Муравьев, В.Б. "Дороги вагантов"

Главная страница>Странник>Культура и поэтика странничества

Слово "вагант" - латинское и в переводе на русский значит бродячий или, если употребить более благородный его синоним - странствующий.
В XI-XII веках это понятие приобрело другой смысл - так стал называться целый слой западноевропейского средневекового общества.
Эти века вошли в историю как эпоха крестовых походов. Тогда все население Западной Европы захватила идея освобождения Гроба Господня и других христианских святынь Палестины из-под власти неверных. "Освободите ту землю из рук язычников и подчините ее себе, - писал в своем обращении к пастве папа Урбан II и пояснял, что их богоугодное дело, кроме исполнения священного долга, сулит и земные блага: - Земля та течет молоком и медом. Иерусалим - плодоноснейший пуп земли, второй рай..." Папа благословлял тех, кто собирался принять участие в походе, и всем обещал отпущение грехов.
Европа пришла в движение. В городах и деревнях повсюду нашлись желающие идти воевать в Палестину. Крестьяне оставляли пашню, ремесленники бросали мастерские, дети, подростки убегали из дому - и все они сбивались в отряды и с возгласами: "Так хочет Бог!" стремились присоединиться к рыцарскому войску.
Казалось, что Европу охватил дух бродяжничества. (Восемь столетий спустя А.Л.Чижевский установит, что крестовые походы были спровоцированы периодами максимумов солнца, и определит поведение народов как проявление "массового психоза".) Кроме воинов-добровольцев, большинству из которых так и не нашлось места в рыцарском войске и которые, не выдержав трудностей пути, погибали от голода и болезней или вынуждены были вернуться обратно, дороги Европы полнились самым разным бродячим людом. Повсюду можно было встретить артели батраков, отряды солдат, желающих поступить на службу к какому-нибудь владетельному синьору, шайки разбойников, группы нищенствующих монахов, купеческие караваны, труппы актеров и циркачей. Среди этого пестрого народа были и те, за которыми позднее в исторической литературе закрепилось собственно название ваганты.
В настоящее время вагантами называют поэтов особого литературного направления средневековой европейской поэзии. Их поэзия стоит в одном ряду с поэзией трубадуров - старопровансальских рыцарских поэтов и поэзией миннезингеров - немецких поэтов, принадлежавших как к рыцарскому, так и к бюргерскому сословию.
Правда, выстраивать такой ряд не совсем корректно: трубадуры и миннезингеры были профессиональными поэтами, и, говоря об их поэзии, историки литературы имеют в виду поэзию, созданную ими как авторами. Определение же "поэзия вагантов" обозначает литературные произведения, которые родились в среде вагантов, рассказывают об их жизни, выражают их взгляды и философию.
До сих пор среди историков и литературоведов нет единого мнения о том, кого следует называть вагантами и как определить их сообщество.
Крупнейший специалист конца XIX века по средневековой западноевропейской литературе профессор И.М.Болдаков писал, что ваганты представляли собой "как бы особое подвижное сословие, или братство, во Франции, Германии, Англии и отчасти в Италии". Нам такое определение представляется более удачным, нежели какие-либо другие.
В программном стихотворении вагантской поэзии "Орден вагантов" состав их братства очерчен с великолепной неопределенностью:

...наш союз вагантов
для людей любых племен,
званий и талантов.
Все - храбрец ты или трус,
олух или гений -
принимаются в союз
без ограничений.

Но все же в этой пестрой толпе можно выделить ряд характерных типов, которые составляют ядро "сословия".
Чуть ли не в каждом историческом романе из времен западноевропейского средневековья среди его героев или хотя бы эпизодических персонажей обязательно присутствует бродячий школяр. Это была настолько яркая фигура тогдашнего общества, что невольно обращала на себя внимание современников, а впоследствии вызывала любопытство и будила творческое воображение исторических романистов.
Школяр - ученик городской или монастырской школы, слово это в переводе с латинского значит просто "учащийся". Студент (переводится как "старающийся, углубленно изучающий что-либо" - отсюда широко распространенный и в русском языке глагол "штудировать") - тот же школяр, но закончивший школу и учащийся в высшем учебном заведении - университете. В общем-то это - один тип. В изображении старинных авторов и новых романистов школяр-студент предстает обычно личностью симпатичной, привлекательной. Это - юноша, горящий страстью к познанию, что и заставляет его путешествовать из города в город, из страны в страну, из школы в школу, из университета в университет в поисках самых знающих учителей и мудрейших профессоров.
Бродячий школяр свободолюбив, беден, но весел и жизнерадостен, эпикурейство в нем так же сильно, как и страсть к науке. Он остроумный собеседник за пиршественным столом, любитель выпить и поесть. Он опытный соблазнитель, умеющий ласковыми словами уговорить и неопытную девушку, и добродетельную чужую жену, однако способный и влюбиться без памяти. Он не унывает при неудачах, он верный товарищ и кладезь самых разных и удивительных сведений во всех областях наук и практической жизни, что помогает ему неизменно выходить невредимым из самых невероятных передряг и приключений.
Наряду со школяром таким же распространенным персонажем исторических романов является бродячий монах и священнослужитель. Появление бродячих клириков (клирик - общее название духовных лиц различных рангов) на дорогах Европы было связано с тогдашними условиями формирования церковных штатов. Для получения места в приходе или назначения на должность в церковную канцелярию требовалась протекция или взятка, поэтому не имеющие покровителей и нищие клирики бродили по городам и селам, надеясь где-нибудь найти себе место, перебиваясь случайными заработками. Веселый, находчивый бродяга клирик, сыплющий цитатами из Священного Писания, которые как нельзя кстати и убедительно толкуют любое дело в пользу его самого или, когда это надо, его собеседника, - таким предстает этот образ в народных песнях, преданиях, в романах.
Бродячие школяры и клирики составили основную массу того сообщества, за которым закрепилось название вагантов. К ним присоединяли также бродячих актеров, ярмарочных сатириков-скоморохов, небогатых рыцарей (именно этот тип изобразил Сервантес в образе хитроумного идальго Дон-Кихота Ламанчского).
Несмотря на пестроту состава вагантов, не так уж трудно выделить объединяющие их черты: первое - все они имели образование школьное или университетское и по профессии были, пользуясь современной терминологией, в основном интеллигентами-гуманитариями; второе - у них не было постоянного места работы и определенного места жительства.
Но было бы несправедливо уподобить их современным интеллигентным бомжам. Ваганты, в отличие от них, обладали рядом прав и привилегий, данных королями и папой университетам и духовенству: в частности, неподсудностью общему суду, что ставило их в гражданском отношении выше основной массы населения и поддерживало в них сознание собственного превосходства над ней, что, в свою очередь, вызывало ответную реакцию населения, зачастую неблагоприятную.
Как известно, и в настоящее время наиболее крепкие дружеские связи закладываются в студенческие годы и в студенческих коллективах; в средние века эти связи, эта корпоративность проявлялись несравненно сильнее и были крепче. Если сейчас студенческое братство ограничивается, как правило, курсом, то тогда оно было общестуденческим. Переход из одного университета в другой был обычным явлением, так как считалось, что богословие следует изучать в Париже, право - в Болонье, медицину - в Салерно, остальные науки (или, как их называли тогда, "свободные искусства") в других университетах. Сама же система образования во всех школах и университетах была одинакова, и преподавание велось на языке науки и католической церкви - латыни. Знание языка, неизвестного другим слоям населения, служило, с одной стороны, важным объединяющим вагантов фактором, с другой - отделяющим их от окружающих. За годы учения школяр и студент осваивали латынь настолько, что она становилась для них разговорным языком в своей среде. Более того, те из них, кто обладал литературным талантом, писали на нем как стихи, так и прозу. Средневековая поэзия вагантов почти целиком написана на латинском языке, и этот формальный признак четко выделяет ее из поэзии европейского средневековья - сочинений труверов, трубадуров, миннезингеров, создаваемых на национальных языках.
Поскольку ваганты были людьми образованными, их взгляды на мир и современность были и шире и глубже, чем у подавляющего числа современников. Знания позволяли им подвергнуть сомнению многие традиционные взгляды общества на мир, мораль, на философские и политические доктрины.
Ваганты имели свой нравственный кодекс, который раскрывается в стихотворении "Орден вагантов":

