Мотив странствий в творчестве Тургенева

Древний мотив странствий и Пути, восходящий к мифологии, библейским текстам, широко представленный затем в мировой литературе, получил глубокое и многообразное художественное выражение в творчестве Тургенева. Этот мотив оказался созвучен, органически близок писателю, отразил характернейшую особенность его биографии: как известно, Тургенев почти не знал спокойного, оседлого существования и неоднократно говорил о своих постоянных скитаниях, о бесприютной, «цыганской» жизни, жизни «без гнезда». Таков же удел многих тургеневских героев, таких, как Рудин, Лаврецкий, Инсаров, Пунин и Бабурин, Софи («Странная история») и других, которых и сам автор, и его критики и исследователи часто называли вечными странниками и скитальцами − А.В. Звигильский совершенно справедливо заметил, что Тургенев «явил себя миру, чтобы показать единство жизни и творчества»[1].

Разумеется, в странствиях тургеневских героев отразились и реалии русской действительности, столь характерные для нее путешествия и паломничества интеллигентной части общества в Европу и странничество простого люда, странничество как покаяние, как воплощение религиозных обетов, как поиск правды и благодати («Касьян с Красивой мечи», «Постоялый двор», «Странная история»).

Подобно многовековой культурной традиции, мотивы скитания, Пути часто приобретают в творчестве Тургенева метафорический смысл, ассоциируясь с представлениями о тернистом жизненном пути человечества, о его духовных устремлениях и становлениях; странствия оказываются и путешествиями в глубины собственной души. Широкий спектр значений, в котором представлены странствия в произведениях писателя, восходит как к религиозному контексту, так и к литературной − особенно романтической − традиции. Позволю себе несколько подробнее остановиться на последней. Неоднократно отмеченные тургеневедами связи писателя с романтизмом пролегают и здесь.

Мотивы и образы   странствия , путешествия, скитания, Пути выразили самую суть романтического мировидения. Устремленные к вечному, бесконечному, абсолютному, романтики обладали и обостренным чувством изменчивости, динамики «творящейся жизни», жизни «льющейся через край» (Л. Тик). В  странствиях  романтическая личность познавала величие и грандиозность мира, приобщалась к Неведомому, ощущала свое родство с Космосом. Будучи одновременно «внешним» и «внутренним» романтическое  странствие  связывалось с идеей жизнестроения, с устремлением к миру высшему и невидимому, приобретала экзистенциальный смысл.

Странствия  тургеневских героев чаще имеют четкую, географическую, «реальную» ориентацию и конкретность. Вместе с тем, даже в «Записках охотника», при всей глубинной их связи с эстетикой и поэтикой натуральной школы, ощущаются романтические «следы» − как уже неоднократно приходилось говорить, художественное мышление Тургенева во многом было сформировано романтической эпохой. Хотя писатель действительно страстно любил охоту, но в его книге, в сущности, не она побуждает повествователя скитаться по российским просторам. «Записки охотника» строятся как серия встреч, бесед, общений, которые ведут к психологическим и нравственно-философским открытиям, приобретающим все более глубинный метафизический смысл. С появлением каждого нового встреченного на пути персонажа содержание книги углубляется, раскрывая разные уровни духового облика русского народа, звуча в разных тональностях, поднимая все более сложные и «вечные» бытийные проблемы − проблемы смерти, страдания, прощения и терпения. В результате автор-повествователь обретает огромный духовный опыт, его внутреннему взору открывается величие и гармоническая целостность русской души, он приобщается к национальному Космосу. Подобное построение цикла вызывает, пусть отдаленные, ассоциации с романтической литературой путешествий («Генрих фон Офтердинген» Новалиса, « Странствия   Франца   Штернбальда » Л. Тика).

