"Мертвый" Христос" (князь Мышкин)
В романе Достоевского “Идиот” князь Мышкин - “невоскресший Христос». Сам Достоевский называет его Князем Христом. Это не евангельский Сын Человеческий, но лучшее творение Бога - человек в свете Высшей Красоты, во всем подобный Христу, если таковой мог когда-либо быть; идеальная личность князя Христа, невозможная в реальной жизни, но по воле писателя родившаяся в литературе, это не Вторая Ипостась, потому что в нем отсутствует божественная природа.
Образ Князя Христа - ответ Ренану на его книгу “Жизнь Иисуса ”, в которой французский протестантский писатель и «богослов» изображает Спасителя прекрасным мечтателем, добрым и по-детски наивным человеком, отнюдь не являющимся Сыном Божьим Единородным. Достоевский по ходу действия романа подвергает своего любимого героя беспощадным испытаниям, что, собственно, характерно для писателя, часто посылающего своих персонажей в самое пекло земных страданий для того, чтобы каленым железом была испытана их совесть. Титул князя, как нечто возвышающее, в сочетании с фамилией Мышкин, низводящей высоту до самого уничижительного состояния, символизирует идею Достоевского о пришествии в мир Того, Кто, несмотря на Свое высокое звание, Сам Себя унизил и принес в жертву. Княжество Мышкина, как образа Христа, не от мира сего. Он князь не по сомнительной родословной, но по духу - появившийся ниоткуда. Не имеющей ни биографии, ни родства, он подобен ветхозаветному Мелхиседеку, царю Салима, который был священником Бога Вышнего, не людьми поставленный на это служение, но самим Духом, Который дышит, где хочет. Но Мелхиседек прообразовал собою Христа, истинного Первосвященника, спустившегося с небес. Также и Достоевский дал князю Христу фамилию Мышкин для того, чтобы подчеркнуть, что истинное величие никогда не кичится, но великодушно смиряет себя перед людьми.
Князь Христос есть намного более лучший вариант прекрасного человека, чем ренановский Иисус, но Достоевский, имеющий глубокий парадоксальный и мистический ум, показывая личность этого героя, утверждает мысль, что Христос Богочеловек, а, если бы это было не так, и Мессия (предположительно) был только романтиком и идеалистом, наивно желавшим переделать греховный мир человеческий, то он выглядел бы точно также, как Рыцарь Прекрасного Образа из известного романа Сервантеса, по подобию которого Достоевский, очень любивший этот роман, экспериментально создает своего князя Мышкина, идеального христианского героя - «Христа без божественной природы».
Явление князя Мышкина петербургскому великосветскому обществу с его пороками и поклонением «золотому тельцу» подобно явлению Христа еврейскому народу, запечатленному в одноименной картине Г. Иванова. Вопрос поставлен: что произошло бы с Мессией в Иерусалиме, если бы он был не Богом, а простым человеком? - Достоевский однозначно уверен и доказывает на примере своего героя, что такой Христос сошел бы с ума и не вынес тяжести той миссии, которую взял на себя. Это и происходит в финале романа с князем Мышкиным. В этом человеке все прекрасно, удивительно, невозможно для человека, но нет в нем главного - чуда. Обещание чего-то, что приведет, наконец, к преображению реальной действительности под магическим воздействием души князя и даже совсем невероятному -воскресению в конце романа Настасьи Филипповны - пронизывает почти все повествование, но, тем не менее, надежды остаются тщетными. В этом трагизм личности Князя Христа, который для окружающих его людей, православных христиан по крещению и традиционному воспитанию только идиот (слово, кстати говоря, исключительно русское). «Идиот», безумец для мира сего - юродивый, живущий вопреки всем традиционным устоям общества непонятной никому жизнью. Для «нормальных» людей он сумасшедший. Юродивых на Руси было много, они символическими действиями, подобно ветхозаветным пророкам, обличали грехи современного им общества и имели дар прозрения будущего. В князе Христе все это наблюдается - он мистически одарен, предвидит будущее, и почти ничто в душах людей, с которыми ему приходится сталкиваться, не остается для него тайным. Казалось бы, представители петербуржского общества, принадлежащие к православному русскому народу, должны были в нем узнать человека, похожего на самого Иисуса, и, значит, принять его всем сердцем. Но так было бы наивно думать. У Христа никогда не было много искренних последователей. Иудейский народ, к которому Он пришел, гнал его и, наконец, потребовал у римских властей Его распятия. Еще в «Легенде о Великом инквизиторе» Достоевский ставит вопрос: что сделали бы с Мессией, если бы Он явился миру до Своего Второго пришествия, скажем, в средневековой Севилье, где свирепствовала инквизиция и ради вящей славы Бога еретиков сжигали на костре? Страшный ответ очевиден - Его бы приговорили к сожжению как еретика. Так людьми извращено было Евангелие и лукаво подделано под нравы людей, только по имени являющихся христианами. И не суть важно, католики они или православные - произошла в душах подмена истинного Образа Христова. По евангельским заповедям никто, кроме святых, не жил, в то же время многие, чтящие Бога устами, но далекие от Него сердцем, всегда регулярно говели и причащались, посещая богослужения по воскресным дням и великим праздникам. Для таких святой, а тем более юродивый, - сумасшедший, мешающий жить фарисейской лицемерной жизнью. Место на земле для таких, как князь Мышкин, давно определено - психбольница, как изгнание из «нормального» человеческого общества.
Князь Христос и жители города Петербурга моделируют в романе ситуацию пришествия Мессии к иудейскому народу. За эти два тысячелетия мало, что изменилось: евреи, почитающие себя блюстителями Закона, видели во Христе самозванца; даже некоторые ученики отходили от Него, соблазняясь Его странными речами о Себе, как о Хлебе, сошедшем с небес и о Своем равенстве с Отцом. В противовес правоверным и прочно стоящим на земле «нормальным» законникам и фарисеям, Мессия должен был выглядеть как безумный мечтатель, объявивший Себя Сыном Божьим. Князь Христос Достоевского на фоне петербуржского общества, считавшего себя, если не праведным, то правильным, казался ломающим все привычные этические нормы. Князя Мышкина общество «нормальных» людей с иронией и неприязнью воспринимало как «блаженного», вкладывая в это понятие негативный смысл. В их душах христову любовь подменили нечистые страсти, размножающие и другие пороки. Они жили эгоистической жизнью без всяких признаков подвига и самопожертвования. Князь Христос в отличие от людей с «нормальной» психикой умел любить по-иному, и то была любовь бесплотная, не знающая грубой собственнической ревности и похоти - словно не человек любил, а дух.