Все желанны, все равны,
к нам вступая в братство,
невзирая на чины,
титулы, богатство.
Наша вера - не в псалмах!
Господа мы славим
тем, что в горе и в слезах
брата не оставим.

Кто для ближнего готов
снять с себя рубаху,
восприми наш братский зов,
к нам спеши без страху!

...От монарха самого
до бездомной голи -
люди мы и оттого
все достойны воли,
состраданья и тепла
с целью не напрасной,
а чтоб в мире жизнь была
истинно прекрасной.

Исповедуя такие принципы, ваганты не могли мириться с тем, что духовные и светские власти устанавливают в обществе совсем иной порядок, что они живут и правят исходя из прямо противоположных воззрений. В литературе вагантов большое место занимает обличительная литература, представленная различными жанрами - от добродушной шутки до гневной инвективы. Они пишут о неправедно приобретенных богатствах, об угнетении и ограблении народа феодалами, о двуличности церковных иерархов, их корыстолюбии и тайном разврате, о том, что, проповедуя христианство и требуя от народа исполнения христианских заповедей, сами церковники не исполняют их и давно предали Христа.
Тема отступничества "христианских" духовных и светских иерархов от христианских заветов красной нитью проходит в публицистике вагантов.по их утверждению, весьма справедливому, первыми виновниками народных бедствий являются идеологи-священнослужители: "лжепроповедников злые уста", подготовившие и оправдывающие неправедное общественное устройство. В вагантской поэзии представлена классическая модель антинародного режима - зла, противостоящего добру, символом которого является Христос:

Ложь и злоба миром правят.
Совесть душат, правду травят,
мертв закон, убита честь,
непотребных дел не счесть.
Заперты, закрыты двери
доброте, любви и вере.
Мудрость учит в наши дни:
укради и обмани!
Друг в беде бросает друга,
на супруга врет супруга,
и торгует братом брат.
Вот какой царит разврат!

...Что за времечко такое!
Ни порядка, ни покоя,
И Господень Сын у нас
вновь распят, - в который раз!

Естественно, власти и церковь принимают против вагантов свои меры, начинаются преследования. Церковь принимает ряд постановлений, в которых обвиняет вагантов в ереси и сектантстве, их лишают некоторых привилегий. Но поскольку песню, распространившуюся в народе, административными мерами не запретишь, то в ход идут и иные меры - идеологически-литературные: пишутся ответные сатиры, антивагантские сочинения, среди которых были произведения, не уступающие противнику по таланту и остроумию - как правило, в этой борьбе последнее слово оставалось за вагантами.
Весьма любопытна история употребляемого и в современных трудах второго названия вагантов - голиарды. Оба они возникли примерно в одно время. Происхождение и значение слова голиард имеет несколько версий, и уже одно это говорит о том, что оно утверждалось в борьбе. Лингвисты установили, что это слово может происходить от латинского корня "гула", что значит "обжора", или провансальского "гуалидор" - "обманщик, хитрец". Таким образом, прозвище "голиард" имеет отрицательный смысл и употреблялось противниками вагантов.
Однако ваганты, вынужденные принять это название, перетолковали его по-своему и стали объяснять, что оно образовано от имени героя библейских сказаний великана-филистимлянина Голиафа, один вид которого наводил ужас на целое неприятельское войско. Другие вагантские предания утверждают, что Голиаф - это имя прародителя вагантов, стихотворца и обжоры, который "съедал за одну ночь больше, чем святой Мартин за всю жизнь". В одной старинной английской хронике упоминается именно этот "Голиаф, прославленный гульбою и прожорством и за то по справедливости мог бы именоваться Гулиафом, муж в словесности одаренный, хотя добрыми нравами и не наделенный, изблевал обильные и многохульные вирши против папы". Мифическому Голиафу часто приписывались антипапские сочинения самых разных авторов. Надобно сказать, мифология вагантов имела успех, и впоследствии название "голиард" потеряло ругательный смысл и стало простым синонимом "ваганта".
В распространенной в XIII-XIV веках сатире, носящей название "Обличение на голиарда", нарисован образ ваганта, по мнению автора разоблачающий и порочащий, но притом дающий, видимо, достаточно верный реалистический портрет:

Нет у тебя ни двора,
ни добра, ни коня, ни убора.
Злая приходит пора -
не встретишь ты доброго взора.
Года твои убывают,
пороки твои прибывают,
Ветер тебя продувает,
мороз, как гвоздем, пробивает.
Тело твое непокрыто,
постель твоя небу открыта,
Брюхо бормочет несыто -
что хуже нищего быта?
Неисчислимо виновный
телесной виной и духовной,
Речью непразднословной
тебя обличу ли, греховный?
Сушей и морем гонимый,
от всех ненавидимый зримо,
Даже дуплом не хранимый,
мятешься ты мимо и мимо.
Снесши тычков миллиарды
дубьем, копьем, алебардой,
Стал ты пестрей леопарда -
такая судьба голиарда.
Что для тебя священно?
Лишь в кубке винная пена!
Пьянство тебе драгоценно,
а Божия слава презренна.