Если в «Записках охотника»  странствия  все же имеют конкретную цель и связаны с личными, субъективными намерениями повествователя, то в последующем творчестве Тургенева развивается мысль об их внеличностном и «высшем» назначении. Указанная В.М. Марковичем художественная двуплановость тургеневских романов, появление второго универсального сюжета в романе «Рудин», например, обязаны именно мотиву странствий, в связи с чем особое символическое значение приобретают финальные дорожные сцены. Невоплощенность или незавершенность идейных устремлений Рудина, его вечное скитальчество и бесприютность оказываются уже не выражением его личной и общественной слабости, но проявлением таинственных предначертаний судьбы, универсальной неизбежности, Высшей воли, Божественного Промысла и отсюда залогом вечного духовного развития человечества. В финале романа Лежнев говорит Рудину: «Ты назвал себя Вечным Жидом… А почему ты знаешь, может быть, тебе и следует так вечно странствовать, может быть, ты исполняешь этим высшее для тебя самого неизвестное назначение: народная мудрость гласит не даром, что все мы под Богом ходим»[2]. Уместно напомнить, что философия странствий и поиска содержала ценностные ориентиры романтиков. По словам Л. Тика, «жизнь в том и состоит, чтобы вечно надеяться и вечно искать, миг, когда откажемся мы от поиска и надежды, должен быть мигом нашей смерти»[3].

Особенное глубокое соответствие феномену романтического странствия обнаруживается в лирико-философских повестях Тургенева. Мотив странствий здесь тесно связан с такими опоэтизированными романтиками эмоциональными состояниями человека, как томление и становление. Ф. Шлегель писал о томлении, которое является движущим началом как в жизни отдельного человека, так и в созидательной деятельности мирового духа и которое порождает «влечение… через все конечные границы достичь бесконечной полноты духовного существования»[4]. «Томление по неведомому благу» (Ф.Шлегель), стремление вдаль, страстное ожидание какого-то безмерного счастья чрезвычайно характерны для тургеневских героев. В повести «Три встречи» (как будто премыкающей к знаменитому тургеневскому циклу) герой, от лица которого ведется рассказ, не столько охотник, сколько романтический мечтатель, энтузиаст, странствующий в поисках идеала, в поисках своего «голубого цветка». При этом мотив странствий снова неразрывно связан с мотивом встречи. Мелькнувший перед героем (во время его итальянского путешествия) образ прекрасной женщины продолжает жить в его сердце, и через два года летней ночью в глуши России он полон томления, смутного ожидания, он предчувствует нечто, что должно произойти: «Сердце во мне томилось неизъяснимым чувством, похожим не то на ожидание, не то на воспоминание счастья; я не смел шевельнуться, я стоял неподвижно пред этим неподвижным садом, облитым и лунным светом, и росой, и, не знаю сам почему, неотступно глядел на те два окна, тускло красневшие в мягкой полутени…» (V, 235).

«Три встречи» отличает столь характерное для романтических произведений духовное погружение героя-странника в мир природы, полное слияние с нею, ощущение себя частицей мироздания: «Все небо было испещрено звездами; таинственно струилась с вышины их голубое, мягкое мерцание; они, казалось, с тихим вниманием глядели на далекую землю (…) Все дремало. Воздух весь теплый, весь пахучий, даже не колыхался; он только изредка дрожал, как дрожит вода, возмущенная падением ветки…Какая-то жажда чувствовалась в нем, какое-то мление (…) Все дремало, все нежилось вокруг; все как будто глядело вверх, вытянувшись, не шевелясь и выжидая…Чего ждала эта теплая, эта незаснувшая ночь ?» (V, 235).

Перед нами скорее не перенос эмоционального состояния человека на окружающую природу, не «пейзаж души», как часто считается, но их совместная, согласная жизнь, соответствие, взаиморастворение на основе глубочайшего внутреннего родства. Душа героя и окружающая природа пронизаны едиными импульсами. Творчество Тургенева знает эти прекрасные мгновения полной гармонии личности и природы. И хотя бы на мгновение герой «Трех встреч» в своих странствиях ощутил прикосновение красоты, пусто прошедшей мимо, но озарившей его жизнь − мотив очень значимый для Тургенева и опять-таки восходящий к европейскому и русскому         (В.А. Жуковский) романтизму.