Бездуховное существование отражает как в кривом зеркале мнимости и миражи, выдаваемые за реально существующие предметы действительности, но в них нет истинного бытия - это только фантом. Реальность божественная нечто совсеминое - высокое и преображенное. В восприятии греховного мира стремление к правде божьей и преображению есть безумие, а если говорить «реальным» мирским языком - попросту идиотизм. Все святые должны были бы выглядеть в глазах людских греховных сообществ идиотами.
Достоевский убедительно доказывает в своем романе об «идиоте», что Христу нет места на земле - Он неизбежно должен был быть изгнан из человеческого сообщества. Куда же? - в смерть и Воскресение - к Отцу Небесному, откуда Он и пришел. Горький, например, также подтверждает неуместность Христа в реальной жизни, но совсем в другом, богохульном смысле, и делает из этого вульгарный вывод, что поэтому с христианством нужно покончить, как с ненужной миру детской мечтой, с помощью которой духовенство на протяжении стольких веков дурачило простой народ. Христу нет места на земле, но по той причине, что Царство Его не от мира сего, как Он Сам об этом свидетельствовал. Где же найдется место Страннику, Которому негде главу приклонить? - в любящем человеческом сердце. «Мы придем (Я и Отец) и обитель у него сотворим» - так сказано о чистом сердце, способном стать пристанищем для гонимого и странствующего Христа. Ему не обрелось места и в среде людей, формально крещеных и живущим по мертвым обрядам - ставящих свечки перед образами, слушающих воскресную Литургию, говеющих Великим Постом, как это было положено в синодальный период церковной русской истории, когда все обязаны были причащаться один раз в год. Доходило до того, что даже для поступающих на работу необходимо было предъявлять письменное свидетельство духовника в том, что «человек сей действительно причащался Великим Постом». События, описанные в романе «Идиот» приходились на синодальный период. Тогда православие в России было официальной религией и формальная церковность без Христа была нормой, не подлежащей никакому пересмотру. В чем проходила настоящая жизнь воцерковленных русских людей из высшего общества, облеченная лицемерной личиной веры, не знающей Христа? - В пьянстве, прелюбодеяниях, взяточничестве, игре в рулетку, интриганстве, сребролюбии и др. Театры все больше и больше стали заменять аристократии и интеллигенциицерковь.
И вот там, где божественная истина была подменена ложью, появляется Князь Христос - главный герой романа, как с неба свалившийся - аутсайдер Петербурга, подобно тому как когда-то Сын Божий спустился с неба в теле человеческом в центр падшего греховного мира - Иерусалим - столицу народа священников, исповедующего веру в истинного Единого Бога. И даже в этом священном граде две тысячи лет назад люди мало чем отличались от тех, кто жил в Петербурге XIX века. Там и тут процветало обрядоверие и фарисейство; заповеди Божии были отменены человеческими преданиями и суевериями. Как в Иерусалиме, Христос - отвергнутый краеугольный камень - с Его проповедью Любви был неуместен и невозможен среди иудеев, так и идеальный князь Мышкин, обличавший одной своей персоной нравы жителей Петербурга, был лишним в обществе. В «Легенде о великом инквизиторе» Достоевский создает потрясающий миф о пришествии Христа на землю в средневековую Севилью, где свирепствовала инквизиция, и, ставя вопрос - что было бы с Ним, если бы Он явился в инквизиторскую Севилью тех времен? - писатель отвечает - Христа приговорили бы к сожжению на костре. Почему? - Великий инквизитор отвечает: «Мы давно уже не с Тобой, а с ним», т.е. с антихристом. Надо понимать эту мысль так, что «с ним» уже не только католическая церковь, но уже большинство людей, независимо от своей религиозной конфессии. Продолжая эту мысль, спросим: что было бы, если в Петербург пришел настоящий Христос, а не Его литературный двойник без божественной природы, каким был князь Мышкин? Ответ напрашивается сам собой: конечно, не сожгли бы на костре (иные были законы и обычаи), но отлучили бы от Церкви и непременно закрыли в психиатрическую лечебницу. Человечество не изменились со времени первого пришествия Сына Человеческого. Над Христом смеялись, Его ненавидели и гнали те, кого Он пришел спасти, так и героя Достоевского многие ненавидели и преследовали, и главными гонителями были протестантский пастор и сельский учитель, одержимые завистью. Неприязнь к князю происходила оттого, что его любили дети. Тут скрывается тайный символический смысл - аллюзия на события Евангелия. Как это напоминает ненависть и зависть ко Христу первосвященников и законоучителей за то, что простые люди в своей вере следовали за Ним. Также вспоминаются слова: «Пустите детей приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное!»
Романы Достоевского часто представляют развернутые притчи на евангельские темы, волновавшие писателя. И в «Идиоте» угадывается еще одна евангельская история, пронзительно звучащая грустным и прекрасным лейтмотивом. Речь идет об отношении Иисуса к женщине-блуднице, взятой в прелюбодеянии и приведенной к Нему на суд. Христос всему иудейскому обществу, погрязшему в пороках, показывает пример любви-жалости и любви-сострадания к падшей: “ Кто из вас без греха - тот пусть первый бросит в нее камень! ” Любовь князя Мышкина к несчастной Мари (даже имя общее) есть очередная аллюзия на историю Марии Магдалины, из которой Христос изгнал семь бесов. Но кульминацией этой драматической темы, воплотившей отношение Христа к падшей женщине, является ангельская любовь князя Мышкина к Настасье Филипповне. Он любит ее, подобно тому, как и Христос мог бы любить Марию Магдалину - любовью-жалостью безо всякой тени эротической страсти, что в глазах мира сего не вызывает никакого доверия и также почитается безумием. Но в чем тут заметное отличие евангельского оригинала от его копии в романе Достоевского? - В том, как выше было уже сказано, что в князе все прекрасно, изумительно, но нет в нем чуда преображения, а больше сказать - князь Христос Достоевского не воскресает и не может никого воскресить и даже исцелить: несчастная Мари побивается камнями и умирает. Единственное, что может дать ей ее «спаситель» - это утешение перед кончиной в искренней чистой любви детей, которых он научил любить по-христиански. Конечно, это можно назвать чудом, но его недостаточно для того, чтобы жизнь Мари в корне изменилась, как меняется жизнь евангельской Марии Магдалины. Была в этом сила, но сила человеческая - не божественная, не вечная, а временная - угасающая. Даже и в чудесном преображении детских душ не ожидается в будущем настоящего перерождения их природы, ибо, как можно себе представить, с уходом нашего героя из деревни, где произошла история необычной и странной его любви к Мари, исчезнет, угаснет и это вспыхнувшее ярким пламенем чудо - дети вырастут и, вероятно, забудут урок, тем более, что их постоянными воспитателями останутсяродители, пасторы и учителя, а чему они могут научить детей, ясно и без объяснений. Повзрослевший ребенок будет повторять то, что видел и слышал в доме отца своего. История, которая так захватила детское воображение, останется только светлым мгновением, зерном, заросшим на каменистой почве повседневной и суетной жизни тернием и волчцами.