Автор "Обличения" обвиняет голиарда в богохульстве. Однако это не так: ваганты были верующими людьми, чтили Христа и выступали не против Бога, а против погрязшего в пороках духовенства.
На обличения же они отвечали новыми стихами, доказывая, что нет на свете человека лучше ваганта. Как, например, в вагантской балладе "Флора и Филида", в которой рассказывается о споре двух девушек-сестер: кто лучше и более достоин любви - рыцарь или студент. С просьбой разрешить их спор сестры обратились к богам Олимпа и получили обоснованный ответ от самого бога любви Амура, который, приведя аргументы, сделал вывод:

Значит, рыцаря студент
Явно превосходит!

В поэзии вагантов сатира и публицистика представлены большим количеством произведений. В свое время они были очень популярны, в значительной степени из-за их злободневности и потому, что отвечали общему настроению бедняков. Но эта область творчества вагантов, хотя и очень яркая, является лишь одной стороной их литературного наследия. Со временем прежде более ценимые современниками социальные старирические стихи вагантов отодвинулись на второй план, и вышла вперед другая часть их литературного наследия - лирика. Именно она спустя столетия доставила поэзии вагантов славу и почетное место в истории мировой литературы.
Лирика вагантов, в которой, пожалуй, самым распространенным жанром является песня, по своему настроению и пафосу имеет ярко выраженный гедонистический и эпикурейский характер. Она воспевает простые, обычные, житейские человеческие радости, наслаждение которыми так же естественно, как сама жизнь. Одно из вагантских стихотворений советует:

...по законам естества
надо жить на свете,
плоть и дух не изнурять,
сидя на диете,
чтобы к немощной тоске
не попасться в сети.

Своими корнями вагантская лирика уходит в античную анакреонтическую поэзию, хорошо известную вагантам, но они внесли в этот классический жанр свое мироощущение, свое содержание, свою художественную образную систему и свои стихотворные ритмы. Поэтому лирика вагантов и стала оригинальным и выдающимся литературным явлением, оказавшим свое влияние на практику создания подобных произведений во многих национальных литературах.
В вагантской лирике раскрывается психологический образ ваганта, в котором прежде всего выявляются и подчеркиваются привлекательные черты, которые и сделали его положительным героем исторических легенд и преданий.
Конечно, вагант бывал и огорчен, и печален, но - и это подтверждает тематика вагантской лирики - у него преобладало хорошее настроение, позволявшее ему радоваться всему хорошему, что он видел, испытывал и что встречалось ему на пути. Он был молод, полон сил, верил в будущее, и такое настроение для него было вполне естественным.
Вагант радуется своей свободе, и самый употребительный эпитет в вагантской лирике к слову "вагант" - вольный:

...То свершают свой обряд
вольные ваганты...
Жизнь на свете хороша,
коль душа свободна,
а свободная душа
Господу угодна.

Ему доставляет радость наступление весны:

Из-за леса, из-за гор
свет весенний хлынул,
словно кто-то створки штор
на небе раздвинул.
Затрещал на речке лед,
зазвенело поле:
по земле весна идет
в светлом ореоле.

Он радуется лету и красоте природы:

Ну, здравствуй, дорогое лето!
Ты пышной зеленью одето.
Пестреют на поле цветы
необычайной красоты,
и целый день в лесу тенистом
я внемлю птичьим пересвистам.

Он испытывает высокое наслаждение от познания мира, от учебы. Этой торжествующей радостью наполнен сочиненный студентом-вагантом XII века знаменитый "Гаудеамус", до сих пор исполняющийся на торжественных университетских актах и в студенческих компаниях во всем мире на языке оригинала - по-латыни. Минули века, но он остается подлинным символом и гимном учащихся и учащих. "Гаудеамус" сохранил древний текст и мелодию, в его архаике есть свое очарование, а главное, пожалуй, заключается в том, что он дает почувствовать преемственность многих поколений человечества, движущихся по пути познания. "Будем веселиться, пока мы молоды", - призывает "Гаудеамус" в первой строфе, а в следующих провозглашает здравицу ученью, университету, студентам, профессорам: "Виват, академиа! Виват, профессорес!"
"Гаудеамус" прост и прямолинеен, в других стихотворениях аналогичная тема разрабатывается более литературно, с деталями и словесными украшениями. Одна из лучших вагантских студенческих песен-баллад XII века заканчивается так:

Здравствуй, университет,
мудрости обитель!
Здравствуй, разума чертог!
Пусть вступлю на твой порог
с видом удрученным,
но пройдет ученья срок -
стану сам ученым.
Мыслью сделаюсь крылат
в гордых этих стенах,
чтоб отрыть заветный клад
знаний драгоценных!

В семидесятых годах нашего века на этот текст была написана музыка современным композитором, и тогда изо всех окон неслись стилизованная под средневековую мелодия и сетования студента, которому предстоит учиться в университете, по этому случаю, жаловался он, его "сердце бедное свело скорбью и печалью", он обещал вернуться домой к друзьям и подружкам, если "не помрет от латыни", если профессора "насмерть не замучат" его и так далее. Однако все эти сетования заканчивались процитированными выше строками, которые всю предыдущую скорбь и печаль сводили на нет.
Естественно, на первом месте среди воспеваемых вагантами радостей - любовь. Любовь во всех ее проявлениях: влюбленность, страсть, интрижка, платоническая, взаимная, безответная... И, конечно, вагант рассказывает о различных ситуациях, порождаемых любовью, как радостных, так и грустных: свиданиях, приключениях, ревности, верности и измене.
Но главное настроение любовной лирики вагантов - это та радость, то счастье, которое испытывают влюбленные:

Дни светлы, погожи,
О, девушки!
Радуйтесь, ликуйте,
О, юноши!
Ах, я словно сад цветущий!
Плоть и душу пожирает
Жар желания;
От любви теряю ум
И сознание.

Ряд песен написан от лица женщины; в них также предстает все многообразие любовных чувств, любовной игры и жизненных ситуаций. Но они касаются и тем специфически женских: например, песня "Жалоба девушки" повествует о печальных последствиях любовных наслаждений и, кажется, довольно частых - нежеланной беременности:

Оттого я и терплю,
Слезы лью, ночей не сплю -
Ах, тоска мне смертная!
А еще больней недуг,
Оттого что милый друг -
Он меня покинул вдруг,
Как отец его прижал -
Он во Францию бежал,
В ту страну далекую.

В стихотворении "Раздор между чтением книг и любовью" автор рассуждает о том, чему предпочтительнее отдать время - учебе или любви, и, приведя весьма убедительные доводы за то и за другое, решает, что будет самым разумным их соединить:

"...Прочь смущение!
Розы жизни рви!
Радость ощущения -
в воле и в любви..."
В дивном озарении
начертал Господь,
чтоб сошлись в борении
разум, дух и плоть."

Огромное количество вагантских стихотворений и песен посвящены дружескому застолью и вину. Пирушки часто изображаются как ритуальное и философское действо глубокого и исключительного значения:

Хорошо сидеть в трактире,
А во всем остатнем мире -
скука, злоба и нужда.