Несомненно близким к романтическому скитальчеству является и путешествие героя в повести «Ася». Здесь не только возникает в своих поэтических деталях мир романтической Германии, здесь воссоздается специфическая эмоциональная настроенность, особое чувство жизни, отличающее романтического странника, прежде всего в его немецком варианте: «Я путешествовал без всякой цели…останавливался везде, где мне нравилось и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть новые лица (…) Я …бродил не спеша по горам и долинам, засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседовал с хозяевами и гостями, или ложился на плоский согретый камень и смотрел, как плыли облака…» (VII, 71, 89). В «Асе» воссоздается поэтический мир произведений Новалиса, Тика, Брентано, Эйхендорфа, повествующих о странствиях студентов, музыкантов, беспечно скитающихся по сельским дорогам.

    Я скитаюсь вдоль по свету

    Через горы и леса,

    И везде, полны привета,

    Надо мною небеса (…)

    И у ног моих играет

    Расшалившийся ручей,

    Те же звезды в нем мерцают,

    Что на родине моей.

    Эха вкрадчивые речи

    Шелестят среди ветвей.

    Неужели вновь не встречу

    Я Амелии моей? (Клеменс, Брентано Из «Рейнских сказок»)

Открытость тургеневского героя каждому новому впечатлению, ласковая общительность, лирическая взволнованность, состояние смутного и светлого томления, радостное ощущение своей молодости и расцветающей природы − все это восходит к тому особому духовно-эмоциональному комплексу, который       В. М. Жирмунский определил как «эстетическую культуру» немецкого романтизма, существовавшую не только в литературе, но и в жизни[5]. Творчество Тургенева унаследовало многообразие значений романтических странствий. По мере эволюции романтического искусства мотив странствий обретает новые смыслы. В позднем романтизме странствия часто теряют свое поэтическое очарование, становятся все более трудными и напрасными. Начинают явственно звучать трагические мотивы мучительных поисков идеала и его разрушения, нарастает чувство глубочайшего одиночества человека в мире.

Подобно позднеромантическим странникам, герои тургеневских повестей обладают особой духовной пытливостью; они не созерцают, но постоянно вопрошают видимый мир, стремясь найти его разгадку − и в этом случае внешние странствия неизбежно сливаются, переходят во внутренние. Если уделом романтического странника, по словам  Т.В. Соколовой, было «блуждание в лабиринте вопросов и загадок, обретений и потерь, ошибок, страдания и стоического одиночества, иллюзий и редких озарений»[6], то подобный же путь мучительных исканий проходит герой «Поездки в Полесье». Скитание по древнему Полесскому бору приобретают почти мистический смысл и делают неизбежным свершение «внутреннего» духовного путешествия в свое прошлое. «О, как все кругом было тихо и сурово-печально − нет, даже не печально, а немо, холодно и грозно в то же время! Сердце во мне сжалось. В это мгновение, на этом месте я почуял веяние смерти (…) Я закрыл глаза рукою − и вдруг, как бы повинуясь таинственному повелению, я начал припоминать всю мою жизнь…» (VII, 59-60). Внутренний монолог героя передает движение его мысли, мучительно бьющейся в лабиринте вечных трагических вопросов и не находящей ответа: «О, жизнь, жизнь, куда, как ушла ты так бесследно? Ты ли меня обманула, я ли не умел воспользоваться твоими дарами? Возможно ли? Эта малость, эта бедная горсть пыльного пепла − вот все, что осталось от тебя? (…) О, неужели нет надежды, нет возврата? » (VII, 60-61).  

Те отрезки внешнего и внутреннего пути героя, которые составляют содержание лирико-философских повестей Тургенева 50-60-х годов, неизменно завершались подведением итога, выражением того философско-нравственного убеждения, к которому герой пришел в результате пережитого на данной фазе своего жизненного пути. Эти печальные выводы давно и хорошо исследованы в тургеневедении. Но мне хотелось бы особенно подчеркнуть, что убеждение в необходимости отречения, «железных цепей долга» − это насильственное, почти жестокое обуздание, усмирение «страстного, грешного, бунтующего» человеческого сердца, сопровождающееся горячим и скорбным сочувствием и жалостью к этому сердцу: «О, сердце, к чему, зачем еще желать, старайся забыть…приучайся к смирению, к последней разлуке, к горьким словам: «прости» и «навсегда». Не оглядывайся назад, не вспоминай, не стремись туда, где светло, где смеется молодость…где голубка-радость бьет лазурными крылами, где любовь, как роса на заре, сияет слезами восторга; не смотри туда, где блаженство и вера, и сила − там не наша место! (VII, 61).