Князь Мышкин - чудесный временный учитель, самоотверженно учивший детей любить и жалеть. Но этого было недостаточно, чтобы победить онтологическое мировое зло. Для такой победы требуется сила не человеческая. Мудрое учительство и сама жизнь князя только заставляют еще больше убеждаться в недостижимости того идеала, который он проповедует. Наш князь, рыцарь бедный, в истории с несчастной Мари, русский Дон- Кихот, не может сказать: “ Я победил мир “, - как это изрек однажды Христос. Мир, окружавший князя Мышкина и Дон Кихота, почти не ощутил их доброго влияния. Природа человеческая только всколыхнулась в порыве любви, но осталась прежней. Не совершилось великого и нового не состоялось. Не случилось священнодействия, а промелькнуло только воспоминание о нем.
Настасья Филипповна, «побиваемая камнями», измученная демонами и порочной страстью Рогожина погибает от его ножа. Здесь не совершается изгнания злых духов, имеющее место в евангельском повествовании о Марии Магдалине. В романе отсутствует возрождение к новой жизни и самое главное! В этом глубочайший трагизм. И сам князь Мышкин, новый Дон Кихот уходит в болезнь - сходит с ума и сам становится одержимым. В этом состоянии он поразительно похож на Иисуса, что изображен на картине художника Гольбейна Младшего. Ее копия тоже не случайно висит в мрачном, напоминающем склеп, доме Рогожина. Называется она “ Мертвый Христос “. В “ Письмах русского путешественника” Карамзина мы читаем: ” В Христе (...) не видно ничего божественного, но как умерший человек изображен Он весьма естественно”. В этой связи уместно будет вспомнить пророчество Исайи, духом прозревшего Лик Страдающего Мессии:«…нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его».
Через много лет это пророчество исполнилось и ближайшие ученики Иисуса после снятия своего учителя с Креста увидали Его в подобии смертного, подверженного тлению, человека, а Он говорил: «Блажен, кто не усомнится обо Мне».Но еще больший соблазн возникает оттого, что, по преданию, о котором упоминает Карамзин, Гольбейн писал образ умершего и снятого с Креста Сына Человеческого с натуры утопленника, что делает его картину ужасной пародией на Лик, написанный Исайей, потому что есть вещи, к которым допустимо прикасаться словом, но никак не средствами живописи. Слово при описании того, что «Он (Христос) не имел ни вида, ни доброты» сохраняет целомудрие и тайну, масляные же ядовитые краски растлевают священное и обнажают то, что не дозволено подвергать обнажению. Показывать умершее изъязвленное тело, усиливая при изображении и без того грубый натурализм смерти, противоречит вере в возможностьпреображения и обожения человека, благодаря Крестным заслугам и Воскресению Иисуса. По этой же причине, фотографировать человека, лежащего в гробу есть тот же самый языческий натурализм, не знающий фаворского нетварного света, излучаемого земным Телом Христа. Попытка запечатлеть разрушенную храмину, из которой вылетела душа, несовместимо с христианским мировоззрением. В том, что делается исключительный акцент на человеческой природе Христа, подверженной страданиям и познавшей самое смерть, которая накладывает свою как бы окончательную печать наобраз, еще не прославленный, есть что-то патологическое и кощунственное. Средствами искусства, имитирующего акт бичевания, вызвано нецеломудренное и даже в какой-то степени экстатическое созерцание изуродованной Плоти Сына Человеческого, напоминающего надругательство над мощами святых в революционные годы, когда из церквей вытаскивали их останки затем, чтобы совлечь с них покровы и выставить на всеобщее обозрение законы тления, не миновавшие и людей святых.
Достоевский, читавший Карамзина, пожелал своими глазами увидеть картину Гольбейна, для чего и посетил Базель. Жуткое впечатление она произвела на автора “Идиота”. Он тогда же сказал своей жене: ” от такой картины вера может пропасть.” Впрочем, от созерцания сцены бичевания Христа в фильме Мэла Гибсона «Страсти Христовы», длящейся чуть ли не полчаса, тоже вера не появится. Какие чувства могут возникнуть у зрителя? - Может быть, естественная жалость к человеку, подвергающемуся таким страданиям, но, наверное, тут больше будет иметь место смутное неосознанное ощущение чего-то запретного, свершающегося неизвестно зачем прямо на глазах, от чего смертная человеческая природа интуитивно отвращается, как от своего отражения, которого страшится. Действительно, глядя на истерзанное тело Того, Кто должен был спасти всех, трудно уверовать в Его Воскресение.
В своей работе «Византия и Русь: два типа духовности» С. Аверинцев справедливо ставит вопрос: «Можно ли изображение Христа в предельно униженном облике оправдать богословской идеей Его кенозиса? Да, когда-то жили люди, бывшие очевидцами как жизни Спасителя, так и Его смерти, Его уничижения и Его славы. И нам как будто ничто не мешает представить себя на их месте и изобразить Спасителя так, как они могли бы Его видеть. Но все-таки стоит прежде вспомнить легенду о возникновении Нерукотворного образа, где упоминается художник, неудачно пытавшийся изобразить Спасителя средствами живописи. Вероятно, здесь опять мы встречаемся с проблемой плотского и духовного видения». И лучше нельзя сказать о проблеме изображения Образа Мессии, имеющей как религиозный, так и этический характер.