Вину в вагантских застольных гимнах обычно придается сакральное значение, и оно выступает в роли некоего божественного напитка, которым освящается пир и все высказываемые в застольной беседе заветные чувства и порывы души.
Ваганты-стихотворцы знали еще одну радость - радость творчества, ценимую ими выше других радостей:

Все продуто до гроша!
Пусто в кошелечке,
Но в душе моей звенят
золотые строчки.
Эти песни мне всего
на земле дороже:
то бросает в жар от них,
то - озноб по коже.
Пусть в харчевне я помру,
но на смертном ложе
над поэтом-школяром
смилуйся, о Боже!

Это - цитата из глубоко личной "Исповеди" поэта-ваганта Архипиита Кельнского.
Подавляющее большинство произведений вагантов анонимны. Они бытовали как фольклор и по законам фольклора, то есть подвергались свободной народной обработке. Они теряли имя автора, первоначальный текст претерпевал такие кардинальные изменения, что и сам сочинитель не всегда мог опознать в нем свое произведение.
Но среди моря анонимных сочинений вагантов все же имеется некоторое количество таких, авторы которых известны. История сохранила имена трех поэтов-вагантов XII века, потому что именно они были теми выдающимися мастерами, классиками вагантов, на чье творчество ориентировались и кому подражали рядовые поэты. Имена этих трех поэтов - Примас Гуго Орлеанский, Архипиит Кельнский и Вальтер Шатильонский. Правда, сведения о них весьма скудны, базируются на преданиях, нескольких упоминаниях в старинных хрониках и автобиографических признаниях, содержащихся в произведениях самих поэтов.
Первым и славнейшим среди поэтов-вагантов обычно называют Гуго (или Гугона) Орлеанского по прозвищу Примас, что означает "первейший, старейшина".
Его имя упоминается в хрониках XIII-XIV веков, а в одной из них даже описывается внешний вид поэта и дается характеристика его творчества. Правда, это описание принадлежит явному недоброжелателю вагантов, но тем не менее его фактическая ценность несомненна. "В это же время процветал в Париже некий школяр, по имени Гугон, - пишет хронист, - от товарищей своих по ученью прозванный Примасом; человек он был маленький, видом безобразный, в мирских науках смолоду начитанный и остроумием своим и познаниями в словесности стяжавший своему имени блистательную славу по многим и многим провинциям. Среди других школяров был он так искусен и быстр в сочинении стихов, что, по рассказам, вызывал всеобщий смех, оглашая свои тут же слагаемые вирши об убогом плаще, пожертвованном ему неким прелатом".
По преданию, Гуго состязался в стихотворстве с самим Голиафом и победил его.
Гуго Орлеанский прожил нелегкую жизнь. Несмотря на свой талант, а, может быть, и благодаря ему, он нигде не мог ужиться. Бродил по различным городам и провинциям, когда у него заводились деньги, он их тотчас же пропивал и проигрывал, иногда богатые люди щедро одаривали его, иногда спускали с лестницы, под старость он попал в монастырскую больницу-богадельню, но повздорил с капелланом и был оттуда изгнан.
Как истинный вагант, даже о своей тяжкой бесприютной старости Примас Гуго писал с иронией:

...Горбясь, по миру брожу,
весь от холода дрожу.
Хворь в дугу меня согнула,
смерть мне в очи заглянула.
Плащ изодран. Голод лют.
Ни черта не подают.

Люди волки, люди звери...
Я, возросший на Гомере,
я, былой избранник муз,
волочу проклятья груз.

Зренье чахнет, дух мой слабнет,
тело немощное зябнет,
еле теплится душа,
а в кармане - ни шиша!

Другой поэт-вагант XII века вошел в историю не под собственным именем, полученным при крещении, а под почетным прозвищем-титулом Архипиит, которое можно перевести и истолковать как "Высочайший поэт", "Поэт поэтов". Видимо, это прозвище было столь общепризнано и общеупотребительно, что совершенно заменило имя. Под этим именем с прибавлением названия города, в котором он прожил значительную часть жизни, а, может быть, и родился, поэт-вагант Архипиит Кельнский вошел в историю литературы.
По происхождению Архипиит Кельнский был рыцарского сословия (это мы узнаем из его стихов), но из-за любви к наукам и искусствам предпочел рыцарскому мечу книгу.
Известно, что некоторое время он был придворным поэтом императора Фридриха Барбароссы, пользовался покровительством архиепископа кельнского, исполнял какие-то дипломатические поручения, но в конце концов оставил двор и избрал независимую судьбу бродяги-ваганта.
Вальтер Шатильонский - третий известный поэт-вагант - получил образование в Париже и Реймсе, затем судьба привела его ко двору английского короля Генриха II Плантагенета, где он прослужил несколько лет в королевской канцелярии. Там он получил доступ в кружок канцлера архиепископа кентерберийского Томаса Бекета - политика и богослова. Этот кружок считался одним из выдающихся центров европейской учености. В результате политической интриги архиепископ был убит, его сторонники вынуждены были спасаться от преследований. Вальтер вернулся в континентальную Европу. Он преподавал в монастырской школе в Шатильоне (откуда и прозвище Шатильонский), изучал право в Болонье, некоторое время жил в Риме, затем получил место каноника в Амьене, прослужил там двадцать лет и скончался в Париже.
Вальтер Шатильонский был одним из наиболее образованных латинских поэтов XII века, ему принадлежит обширная историческая поэма "Александриада", посвященная походам и деятельности Александра Македонского. В своих стихах он сетовал на упадок науки и падение нравов среди высшего духовенства. Но наряду с ученой поэзией и сатирой он сочинял лирические песни, которые расходились в народе. "Галлия вся звучит песен напевом моих", - писал он. Однако при этом песни становились народными, теряли имя автора, поэтому неизвестно, какие именно из безымянных вагантских песен принадлежат Вальтеру Шатильонскому.
Каждый из этих трех поэтов имел свое яркое творческое лицо. Исследователь поэзии вагантов М.Л.Гаспаров дает образную сравнительную характеристику творчества этих поэтов, представляющих и три главнейших направления поэзии вагантов вообще: "Примаса легче всего представить себе читающим стихи в таверне, Архипиита - при дворе, а Вальтера - на проповеднической кафедре".
Расцвет латиноязычной поэзии вагантов приходится на XII-XIII века, когда их с полным основанием можно было назвать вагантами, то есть "бродячими". В XIV веке число вагантов в Западной Европе резко пошло на убыль. С исчезновением "сословия", которое было источником и одновременно основным потребителем латинской вагантской литературы, естественно, эта литература была обречена.
Судьба вагантов была определена, причиной тому послужило действие космических сил и земных исторических законов, которым они не могли противостоять.
В конце XII века закончился "массовый психоз" религиозных крестовых походов, завершившись самым неудачным из всех - Восьмым походом 1270 года. Исчерпалось часто необъяснимое с точки зрения логики (но вполне объясняемое циклами солнечной деятельности) стремление людей к передвижению и бродяжничеству.
Получила новое развитие система образования в Европе, поднялся общий уровень преподавания в национальных университетах. Таким образом, исчезла необходимость парижским школярам и студентам ради изучения медицины идти в Салерно, а салернским ради изучения богословия уходить в Париж.
Развитие государственной и местной бюрократии и судебной системы, увеличение школ и церквей потребовало для успешного функционирования всех этих учреждений большого количества грамотных образованных людей, и многие из прежних вагантов нашли себе места службы.
Сыграли свою роль в судьбе вагантов и репрессивные постановления в отношении их властей и церкви.
Исчезновение славного сословия и братства вагантов с дорог Европы вовсе не означало исчезновения их вообще. Остались школяры, студенты, клирики, актеры, рыцари и весь остальной люд, прежде составлявший их сообщество, теми же остались их взгляда, обычаи, вкусы, стремления, проблемы. Созданная вагантами культура - в частности, поэзия и стереотип поведения - продолжали оказывать свое влияние на образованную часть общества, тем более что эта культура оказалась способной к саморазвитию и к восприятию требований времени.
С развитием национальных университетов латынь как язык преподавания начала вытесняться национальными языками, что делало науку доступнее для более широкого круга. По тому же пути пошла вагантская литература. Отказавшись от латинского языка как обязательного, она допустила наряду с ним употребление национальных языков. Но довольно скоро живые языки выстеснили латынь вообще. Яркий пример - Франсуа Вийон, студент Парижского университета, традиционный по темам, настроению, художественным приемам, а также по образу жизни и судьбе поэт-вагант, живший в XV веке, "последний средневековый поэт-вагант", как называют его некоторые исследователи, но писал он исключительно на французском языке. С переходом на национальные языки творчество поэтов - наследников вагантов влилось в общенациональные литературы, став их неразделимой частью. Но, несмотря на это, нет-нет да и просверкнет в каком-нибудь литературном море неслиянная вагантская струя.