Однако подобные безотрадные итоги духовного странствия в творчесте Тургенева не окончательны. Н.П. Генералова справедливо указывает на подвижность, динамичность мирочувствования писателя, постоянную смену различных этапов и фазисов его жизненного пути[7]. В художественном творчестве Тургенева эта смена особенно ощутима в развитии мотива странствий.

Если в лирико-философском этюде «Довольно» путешествие в свое прошлое завершается и окончательным прощанием с ним и в сущности − прощанием с жизнью, то в повести «Вешние воды» можно видеть некую полемику автора с самим собой, во всяком случае − новый поворот его мысли. Повесть начинается с изображения того духовного состояния, к которому пришел герой «Довольно»: «отвращение к жизни» с «неотразимой силой» овладело Саниным, «душило его». «Что-то неотвязчиво-постылое, противно-тяжкое…обступило его» (I, 7). Он «медленно, вяло и злобно» размышляет «о суете, ненужности, о пошлой фальши всего человеческого»(XI, 8 курсив мой- И. К.), его жалком ничтожестве. Однако путешествие в свое прошлое, совершенное после неожиданно обнаруженного гранатового крестика Джеммы, преображает Санина, как бы заново открывает ему всю его жизнь, обнажает ее стыд и приводит к раскаянию, уже «не горькому и бесплодному»(XI, 150), но истинному и спасительному.

Если после своей измены Санин послал Джемме «дрянное, слезливое, лживое, жалкое письмо (XI, 149), то его послание к ней, отысканной с таким трудом через тридцать лет, дышит глубочайшей искренностью, смирением, умиротворенностью и благодарностью. Верный принципам «тайного психологизма», Тургенев не описывает переживаний Санина, получившего ответное простое и ласковое письмо Джеммы. «Подобным чувствам, − пишет Тургенев, − нет удовлетворительного выражения: они глубже и сильнее − и неопределеннее всякого слова. Музыка одна могла бы их выразить» (XI, 156) − характерный пассаж, заставляющий вспомнить самый яркий духовный взлет в романе «Дворянское гнездо».

Путешествия в свое прошлое оказалось для Санина новым обретением себя, духовным восхождением. Получив прощение Джеммы, он благословляет ее и ее семью и переживает светлое и почти радостное не прощание, но освобождение от страстно-эгоистических порывов молодости. Вместо злобного отрицания он теперь ощущает глубочайшую радость при виде чужого счастья, он способен, если воспользоваться словами В.Зеньковского, «благословлять Бытие». Г.Б. Курляндская тонко заметила, что при всем своем «страдальческом атеизме» Тургенев порой делал шаг в сторону религиозного христианского миросозерцания[8].  Как представляется, этот шаг писатель и делает в «Вешних водах».

Поистине сквозной для творчества Тургенева мотив  странствий  таким образом открывает трудные и противоречивые пути движения авторской мысли, ее напряженные искания, и если не нахождение и обретение, то, по крайней мере, приближение к просветленному исходу.

[1] Звигильский А. Тургенев и Франция. Перевод с французского. М., 2008, с.316.

[2] Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем в 28 т. Соч. в 15 т., т.VI, М.-Л. 1963. с.367. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.

[3] Тик Л.  Странствия    Франца   Штернбальда . М. 1987. С.40.

[4] Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2-х т. Т.2. М. 1983. С.184.

[5] Жирмунский В.М. Проблема эстетической культуры в произведениях гейдельбергских романтиков.\\Жирмунский В.М. Из истории западноевропейских литератур. Л. 1981.

[6] Соколова Т.В. Вариации концепта пути в поэзии Альфреда де Виньи //Романтизм: вечное странствие. М. 2005. С.115.

[7] Генералова Н.П. Тургенев: Россия и Европа. СПб, 2003, С.263, 268.

[8] Курляндская Г.Б. Религиозно-философские искания Тургенева // Курляндская Г.Б. И.С. Тургенев. Мировоззрение. Метод. Традиции. Тула. 2001г.

Автор: Ирина Карташова