У Ренана, выразителя крайне протестанстского рационалистического мировидения, десакрализующего Священное Писание, Спаситель только «добрый человек» в смысле катарской веры. Такой Иисус сродни и булгаковскому Иешуа, в которого нельзя поверить как в Богочеловека! В этой системе вполне допустима подобная подмена: если Иисус - Иешуа - всего лишь наивный мечтатель-идеалист, то он по человечеству своему в принципе ничем не может отличаться от простого утопленника. Ренановско-гольбейновский «Иисус» не может воскреснуть - здесь скрывается страшная правда, но она относится исключительно к выдуманному персонажу романов и картин, с которым реальный истинный Христос не имеет ничего общего. Христос и для Блока был не более чем «женственным призраком». Принять идею воплощения и вочеловечения Бога чрезвычайно трудно обыденному человеческому сознанию, не просвещенному благодатью. По дуалистическим воззрениям античных философов, а вслед за ними и гностиков, трансцедентное божество, абсолютно духовное, для которого смешение со злой дьявольской материей является невозможным и недостойным, вера в то, что Бог мог принять на себя человеческую плоть, являлась безумием. Тем более принять истину Воскресения этой плоти было еще большим безумием для эллинской философской мысли. Поэтому и позднейший протестантский рационализм скептически относился к основным христианским догматам о Боговоплощении и Воскресении, фактически отрицая их.
Ренан, с которым Достоевский вступает в полемику, предваряет будущее общее неверие в Богочеловечество Христа. Такая ложь последовательно рождает образ невоскресающего «женственного призрака», в которого невозможно уверовать, как в Спасителя. Мысль гностиков и эллинских философов такова: если «Единое» не может принять на себя плоть человеческую, то о воскресении невоплощенного божества говорить - безумие, а, значит, истинный Христос был другим - совсем не Тем, Каким проповедуют Его христиане.
«В белом венчике из роз впереди Исус Христос» - это проповедь “ мертвого Христа” в том же булгаковско-ренановском духе. Гольбейн, по сути, убивает Бога, показывая его бессильным воскреснуть. И это возвещение «смерти Бога» есть ничто иное, как Его убийство в человеческой душе. Такая установка по умолчанию принята современным Западом - в этом тайнаапостасии: женоподобный Иисус, как Его изображали в католической живописи Ренессанса, томно и нежно закатывающий глаза к воображаемым небесам или кокетливо опускающий их в землю, в сути своей не может быть жизнеспособным и обречен на смерть. Апостолы не могли бы уверовать в такого Христа, как в Мессию.
Чрезвычайно интересен эпизод посещения князем Мышкиным жилища Рогожина. Внешне он напоминает евангельское событие - когда Христос входит в дом Матфея-мытаря. Какова же была сила, сделавшая апостола из того, кто был прежде презираемым сборщиком податей! Но князь Христос Достоевского способен своим ангельским смирением только отвратить от себя рогожинский нож, чуть было не поразивший его на одной из страниц романа. Какой смысл можно усмотреть в том, что Достоевский картину Гольбейна поместил именно в доме Рогожина, мрачном и жутком, словно кладбище? Вероятно, дело в том, что герой, являющийся антиподом князя, в душе своей в будущем должен былубить Бога в себе. Совершая в финале романа преступление, он совершает этот грех, лишая жизни Настасью Филипповну.Картина Гольбейна это пророчество убийства!
Человек, созданный по образу и подобию Божию, и в смерти своей должен нести на себе печать Христову. В ликах святых, когда душа отделялась от тела, ярко начинало светить духовное солнце Фавора, в котором уже предвосхищалось обетование будущего Воскресения. Но можно себе представить, как выглядел князь Мышкин, ушедший в свою болезнь и измученный страданиями, причиненными ему уродливым падшим миром, гонящим Христа всем своим бытием: несомненно, еще до своей смерти он должен был выглядеть, как гольбейновский “ Мертвый Христос”. Может показаться мрачным такое заключение, но ведь страшна и сама концовка романа. Это финал великой трагедии, не оставляющий никакой надежды: все, как в реальной земной жизни с ее грубым языческим натурализмом, вступающим в конфликт с «преображенным миром Христа», - без прикрас, но и без живого Бога, похороненного в картине Гольбейна - там Его стерегут стражи - блоковские «злые звери», как некогда римские солдаты, охраняющие гроб Спасителя.
Не было писателя с таким жестоким талантом, как Достоевский. Он сам своего рода мученик за правду, но также беспощадно заставляет мучиться и своего читателя. Писатель-пророк проводит душу через самое пекло страданий, в котором трудно остаться живым. Роман «Идиот» - трагедия, с которой несравнимы даже трагедии Шекспира, но этот трагизм - ответ Ренану и Гольбейну на их заблуждения. Истинная реальность не такова, какой представляли ее себе они.
И все же идеальный христианский герой, созданный гением Достоевского, стал дорогим и близким сердцу, именноблагодаря невозможности своего существования в сем мире, как он был дорог и для самого писателя, больше всего любившего именно это свое произведение о русском Князе Христе. Он не такой, как у Ренана, - выдуманный и вымученный призрак, к которому не может возникнуть симпатия. Трагичны идея и музыка романа «Идиот», но на эту трагедийность отбрасывает лучи невидимая высшая реальность бытия Богочеловека Христа, в Которого сам Достоевский верует, как в Спасителя и в этой вере - свет, воссиявший над почти беспросветной тьмою, заполняющей пространство великой книги. Сверхидея ее - горячая страстная убежденность Достоевского в Воскресение, несмотря на удушающий духовный мир романа, и на то, что не остается в конце его никакой надежды на возможность счастья человека на земле, на первый взгляд совершенно покинутого Богом. Вопреки всему злу, выявленному в романе со страшной силой, все же душу посещает удивительное просветление. Но, если принять несокрушимую веру Достоевского, сказавшего однажды, что он предпочтет «быть со Христом, а не с истиной», если последняя вдруг окажется где-то вне Христа, то ни во коей мере нельзя будет уже видеть в произведении только мрак и безысходность: из этой страшной бездны, куда писатель не побоялся спуститься, как и Христос спускался в ад, выход один - к истинному Мессии - Богочеловеку, имеющего власть воскресить и «гольбейновского утопленника»! Таков парадокс Достоевского, для которого роман «Идиот» был своего рода духовным и литературным экспериментом.