III

Иногда исследователи-литературоведы пытаются определить национальность автора того или иного произведения вагантов. Но поскольку приходится пользоваться косвенными данными и собственными догадками, то такими же бывают и выводы, как, например, об Архипиите Кельнском: "Настоящее имя его неизвестно, так же как его национальная принадлежность, хотя, по всей видимости, он был немцем" (примечание М.Гаспарова и Л.Гинзбурга в кн.: Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. поэзия вагантов. М.: Художественная литература, 1974).
Братство вагантов было многонациональным. Правда, по распространенному представлению, в него входили немцы, французы, итальянцы и англичане, то есть только представители народов Западной Европы. Но вагантские источники говорят о более широком составе братства. В стихотворении "Орден вагантов" написано:

Каждый добрый человек, -
сказано в Уставе, -
немец, турок или грек,
стать вагантом вправе...

В другой строфе к перечисленным народностям добавляются "венгры и славяне", "швабы и баварцы". Скорей всего, этот перечень не полон, и его можно было бы продолжить.
Поэтому очевидно, что создатели вагантской литературы, ее авторы представляли собой такую же пеструю по национальной принадлежности компанию, как и все сословие вагантов. Но их творчество составило единое и гармоничное целое, чему способствовало не в последнюю очередь то, что все они творили на языке, одинаково близком им и одинаково чужом - на латыни.
Собравшись вместе, ваганты создали общую для всех них литературу, когда же общий для них латинский язык должен был уступить место национальным языкам, их духовные наследники понесли ценности и достижения общевагантской латинской литературы в национальные культуры.
В русской летописи XV века под 1446 годом записано: "Приде князь великий (тогда княжил Василий II - внук Дмитрия Донского. - В.М.) на Москву месяца ноября в 17 день и ста на дворе матере своея за городом на Ваганькове". Это самое раннее упоминание в документах московской местности Ваганькова, которая находилась недалеко от Кремля, на месте нынешней Российской государственной библиотеки.
Москва XIV-XV веков состояла из слобод, формировавшихся по профессиональному признаку: вместе селились гончары, садовники, пушкари и так далее, и слободы назывались соответственно - Гончарная, Садовники, Пушкарская.
Слободой было и Ваганьково. В XV-XVII веках там находился Потешный царский двор, где жили слуги, обеспечивающие царские потехи, то есть развлечения. Главным из них была охотничья потеха, поэтому здесь размещались псарни, конюшни, жили ловчие, псари, сокольники. И здесь же жили скоморохи - музыканты, певцы, сказители, актеры. В те времена они сами были авторами своего репертуара.
К XVII веку смысл названия Ваганьково был забыт, но помнилось, что потешники обитали здесь издавна. Когда в конце XVII века Потешный двор перевели за Земляной вал, то переселенцы дали своей слободе традиционное название - Новое Ваганьково.
В конце XIX века ученые заинтересовались происхождением старинных московских названий, их внимание привлекло и Ваганьково. Оказалось, такое название имеется только в Москве, но для объяснения его значения можно привлечь лишь одно слово, которое обнаружено языковедами на Русском Севере - в говорах Вологодской и Архангельской губерний - ваганить, означающее "шутить, играть, потешить", там же была записана частушка:

Что у шута у вагана
пиво брага варена,
у ваганихи-шутихи
ендова пива стоит.

Получается, "шут, потешник, ваган" - слова-синонимы. Так что когда-то, видимо, в XIII-XIV веках жителями Потешного двора были ваганы.
Слово ваган закономерно заставляет увидеть в нем занесенное в Россию название "вагант". Появление отважных и предприимчивых вагантов на дорогах Руси можно предположить с большой долей вероятности.
Однако название "ваган" в России не прижилось, оставив лишь слабый след в одном из русских говоров и в московской топонимике.
Зато известное с XIII-XIV веков название русских странников по отечественным и зарубежным дорогам, составлявших немногочисленный, но обособленный и заметный слой населения - калики перехожие - получило распространение по всей Руси.
По своему происхождению слово "калика", так же, как и слово "вагант", латинское. "Каликой" в древнем Риме называлась солдатская обувь, грубая, но крепкая и удобная, делалась она из цельного куска кожи, которым обертывалась нога и вокруг щиколотки стягивалась шнуром. В подобной обуви изображены крестьяне на средневековых рисунках и гравюрах западноевропейских художников, например, Дюрера и Брейгеля. В России также знали такую обувь, на Севере ее называли "калигвами, калигами, калиговками", в других областях - "обутками, выступками, поршнями".
Таким образом, уже по своему смыслу слово "калика" закономерно ассоциируется с понятием "странник".
Однако исторические данные позволяют более определенно обрисовать, что представлял собой древнерусский калика. Прежде всего надо сказать, что почти всегда это латинское название сопровождается русским прилагательным, как бы поясняющим его смысл: калика перехожая.
Образ калик перехожих появляется уже в древнейших русских эпических преданиях - былинах. Прежде всего здесь необходимо напомнить первую из цикла былин об Илье Муромце, в которой рассказывается о начале его богатырского служения.
Тридцать лет сиднем сидел в избе Илья Муромец, "не владея ни руками, ни ногами", а затем явились к нему калики перехожие, исцелили его и предрекли, что будет он "великий богатырь".
Былина всегда создает образ любого персонажа скупыми средствами, указывая на самые главные черты, выражающие его суть.
Калики перехожие характеризуются всего двумя строками:

Они крест кладут по-писаному,
Поклон ведут по-ученому.

