по самой природе своей более свойственны ей, нежели блага вещественные. И оттого, что Бог так создал душу, что она не может быть без утешения, а от вещественных радостей она отказалась, чтобы обратиться к духовным, они дают ей такую отраду, что гораздо труднее ей расстаться с ними, нежели было ей раньше расставаться с вещественными. Ибо тот, кто сам это испытал, хорошо знает, что часто бывает гораздо легче отказаться от всего мира, нежели от одного какого-нибудь утешения, одного задушевного чувства, какое иногда дается в молитве или другом каком духовном подвиге.
Но все это лишь начало в сравнении с тем, что следует дальше и для чего любовь действует в человеке. Если любовь действительно сильна, как смерть, то она действует и иначе: она заставляет человека отказаться и расстаться также со всяким духовным утешением и подобными благами, о коих уже сказано выше; чтоб человек свободно и вольно согласился покинуть для Бога все, что до сих пор радовало его душу, чтобы отказался наслаждаться этим или желать этого.
Боже! Кто и не смог бы этого достичь, того принудила бы к тому любовь к Тебе; откажется он от Тебя, Тебя ради, и отрешится от Тебя, ради Тебя. Какую же лучшую и более драгоценную жертву ради Него могли бы принести Богу, как не Его Самого! Но не дивно ли это, что Ему в дар приносишь Его же и платишь за Него Им же Самим!
К сожалению, существует немного таких людей, которые согласны отказаться от преходящих вещественных благ, ибо, отказавшись, часто все же чувствуют влечение к вещам внешним. Но насколько реже встречаются такие люди, которые охотно оставляют духовные блага, в сравнении с чем все вещественные блага - ничто. Ибо Тобою обладать, Господи (говорит один учитель), это - лучшее, что когда-либо мог даровать мир, что когда-либо дарует, от начала веков и до Страшного Суда!
Но как ни безмерно высока и редка такая отрешенность, есть еще одна степень, поднимающая человека на более гордую высоту совершенства в достижении его конечной цели. Это совершает любовь, которая тогда сильна, как разбивающая наше сердце смерть! И это бывает, когда человек отрекается и от вечной жизни, и от сокровищ вечности - от всего, что он мог бы иметь от Бога и Его даров; так что вечную жизнь для себя и ради себя он ясно и сознательно никогда уже не принимает за цель и не радеет о ней; когда надежда на вечную жизнь его больше не волнует, и не радует, и не облегчает ему бремени. Лишь это - истинная степень подлинного и совершенного отрешения. И только любовь дает нам такое отрешение, любовь, которая сильна, как смерть; и она убивает в человеке его "я", и разлучает душу с телом, так что душа ради пользы своей не хочет иметь ничего общего с телом и ни с чем ему подобным. А потому расстается она вообще и с этим миром и отходит туда, где ее место по заслугам ее. А что же иное заслужила она, как не уйти в Тебя, о Бог Предвечный, если ради этой смерти через любовь Ты будешь ее жизнью.
Чтобы совершилось это с нами, в том да поможет нам Бог! Аминь.

О ЕДИНСТВЕ ВЕЩЕЙ

Подобные вещи любят друг друга и соединяются, несхожие бегут и ненавидят друг друга.
Нет ничего более несхожего, как говорит один учитель, чем небо и земля. Почувствовала земля в глубине естества своего, что чужда она небу и несхожа с ним. Потому бежала от неба в места глубинные и лежит там неподвижно и тихо, чтоб не приблизиться к небу. И узнало небо в глубочайшем естестве своем, что земля удалилась от него и заняла глубинные места. Поэтому неудержимо изливается оно плодородием своим в земное царство, и мудрецы хотят, чтобы широкое и далекое небо не оставляло для себя ничего, даже кусочка, равного острию иглы. И возрождает всецело себя небо, пробуждая плодородие в царстве земли.
То же скажу я о человеке, который стал перед собой, перед Богом и перед всеми творениями "ничем"; он занял глубочайшие места и должен излиться в него Бог всецело, или Бог не Бог!