Образ Князя Христа - ответ Ренану на его книгу “Жизнь Иисуса ”, в которой французский протестантский писатель и «богослов» изображает Спасителя прекрасным мечтателем, добрым и по-детски наивным человеком, отнюдь не являющимся Сыном Божьим Единородным. Достоевский по ходу действия романа подвергает своего любимого героя беспощадным испытаниям, что, собственно, характерно для писателя, часто посылающего своих персонажей в самое пекло земных страданий для того, чтобы каленым железом была испытана их совесть. Титул князя, как нечто возвышающее, в сочетании с фамилией Мышкин, низводящей высоту до самого уничижительного состояния, символизирует идею Достоевского о пришествии в мир Того, Кто, несмотря на Свое высокое звание, Сам Себя унизил и принес в жертву. Княжество Мышкина, как образа Христа, не от мира сего. Он князь не по сомнительной родословной, но по духу - появившийся ниоткуда. Не имеющей ни биографии, ни родства, он подобен ветхозаветному Мелхиседеку, царю Салима, который был священником Бога Вышнего, не людьми поставленный на это служение, но самим Духом, Который дышит, где хочет. Но Мелхиседек прообразовал собою Христа, истинного Первосвященника, спустившегося с небес. Также и Достоевский дал князю Христу фамилию Мышкин для того, чтобы подчеркнуть, что истинное величие никогда не кичится, но великодушно смиряет себя перед людьми.
Князь Христос есть намного более лучший вариант прекрасного человека, чем ренановский Иисус, но Достоевский, имеющий глубокий парадоксальный и мистический ум, показывая личность этого героя, утверждает мысль, что Христос Богочеловек, а, если бы это было не так, и Мессия (предположительно) был только романтиком и идеалистом, наивно желавшим переделать греховный мир человеческий, то он выглядел бы точно также, как Рыцарь Прекрасного Образа из известного романа Сервантеса, по подобию которого Достоевский, очень любивший этот роман, экспериментально создает своего князя Мышкина, идеального христианского героя - «Христа без божественной природы».
Явление князя Мышкина петербургскому великосветскому обществу с его пороками и поклонением «золотому тельцу» подобно явлению Христа еврейскому народу, запечатленному в одноименной картине Г. Иванова. Вопрос поставлен: что произошло бы с Мессией в Иерусалиме, если бы он был не Богом, а простым человеком? - Достоевский однозначно уверен и доказывает на примере своего героя, что такой Христос сошел бы с ума и не вынес тяжести той миссии, которую взял на себя. Это и происходит в финале романа с князем Мышкиным. В этом человеке все прекрасно, удивительно, невозможно для человека, но нет в нем главного - чуда. Обещание чего-то, что приведет, наконец, к преображению реальной действительности под магическим воздействием души князя и даже совсем невероятному -воскресению в конце романа Настасьи Филипповны - пронизывает почти все повествование, но, тем не менее, надежды остаются тщетными. В этом трагизм личности Князя Христа, который для окружающих его людей, православных христиан по крещению и традиционному воспитанию только идиот (слово, кстати говоря, исключительно русское). «Идиот», безумец для мира сего - юродивый, живущий вопреки всем традиционным устоям общества непонятной никому жизнью. Для «нормальных» людей он сумасшедший. Юродивых на Руси было много, они символическими действиями, подобно ветхозаветным пророкам, обличали грехи современного им общества и имели дар прозрения будущего. В князе Христе все это наблюдается - он мистически одарен, предвидит будущее, и почти ничто в душах людей, с которыми ему приходится сталкиваться, не остается для него тайным. Казалось бы, представители петербуржского общества, принадлежащие к православному русскому народу, должны были в нем узнать человека, похожего на самого Иисуса, и, значит, принять его всем сердцем. Но так было бы наивно думать. У Христа никогда не было много искренних последователей. Иудейский народ, к которому Он пришел, гнал его и, наконец, потребовал у римских властей Его распятия. Еще в «Легенде о Великом инквизиторе» Достоевский ставит вопрос: что сделали бы с Мессией, если бы Он явился миру до Своего Второго пришествия, скажем, в средневековой Севилье, где свирепствовала инквизиция и ради вящей славы Бога еретиков сжигали на костре? Страшный ответ очевиден - Его бы приговорили к сожжению как еретика. Так людьми извращено было Евангелие и лукаво подделано под нравы людей, только по имени являющихся христианами. И не суть важно, католики они или православные - произошла в душах подмена истинного Образа Христова. По евангельским заповедям никто, кроме святых, не жил, в то же время многие, чтящие Бога устами, но далекие от Него сердцем, всегда регулярно говели и причащались, посещая богослужения по воскресным дням и великим праздникам. Для таких святой, а тем более юродивый, - сумасшедший, мешающий жить фарисейской лицемерной жизнью. Место на земле для таких, как князь Мышкин, давно определено - психбольница, как изгнание из «нормального» человеческого общества.
Князь Христос и жители города Петербурга моделируют в романе ситуацию пришествия Мессии к иудейскому народу. За эти два тысячелетия мало, что изменилось: евреи, почитающие себя блюстителями Закона, видели во Христе самозванца; даже некоторые ученики отходили от Него, соблазняясь Его странными речами о Себе, как о Хлебе, сошедшем с небес и о Своем равенстве с Отцом. В противовес правоверным и прочно стоящим на земле «нормальным» законникам и фарисеям, Мессия должен был выглядеть как безумный мечтатель, объявивший Себя Сыном Божьим. Князь Христос Достоевского на фоне петербуржского общества, считавшего себя, если не праведным, то правильным, казался ломающим все привычные этические нормы. Князя Мышкина общество «нормальных» людей с иронией и неприязнью воспринимало как «блаженного», вкладывая в это понятие негативный смысл. В их душах христову любовь подменили нечистые страсти, размножающие и другие пороки. Они жили эгоистической жизнью без всяких признаков подвига и самопожертвования. Князь Христос в отличие от людей с «нормальной» психикой умел любить по-иному, и то была любовь бесплотная, не знающая грубой собственнической ревности и похоти - словно не человек любил, а дух.