Таким образом, обращается внимание на то, что калики - люди грамотные и ученые. Появление этих персонажей в художественном произведении и факт исцеления Ильи Муромца именно каликами говорит, во-первых, об относительной распространенности их в тогдашней Руси, во-вторых, о признании значения образования и силы науки.
Итак, калика перехожая - это странник грамотный, ученый.
Как причину и цель странствий калик перехожих некоторые былины называют паломничество "ко святому граду Иерусалиму":

Святой святыне помолитися,
Господню Гробу приложитися,
Во Ердань-реке искупатися,
Нетленной ризой утеретися.

Отсюда следует, что были калики перехожие людьми истинно верующими. Исторические документы свидетельствуют, что они были не просто верующими, но имели какую-то юридическую связь с церковью, которая предоставляла им некие привилегии. В "Переяславском летописце" XIII века о каликах сказано: "Аще тех, кто впадут в вину, судит их митрополит опрочь мирян". Это значило, что калики были неподсудны светской власти.
Эти качества - странничество как образ жизни, образованность, обладание привилегиями от церковных властей - позволяют провести аналогию между западноевропейскими вагантами и каликами перехожими и задаться вопросом: не русские ли они по национальности ваганты?
К сожалению, мы не имеем никаких официальных документов о социальном составе, юридическом положении, образовании калик перехожих, ни летописных рассказов о них, подобных тем, которые имеются в европейских хрониках о европейских вагантах. Мы вынуждены пользоваться лишь художественными текстами - былинами, однако, как это общепризнано историками, былины также могут быть источниками исторических сведений.
Одной из самых главных и характернейших черт русских калик перехожих является их отношение к воинскому ремеслу. Если у вагантов студент, ученый противостоят рыцарю, то здесь этого противостояния нет. Калики участвуют в сражениях, вместе с богатырями оберегают границы Руси на заставе богатырской, а по заветной дороге, которую освободил от Соловья-разбойника Илья Муромец, до него "только шел-прошел калика перехожая, перехожая калика волочальная". В одной былине упоминается Калика-богатырь, "победивший силушку, которой сметы нет", в знаменитой битве "на тых полях да на Куликовых". Видимо, этот образ возник под влиянием участия в битве монахов Троице-Сергиевой лавры Пересвета и Осляби.
Некоторые ученые, как, например, фольклорист В.И.Калугин, высказывают идею об особой каличьей поэзии, созданной каликами перехожими. На наш взгляд, идея справедливая и плодотворная, но на пути ее разработки стоят огромные трудности из-за недостатка материалов, особенно по начальному, средневековому периоду каличьей поэзии. Здесь исследователь может опереться лишь на предания и умозаключения по аналогии.
Не зная имен калик-поэтов даже позднейшего времени - их поэзия вся анонимна - мы можем назвать имя легендарного прародителя этих поэтов - это Алеша Попович, один из главных богатырей былинной Руси.
Алеша Попович - лицо историческое. В летописях неоднократно встречается его имя, но все записи связаны лишь с участием его в той или иной битве. Остальные биографические сведения известны из былин. Отец его - ростовский поп Леонтий, и как сын священника Алеша Попович, безусловно, должен был получить образование.
В былинах говорится, что он умел класть крест по-писаному и поклон, то есть приветственную речь, вести по-ученому, а когда на пути богатырей попадается "бел-горюч камень, а на камешке подписи подписаны, все пути-дороженьки рассказаны", то читает надписи, "соскочив с добра коня", Алеша Попович.
Обычно Алеша Попович носит щегольскую одежду, цветное платье, сапожки, украшенные драгоценными камнями, но, отправляясь на бой со Змеем Тугарином, надевает, видимо, более привычную для него традиционную одежду калики:

На ногах несет поршни кабан-зверя,
На главе несет шелом земли греческой,
Во руках несет шолыгу подорожную.

В княжеской гридне, на пиру, Алеша Попович "играет во гусельцы в яровчатые", сочиняет и поет песни, складывает сатирические стихи, насмехаясь над Тугарином.
А.К.Толстой в балладе "Алеша Попович" изобразил его тем певцом-поэтом, "бабьим прелестником", опытным соблазнителем, каким рисуют его былины:

Кто веслом так ловко правит
Через аир и купырь?
Это тот Попович славный,
Тот Алеша-богатырь.

За плечами видны гусли,
А в ногах червленый щит,
Супротив его царевна
Полоненная сидит.

Алеша уговаривает ее: "Сдайся, девица-душа!"

Я люблю тебя, царевна,
Я хочу тебя добыть,
Вольной волей иль неволей
Ты должна меня любить.

Она сопротивляется, когда Алеша начинает петь, играя на гуслях, и царевна уже смотрит на него любящим взором:

Любит он иль лицемерит -
Для нее то все равно,
Этим звукам сердце верит
И дрожит, побеждено.

Вагантский "Стих о татарском нашествии" изображает трагедию, которую принесли народам Европы татаро-монголы:

Через Русию, Венгрию, Паннонию,
Сквозь Туркию, Аварию, Полонию,
Сквозь Грузию, сквозь Мидию, Персиду
Легла дорога горя и обиды.