Клянусь вечной правдой Господа: должен Бог излиться всею силою Своей в каждого человека, дошедшего до глубины. Излиться всецело, так, чтобы ни в жизни Своей, ни в сущности Своей, ни в естестве Своем, ни даже в самой божественности Своей не сохранить ничего для Себя; но щедрый плод принося, всецело излиться в человека, отдавшегося Богу и избравшего глубочайшие места.
Когда я сегодня шел сюда, то думал, как бы мне сделать понятной для вас мою проповедь, и придумал пример: если кто сможет понять его, то поймет подлинный смысл и сущность всего моего учения.
Пример этот касается моего глаза и дерева. Открыт или закрыт мой глаз, он все тот же глаз. И у дерева ничего не отнимается и ничто не прибавляется ему через узрение его. Слушайте: предположим, что мой глаз покоится в себе как нечто единое, само в себе заключенное, и только при зрении открывается и устремляется на дерево. И дерево, и глаз остаются тем, чем они были, а все же в действии зрения они становятся настолько одно, что можно было бы сказать: глаз есть дерево, а дерево - глаз. Если бы дерево было вовсе лишено вещества и представляло бы собою нечто чисто духовное, как зрение моего глаза, можно было бы утверждать с полным правом, что в действии зрения дерево и мой глаз - одно существо.
И если так это в мире вещественном, то насколько же больше в мире духовном. Так же должны вы принять во внимание, что между моим глазом и глазом барана, находящегося по ту сторону моря которого я никогда не видал, гораздо больше общего, чем между моим глазом и моим ухом, хотя эти последние принадлежат одному существу. Происходит это оттого, что глаз барана и мой глаз имеют одно и то же назначение. Почему и приписываю я им больше единства, а именно единство действия, чем моему глазу и уху, которые в своем действии не имеют ничего общего.
Я также говорил не раз о свете души, несотворенном и несотворимом. Этого света стараюсь я всегда коснуться в проповеди. И этот свет воспринимает Бога непосредственно; без всяких покровов, таким, каков Он Сам в Себе. Этот свет воспринимает Его в действии внутреннего богорождения!
И тут могу я поистине утверждать, что этот свет имеет больше единства с Богом, чем с какой-либо из сил души, с которыми он все же - по своей принадлежности к одному существу - одно. Ибо несомненно, что в недрах моей души, взятой в одном существе, свет этот не занимает более высокого места, чем всякая другая чувственная способность ее, слух, или зрение, или иная сила, способная страдать от голода, жажды, холода и зноя. И это происходит оттого, что существо есть нечто простое, цельное.
Поэтому, если брать силы души в одном существе, они равны и все стоят одинаково высоко; если же рассматривать их в их действии, то одна гораздо благороднее и выше другой. Вот почему я и говорю: пусть человек отвратится от себя самого и от всего сотворенного. Поскольку ты так поступишь, постольку достигнешь ты единства и блаженства в той искре души, которой никогда не коснулись ни время, ни пространство. Эта искра сопротивляется всем творениям и хочет только Бога, чистого, каков Он есть Сам в Себе. Она не удовлетворится ни Отцом, ни Сыном, ни Святым Духом, ни всеми Тремя Лицами, покуда каждое пребывает в Своем существе. Да! Я утверждаю: мало этому свету и того, чтобы божественная природа, творческая и плодородная, рождалась в нем.
И вот, что кажется еще более удивительным: я утверждаю, что свет этот не довольствуется и простой, в покое пребывающей божественной сущностью, которая не дает и не принимает: он хочет в самую глубину, единую, в тихую пустыню, куда никогда не проникало ничего обособленного, ни Отец, ни Сын, ни Дух Святой; в глубине глубин, где всяк чужой, лишь там доволен этот свет и там он больше у себя, чем в себе самом.
Ибо глубина эта - одна безраздельная тишина, которая неподвижно покоится в себе самой.
И этим неподвижным движимы все вещи.
От нее получают свою жизнь все живущие, живые разумом, погруженные в себя. Дабы жили мы в этом смысле разумно, да поможет нам Бог! Аминь.