Бездуховное существование отражает как в кривом зеркале мнимости и миражи, выдаваемые за реально существующие предметы действительности, но в них нет истинного бытия - это только фантом. Реальность божественная нечто совсеминое - высокое и преображенное. В восприятии греховного мира стремление к правде божьей и преображению есть безумие, а если говорить «реальным» мирским языком - попросту идиотизм. Все святые должны были бы выглядеть в глазах людских греховных сообществ идиотами.
Достоевский убедительно доказывает в своем романе об «идиоте», что Христу нет места на земле - Он неизбежно должен был быть изгнан из человеческого сообщества. Куда же? - в смерть и Воскресение - к Отцу Небесному, откуда Он и пришел. Горький, например, также подтверждает неуместность Христа в реальной жизни, но совсем в другом, богохульном смысле, и делает из этого вульгарный вывод, что поэтому с христианством нужно покончить, как с ненужной миру детской мечтой, с помощью которой духовенство на протяжении стольких веков дурачило простой народ. Христу нет места на земле, но по той причине, что Царство Его не от мира сего, как Он Сам об этом свидетельствовал. Где же найдется место Страннику, Которому негде главу приклонить? - в любящем человеческом сердце. «Мы придем (Я и Отец) и обитель у него сотворим» - так сказано о чистом сердце, способном стать пристанищем для гонимого и странствующего Христа. Ему не обрелось места и в среде людей, формально крещеных и живущим по мертвым обрядам - ставящих свечки перед образами, слушающих воскресную Литургию, говеющих Великим Постом, как это было положено в синодальный период церковной русской истории, когда все обязаны были причащаться один раз в год. Доходило до того, что даже для поступающих на работу необходимо было предъявлять письменное свидетельство духовника в том, что «человек сей действительно причащался Великим Постом». События, описанные в романе «Идиот» приходились на синодальный период. Тогда православие в России было официальной религией и формальная церковность без Христа была нормой, не подлежащей никакому пересмотру. В чем проходила настоящая жизнь воцерковленных русских людей из высшего общества, облеченная лицемерной личиной веры, не знающей Христа? - В пьянстве, прелюбодеяниях, взяточничестве, игре в рулетку, интриганстве, сребролюбии и др. Театры все больше и больше стали заменять аристократии и интеллигенциицерковь.
И вот там, где божественная истина была подменена ложью, появляется Князь Христос - главный герой романа, как с неба свалившийся - аутсайдер Петербурга, подобно тому как когда-то Сын Божий спустился с неба в теле человеческом в центр падшего греховного мира - Иерусалим - столицу народа священников, исповедующего веру в истинного Единого Бога. И даже в этом священном граде две тысячи лет назад люди мало чем отличались от тех, кто жил в Петербурге XIX века. Там и тут процветало обрядоверие и фарисейство; заповеди Божии были отменены человеческими преданиями и суевериями. Как в Иерусалиме, Христос - отвергнутый краеугольный камень - с Его проповедью Любви был неуместен и невозможен среди иудеев, так и идеальный князь Мышкин, обличавший одной своей персоной нравы жителей Петербурга, был лишним в обществе. В «Легенде о великом инквизиторе» Достоевский создает потрясающий миф о пришествии Христа на землю в средневековую Севилью, где свирепствовала инквизиция, и, ставя вопрос - что было бы с Ним, если бы Он явился в инквизиторскую Севилью тех времен? - писатель отвечает - Христа приговорили бы к сожжению на костре. Почему? - Великий инквизитор отвечает: «Мы давно уже не с Тобой, а с ним», т.е. с антихристом. Надо понимать эту мысль так, что «с ним» уже не только католическая церковь, но уже большинство людей, независимо от своей религиозной конфессии. Продолжая эту мысль, спросим: что было бы, если в Петербург пришел настоящий Христос, а не Его литературный двойник без божественной природы, каким был князь Мышкин? Ответ напрашивается сам собой: конечно, не сожгли бы на костре (иные были законы и обычаи), но отлучили бы от Церкви и непременно закрыли в психиатрическую лечебницу. Человечество не изменились со времени первого пришествия Сына Человеческого. Над Христом смеялись, Его ненавидели и гнали те, кого Он пришел спасти, так и героя Достоевского многие ненавидели и преследовали, и главными гонителями были протестантский пастор и сельский учитель, одержимые завистью. Неприязнь к князю происходила оттого, что его любили дети. Тут скрывается тайный символический смысл - аллюзия на события Евангелия. Как это напоминает ненависть и зависть ко Христу первосвященников и законоучителей за то, что простые люди в своей вере следовали за Ним. Также вспоминаются слова: «Пустите детей приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное!»
Романы Достоевского часто представляют развернутые притчи на евангельские темы, волновавшие писателя. И в «Идиоте» угадывается еще одна евангельская история, пронзительно звучащая грустным и прекрасным лейтмотивом. Речь идет об отношении Иисуса к женщине-блуднице, взятой в прелюбодеянии и приведенной к Нему на суд. Христос всему иудейскому обществу, погрязшему в пороках, показывает пример любви-жалости и любви-сострадания к падшей: “ Кто из вас без греха - тот пусть первый бросит в нее камень! ” Любовь князя Мышкина к несчастной Мари (даже имя общее) есть очередная аллюзия на историю Марии Магдалины, из которой Христос изгнал семь бесов. Но кульминацией этой драматической темы, воплотившей отношение Христа к падшей женщине, является ангельская любовь князя Мышкина к Настасье Филипповне. Он любит ее, подобно тому, как и Христос мог бы любить Марию Магдалину - любовью-жалостью безо всякой тени эротической страсти, что в глазах мира сего не вызывает никакого доверия и также почитается безумием. Но в чем тут заметное отличие евангельского оригинала от его копии в романе Достоевского? - В том, как выше было уже сказано, что в князе все прекрасно, изумительно, но нет в нем чуда преображения, а больше сказать - князь Христос Достоевского не воскресает и не может никого воскресить и даже исцелить: несчастная Мари побивается камнями и умирает. Единственное, что может дать ей ее «спаситель» - это утешение перед кончиной в искренней чистой любви детей, которых он научил любить по-христиански. Конечно, это можно назвать чудом, но его недостаточно для того, чтобы жизнь Мари в корне изменилась, как меняется жизнь евангельской Марии Магдалины. Была в этом сила, но сила человеческая - не божественная, не вечная, а временная - угасающая. Даже и в чудесном преображении детских душ не ожидается в будущем настоящего перерождения их природы, ибо, как можно себе представить, с уходом нашего героя из деревни, где произошла история необычной и странной его любви к Мари, исчезнет, угаснет и это вспыхнувшее ярким пламенем чудо - дети вырастут и, вероятно, забудут урок, тем более, что их постоянными воспитателями останутсяродители, пасторы и учителя, а чему они могут научить детей, ясно и без объяснений. Повзрослевший ребенок будет повторять то, что видел и слышал в доме отца своего. История, которая так захватила детское воображение, останется только светлым мгновением, зерном, заросшим на каменистой почве повседневной и суетной жизни тернием и волчцами.