Былины создавались в основном в эпоху татаро-монгольского ига; воспоминания о русских богатырях прежних времен были духовным сопротивлением русского народа, естественной и инстинктивной подготовкой к будущей борьбе, поэтому каждый положительный герой тогдашнего художественного творчества народа должен был быть воином. Таким и вошел в легендарную историю поэт Алеша Попович.
История бродячего ученого сословия вагантов была едина по всей Европе, в том числе и на Руси. В былине об исцелении Ильи Муромца отразился ее ранний этап, когда большинство этого сословия составляли ученые и клирики. В XIV-XV веках ведущую роль в нем заняли артисты, скоморохи, чье ремесло требовало определенного образования, и по этому признаку они по традиции сохраняли некоторое время прежнее название "вагантов". Под этим названием объявились они со своим ремеслом на Руси, на старинных путях, которыми издавна приходили европейские купцы в Новгород - через северные земли, поэтому там и получило свое бытование слово "ваган". Затем ваганы, естественно, должны были направить свой путь в столицу Руси, к местопребыванию великого князя - в Москву. Произошло это в XIV веке, и тогда отведено им было место для поселения возле Кремля. Со временем они слились со скоморохами, и их стали называть этим, более привычным на Руси, словом.
Однако вернемся к теме судьбы поэзии общеевропейской образованности в России.
В XIV веке прекратилось пополнение рядов калик перехожих образованными людьми, и калики превратились в своеобразную гильдию странников-нищих, собирающих милостыню пением и рассказыванием стихов и историй на "божественные" темы. Их пение и сказывание вызывало в народе большой интерес.
При царе Алексее Михайловиче в Москве на Потешном дворе было выстроено жилье, где останавливались калики, и иногда их требовали в царские палаты развлечь государя. Но в том же XVII веке скоморохи и калики перехожие подверглись жестоким гонениям со стороны церкви: первые за то, что отвлекают народ от посещения храмов, вторые за то, что духовные стихи, которые они поют, не соответствуют каноническим церковным текстам.
Впоследствии, в XVIII-XIX веках, аудиторию калик составлял исключительно простой народ. Они пели в людных местах - на базарах, возле церквей, на площадях.
Как правило, в нищие, собирающие милостыню пением стихов, шли слепые, поэтому само их название "калики" понималось иначе, чем прежде: многие считали, что "калика" - это просто искаженное слово "калека". Среди слепцов - исполнителей духовных стихов, были свои мастера, для которых их работа становилась не только средством заработка, но творчеством, доставляющим удовлетворение и радость.
"Я пою, а в нутре как бы не то делается, когда молчу либо сижу, - рассказывал один нищий слепец известному этнографу С.В.Максимову. - Подымается во мне словно дух какой и ходит по нутру-то моему. Одни слова пропою, а перед духом-то моим новые выстают и как-то тянут вперед, и как-то дрожь во мне во всем делается. Лют я петь, лют тогда бываю: запою - и по-другому заживу, и ничего больше не чую. И благодаришь Бога за то, что не забыл он и про тебя, не покинул, а дал тебе такой вольный дух и память".
В репертуаре европейских вагантов наряду со светскими песнями были и духовные:

Солнечным полднем под липой тенистою
славил я песнями Деву Пречистую.

Так начинается одно из вагантских стихотворений XIII века. Но вагантские светские стихи сохранились, а духовные - нет.
Калики перехожие также знали и те и другие песни. С.В.Максимов в очерке "Калики перехожие" рассказывает, как поводыри-мальчишки порой подшучивали над старцами. На людях слепцы неуклонно выдерживали свою роль благочестивых печальников и пели только "жалобные божественные песни", а в безлюдном же месте позволяли себе развлечься. "Надоедят жалобные надоскучившие песни, захотят спеть веселенькое.
- Можно? - спрашивают.
- Пойте: полем идем. Кругом обложило лесом, а деревень и зги не видеть. (А идут по деревне. - В.М.)
Дивятся православные затее слепцов, глядя в окошки, и, конечно, не двигаются за подаянием:
- Знать, старцы пьяны, коли мирские содомские песни поют. А от божественного мы послушали бы".
В отношении сохранности творчества калик перехожих дело обстоит так, что записей их светских песен нет совсем, а "божественных" записано много. Духовные стихи русских калик хотя и сочинялись на темы и про персонажей Ветхого и Нового заветов, по житиям святых, большинство из них основывались на апокрифах, не признаваемых церковью, к тому же почти всегда украшались различными авторскими домыслами. Их с полным правом можно назвать авторскими произведениями.
Довольно распространено мнение о ритмическом однообразии духовных стихов. Но при обращении к текстам вырисовывается иная картина, и что любопытно, некоторые из них близки к вагантским балладам с припевом, как, например, песня "Про падение Адама":

Расплачется Адам
Перед раем стоячи:
"Ай, раю, мой раю!
Прекрасный мой раю!
Не велел Господь нам жити
Во прекрасном раю,
Сослал нас Господь Бог
На трудную землю.
Ой, раю, мой раю,
Прекрасный мой раю!.."

Художественные достоинства духовных стихов, певшихся нищими слепцами, отмечают многие исследователи и писатели, А.С.Пушкин сказал, что они "заключают в себе много истинной поэзии". Конечно, записанные в XIX веке тексты духовных стихов калик не равноценны в художественном отношении, но можно сказать, что наверняка среди них сохранились фрагменты общеевропейской средневековой вагантской лирики на религиозную тематику. Например, довольно широко распространенный и встречающийся в репертуаре калик разных губерний России "Стих о числах", носящий в себе явные черты средневековой схоластики, известен также в записях европейских фольклористов на латинском, провансальском, немецком, польском, чешском, болгарском и других языках.