Князь Мышкин - чудесный временный учитель, самоотверженно учивший детей любить и жалеть. Но этого было недостаточно, чтобы победить онтологическое мировое зло. Для такой победы требуется сила не человеческая. Мудрое учительство и сама жизнь князя только заставляют еще больше убеждаться в недостижимости того идеала, который он проповедует. Наш князь, рыцарь бедный, в истории с несчастной Мари, русский Дон- Кихот, не может сказать: “ Я победил мир “, - как это изрек однажды Христос. Мир, окружавший князя Мышкина и Дон Кихота, почти не ощутил их доброго влияния. Природа человеческая только всколыхнулась в порыве любви, но осталась прежней. Не совершилось великого и нового не состоялось. Не случилось священнодействия, а промелькнуло только воспоминание о нем.
Настасья Филипповна, «побиваемая камнями», измученная демонами и порочной страстью Рогожина погибает от его ножа. Здесь не совершается изгнания злых духов, имеющее место в евангельском повествовании о Марии Магдалине. В романе отсутствует возрождение к новой жизни и самое главное! В этом глубочайший трагизм. И сам князь Мышкин, новый Дон Кихот уходит в болезнь - сходит с ума и сам становится одержимым. В этом состоянии он поразительно похож на Иисуса, что изображен на картине художника Гольбейна Младшего. Ее копия тоже не случайно висит в мрачном, напоминающем склеп, доме Рогожина. Называется она “ Мертвый Христос “. В “ Письмах русского путешественника” Карамзина мы читаем: ” В Христе (...) не видно ничего божественного, но как умерший человек изображен Он весьма естественно”. В этой связи уместно будет вспомнить пророчество Исайи, духом прозревшего Лик Страдающего Мессии:«…нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его».
Через много лет это пророчество исполнилось и ближайшие ученики Иисуса после снятия своего учителя с Креста увидали Его в подобии смертного, подверженного тлению, человека, а Он говорил: «Блажен, кто не усомнится обо Мне».Но еще больший соблазн возникает оттого, что, по преданию, о котором упоминает Карамзин, Гольбейн писал образ умершего и снятого с Креста Сына Человеческого с натуры утопленника, что делает его картину ужасной пародией на Лик, написанный Исайей, потому что есть вещи, к которым допустимо прикасаться словом, но никак не средствами живописи. Слово при описании того, что «Он (Христос) не имел ни вида, ни доброты» сохраняет целомудрие и тайну, масляные же ядовитые краски растлевают священное и обнажают то, что не дозволено подвергать обнажению. Показывать умершее изъязвленное тело, усиливая при изображении и без того грубый натурализм смерти, противоречит вере в возможностьпреображения и обожения человека, благодаря Крестным заслугам и Воскресению Иисуса. По этой же причине, фотографировать человека, лежащего в гробу есть тот же самый языческий натурализм, не знающий фаворского нетварного света, излучаемого земным Телом Христа. Попытка запечатлеть разрушенную храмину, из которой вылетела душа, несовместимо с христианским мировоззрением. В том, что делается исключительный акцент на человеческой природе Христа, подверженной страданиям и познавшей самое смерть, которая накладывает свою как бы окончательную печать наобраз, еще не прославленный, есть что-то патологическое и кощунственное. Средствами искусства, имитирующего акт бичевания, вызвано нецеломудренное и даже в какой-то степени экстатическое созерцание изуродованной Плоти Сына Человеческого, напоминающего надругательство над мощами святых в революционные годы, когда из церквей вытаскивали их останки затем, чтобы совлечь с них покровы и выставить на всеобщее обозрение законы тления, не миновавшие и людей святых.
Достоевский, читавший Карамзина, пожелал своими глазами увидеть картину Гольбейна, для чего и посетил Базель. Жуткое впечатление она произвела на автора “Идиота”. Он тогда же сказал своей жене: ” от такой картины вера может пропасть.” Впрочем, от созерцания сцены бичевания Христа в фильме Мэла Гибсона «Страсти Христовы», длящейся чуть ли не полчаса, тоже вера не появится. Какие чувства могут возникнуть у зрителя? - Может быть, естественная жалость к человеку, подвергающемуся таким страданиям, но, наверное, тут больше будет иметь место смутное неосознанное ощущение чего-то запретного, свершающегося неизвестно зачем прямо на глазах, от чего смертная человеческая природа интуитивно отвращается, как от своего отражения, которого страшится. Действительно, глядя на истерзанное тело Того, Кто должен был спасти всех, трудно уверовать в Его Воскресение.
В своей работе «Византия и Русь: два типа духовности» С. Аверинцев справедливо ставит вопрос: «Можно ли изображение Христа в предельно униженном облике оправдать богословской идеей Его кенозиса? Да, когда-то жили люди, бывшие очевидцами как жизни Спасителя, так и Его смерти, Его уничижения и Его славы. И нам как будто ничто не мешает представить себя на их месте и изобразить Спасителя так, как они могли бы Его видеть. Но все-таки стоит прежде вспомнить легенду о возникновении Нерукотворного образа, где упоминается художник, неудачно пытавшийся изобразить Спасителя средствами живописи. Вероятно, здесь опять мы встречаемся с проблемой плотского и духовного видения». И лучше нельзя сказать о проблеме изображения Образа Мессии, имеющей как религиозный, так и этический характер.
У Ренана, выразителя крайне протестанстского рационалистического мировидения, десакрализующего Священное Писание, Спаситель только «добрый человек» в смысле катарской веры. Такой Иисус сродни и булгаковскому Иешуа, в которого нельзя поверить как в Богочеловека! В этой системе вполне допустима подобная подмена: если Иисус - Иешуа - всего лишь наивный мечтатель-идеалист, то он по человечеству своему в принципе ничем не может отличаться от простого утопленника. Ренановско-гольбейновский «Иисус» не может воскреснуть - здесь скрывается страшная правда, но она относится исключительно к выдуманному персонажу романов и картин, с которым реальный истинный Христос не имеет ничего общего. Христос и для Блока был не более чем «женственным призраком». Принять идею воплощения и вочеловечения Бога чрезвычайно трудно обыденному человеческому сознанию, не просвещенному благодатью. По дуалистическим воззрениям античных философов, а вслед за ними и гностиков, трансцедентное божество, абсолютно духовное, для которого смешение со злой дьявольской материей является невозможным и недостойным, вера в то, что Бог мог принять на себя человеческую плоть, являлась безумием. Тем более принять истину Воскресения этой плоти было еще большим безумием для эллинской философской мысли. Поэтому и позднейший протестантский рационализм скептически относился к основным христианским догматам о Боговоплощении и Воскресении, фактически отрицая их.
Ренан, с которым Достоевский вступает в полемику, предваряет будущее общее неверие в Богочеловечество Христа. Такая ложь последовательно рождает образ невоскресающего «женственного призрака», в которого невозможно уверовать, как в Спасителя. Мысль гностиков и эллинских философов такова: если «Единое» не может принять на себя плоть человеческую, то о воскресении невоплощенного божества говорить - безумие, а, значит, истинный Христос был другим - совсем не Тем, Каким проповедуют Его христиане.
«В белом венчике из роз впереди Исус Христос» - это проповедь “ мертвого Христа” в том же булгаковско-ренановском духе. Гольбейн, по сути, убивает Бога, показывая его бессильным воскреснуть. И это возвещение «смерти Бога» есть ничто иное, как Его убийство в человеческой душе. Такая установка по умолчанию принята современным Западом - в этом тайнаапостасии: женоподобный Иисус, как Его изображали в католической живописи Ренессанса, томно и нежно закатывающий глаза к воображаемым небесам или кокетливо опускающий их в землю, в сути своей не может быть жизнеспособным и обречен на смерть. Апостолы не могли бы уверовать в такого Христа, как в Мессию.
Чрезвычайно интересен эпизод посещения князем Мышкиным жилища Рогожина. Внешне он напоминает евангельское событие - когда Христос входит в дом Матфея-мытаря. Какова же была сила, сделавшая апостола из того, кто был прежде презираемым сборщиком податей! Но князь Христос Достоевского способен своим ангельским смирением только отвратить от себя рогожинский нож, чуть было не поразивший его на одной из страниц романа. Какой смысл можно усмотреть в том, что Достоевский картину Гольбейна поместил именно в доме Рогожина, мрачном и жутком, словно кладбище? Вероятно, дело в том, что герой, являющийся антиподом князя, в душе своей в будущем должен былубить Бога в себе. Совершая в финале романа преступление, он совершает этот грех, лишая жизни Настасью Филипповну.Картина Гольбейна это пророчество убийства!
Человек, созданный по образу и подобию Божию, и в смерти своей должен нести на себе печать Христову. В ликах святых, когда душа отделялась от тела, ярко начинало светить духовное солнце Фавора, в котором уже предвосхищалось обетование будущего Воскресения. Но можно себе представить, как выглядел князь Мышкин, ушедший в свою болезнь и измученный страданиями, причиненными ему уродливым падшим миром, гонящим Христа всем своим бытием: несомненно, еще до своей смерти он должен был выглядеть, как гольбейновский “ Мертвый Христос”. Может показаться мрачным такое заключение, но ведь страшна и сама концовка романа. Это финал великой трагедии, не оставляющий никакой надежды: все, как в реальной земной жизни с ее грубым языческим натурализмом, вступающим в конфликт с «преображенным миром Христа», - без прикрас, но и без живого Бога, похороненного в картине Гольбейна - там Его стерегут стражи - блоковские «злые звери», как некогда римские солдаты, охраняющие гроб Спасителя.
Не было писателя с таким жестоким талантом, как Достоевский. Он сам своего рода мученик за правду, но также беспощадно заставляет мучиться и своего читателя. Писатель-пророк проводит душу через самое пекло страданий, в котором трудно остаться живым. Роман «Идиот» - трагедия, с которой несравнимы даже трагедии Шекспира, но этот трагизм - ответ Ренану и Гольбейну на их заблуждения. Истинная реальность не такова, какой представляли ее себе они.
И все же идеальный христианский герой, созданный гением Достоевского, стал дорогим и близким сердцу, именноблагодаря невозможности своего существования в сем мире, как он был дорог и для самого писателя, больше всего любившего именно это свое произведение о русском Князе Христе. Он не такой, как у Ренана, - выдуманный и вымученный призрак, к которому не может возникнуть симпатия. Трагичны идея и музыка романа «Идиот», но на эту трагедийность отбрасывает лучи невидимая высшая реальность бытия Богочеловека Христа, в Которого сам Достоевский верует, как в Спасителя и в этой вере - свет, воссиявший над почти беспросветной тьмою, заполняющей пространство великой книги. Сверхидея ее - горячая страстная убежденность Достоевского в Воскресение, несмотря на удушающий духовный мир романа, и на то, что не остается в конце его никакой надежды на возможность счастья человека на земле, на первый взгляд совершенно покинутого Богом. Вопреки всему злу, выявленному в романе со страшной силой, все же душу посещает удивительное просветление. Но, если принять несокрушимую веру Достоевского, сказавшего однажды, что он предпочтет «быть со Христом, а не с истиной», если последняя вдруг окажется где-то вне Христа, то ни во коей мере нельзя будет уже видеть в произведении только мрак и безысходность: из этой страшной бездны, куда писатель не побоялся спуститься, как и Христос спускался в ад, выход один - к истинному Мессии - Богочеловеку, имеющего власть воскресить и «гольбейновского утопленника»! Таков парадокс Достоевского, для которого роман «Идиот» был своего рода духовным и литературным экспериментом.
Ковалев В.