Теперь переходим к более узкому жанру творчества вагантов - к студенческой и научной поэзии. Если духовные стихи в новое время представляли собой в достаточной степени реликтовое явление, то студенческая поэзия оставалась живым, развивающимся жанром, хотя и очень тесно связанным со своими классическими образцами.
Как уже говорилось выше, поездки за границу для учебы имеют в России давнюю традицию. Они не прекращались даже в тяжкую пору татаро-монгольского ига, в частности, известно, что великий художник древней Руси Андрей Рублев ездил за рубеж для усовершенствования мастерства. В новое время, с Петра I, началась массовая посылка русских юношей за границу для получения образования. Но из добровольного, самоотверженного, дорогого, личного дела она превратилась в вызывающую отвращение принудиловку. В результате получился соответствующий результат: одним из главных персонажей русской сатирической литературы XVIII - начала XIX века стал дворянин-шалопай, вывезший из Европы лишь внешний лоск и оставшийся дремучим невеждой, более дремучим, чем деревенский мальчишка, учившийся грамоте у сельского дьячка.
Однако, к счастью для России, среди русских студентов, обучавшихся в иностранных университетах, были не только подобные богатые шалопаи, но и юноши, действительно стремившиеся к знанию и желавшие получить настоящее образование. По большей части это были бедняки, в годы учения они терпели нужду и лишения, но возвращались на родину хорошими специалистами и образованными людьми.
Именно они, живя в студенческой и ученой среде, усваивали ее быт, традиции, поведенческие принципы, особую студенческую корпоративную культуру, которая уходила своими корнями в средние века, и, конечно, студенческую поэзию. Став полноправными членами студенческих обществ, объединений, они уже сами выступали носителями этих традиций и создателями корпоративной литературы. Поэтому, возвратясь на родину, они привносили эти традиции в отечественную культуру.
Историки литературы относят начало профессиональной новой русской литературы (начинавшейся, кстати сказать, поэзией, так как прозаические жанры сформировались позже) к первой трети XVIII века и называют ее зачинателями М.В.Ломоносова, А.Д.Кантемира и В.К.Тредиаковского.
Соблюдая хронологию, первым в этом ряду следует поставить Василия Кирилловича Тредиаковского (1703-1769). Как с полным правом его называют одним из основоположников русской новой литературы, точно так же с полным правом он может носить название нового ваганта.
В.К.Тредиаковский родился в Астрахани в семье священника. По желанию отца он посещал школу, которую открыли в городе монахи католического ордена капуцинов, где учился латинскому языку. Отец предназначал его к духовной карьере. Но Тредиаковский, как пишет он в автобиографии, "по охоте моей к учению оставил природный город, дом и родителей, и убежал в Москву". Два года он проучился в московской Славяно-греко-латинской академии - единственном в тогдашней России высшем учебном заведении. Тредиаковский проявил особый интерес к философским и словесным наукам, писал стихи, пьесы. В академии он узнал, что в ней учат лишь началам этих наук, и у него родилось желание "оные окончить в Европских краях, а особливо в Париже: для того, как всему свету известно, что в оном наиславнейшие находятся". Посылать за границу его никто не собирался, более того, ему запретили об этом думать. Тогда он ушел из академии тайком. Неизвестно, каким образом Тредиаковский добрался до Голландии, там его приютил русский посол граф Головкин. За год, выучив французский язык, Тредиаковский, как он пишет в автобиографии, "оттуда шедши пеш за крайнею уже своею бедностию, пришел в Париж, где в Университете <...> обучался математическим и философским наукам, а богословским в Сорбонне, чему всему имел я письменное засвидетельствование за рукою так называемого Ректора Магнифика Парижского Унивеситета, для того, что я там содержал публичные диспуты в Мазаринской коллегии".
Тредиаковский просил Синод определить ему жалованье, так как, писал он, "в моем намерении никогда сего не было, чтоб, объезжая чужестранные государства, только насыщать новинами юностную куриозность, но чтоб успевать в науках, к которым я такую имею охоту". Жалованья он не получил, что, впрочем, не помешало ему окончить курс.
Бедствуя, Тредиаковский учился и жил напряженной интеллектуальной жизнью. Он пишет стихи по-французски, тем самым делая свое творчество доступным товарищам других национальностей. Тематика его французских стихов - любовь, флирт, куртуазные приключения. Они написаны на высоком художественном уровне в духе модной тогда во Франции сентиментально-галантной поэзии. Недаром в XX веке замечательный русский поэт-символист Михаил Кузмин выбирает их для перевода на русский язык. Но, кроме галантных стихов, Тредиаковский серьезно занимается обоснованием научной теории русского стихосложения, пишет трактат "Новый и краткий способ к сложению российских стихов", в котором доказывает необходимость введения силлабо-тонического стиха, который и был усвоен русской поэзией.
В стихах, написанных на русском языке, Тредиаковский не обходит вниманием любовную тему, но там же, в Париже, в 1728 году он пишет первое стихотворение русской новой поэзии "Стихи похвальные России":

Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Ибо все днесь мне ее добрóты
Мыслить умом есть много охоты.

Это - удивительное произведение не только по своей одухотворенности, музыкальности, но прежде всего по верному ощущению главной - на века вперед - темы русской поэзии - ее патриотического настроения.
Не официальный, а задушевный, простой тон стихотворения придавал ему особую проникновенность, доступность и убедителность. Тредиаковский выразил чувства, которые в глубине души испытывали многие русские люди. Россия только-только опомнилась после разрушительных страшных потрясений петровских реформ, и ей более всего нужна была вера в собственные силы.
Обычно самыми первыми произведениями новой русской литературы принято считать сатиры А.Д.Кантемира, но это неправильно: первая из сатир была написана на год позже "Стихов похвальных России". Видится большой провидческий смысл в том, что новая русская литература, славная своим гуманизмом и высокой духовностью, началась не со свиста сатирического бича, а задушевным сыновним словом благодарности и ободрения.
Литературное творчество Тредиаковского оказало большое и плодотворное влияние на развитие русской литературы. Защищая его от несправедливой критики, А.С.Пушкин писал про Тредиаковского как про "человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей".
Биография Михаила Васильевича Ломоносова (1711-1765) достаточно хорошо известна. В юности он повторил путь Тредиаковского, уйдя из отцовского дома (отец его был зажиточный крестьянин) в Москву, в Славяно-греко-латинскую академию. Но, в отличие от Тредиаковского, Ломоносов учиться за границу был послан за казенный счет. Личная студенческая жизнь Ломоносова вне аудиторий протекала бурно, в классических традициях: в пирушках, стычках, любовных приключениях, одно из которых окончилось тем, что девушка забеременела, и ее отец заставил Ломоносова жениться, после чего муж-студент сбежал; в другой раз, будучи пьян, он подписал контракт на службу в прусской армии и, протрезвев, спасся от солдатчины тем, что, обманув бдительность стражи, бежал из крепости.
Но при всем этом Ломоносов поражал профессоров своими способностями и успехами в науках. Он был послан изучать физику, химию, минералогию, но, кроме занятий этими науками, он чувствовал влечение к литературе. Из стихотворений, написанных в студенческие годы, практически ничего не сохранилось, но известно, что он переводил Анакреона, наверняка к этому времени относится перевод немецкой песни в традиционном для вагантов жанре пародирования церковных текстов. В студенческие годы Ломоносов, развивая идеи Тредиаковского, создает трактат о русском стихосложении. Тогда же определяются основные направления его поэзии, которым он оставался верен всю жизнь.
Темы поэзии Ломоносова укладываются в характерный классический перечень тем поэзии университетской ученой среды. На первом месте стоит прославление и пропаганда науки и знания, и именно Ломоносову принадлежат самые известные в русской поэзии стихи об этом:

Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастный случай берегут;
В домашних трудностях утеха
И в дальних странствах не помеха,
Науки пользуют везде:
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покое сладки и труде.

Ломоносов не прочь посмеяться над серостью, суеверием и пороками клириков (за что, кстати сказать, ему доставалось от Синода). Но в то же самое время во многих стихах он воспевает величие Божие, по которым мы можем судить об отношении Ломоносова к религии.
Характерная черта поэзии Ломоносова - патриотизм, подкрепляемый практическими государственными соображениями и предложениями.
Также в его творчестве представлены стихи любовной тематики, шуточные и на житейско-философские темы, вроде знаменитого стихотворения о кузнечике.
Григорий Саввич Сковорода (1722-1794) принадлежит как украинской, так и русской культуре. Самый язык его - это живой народный язык, существовавший в постоянном взаимодействии и взаимопроникновении великорусского и малороссийского наречий. Т.Г.Шевченко называл этот язык "винегретным", ученый-славист О.Бодянский утверждал, что "Сковорода писал по-малороссийски, но слишком неисправно и смешанно". Иван Франко считал Сковороду "самым крупным поэтом в старорусской и украинской литературе".
В юности Сковорода учился в Киевской академии, но курса не кончил. "Видя все бессмыслие окружающей среды, откуда действительно выходили схоластики и тупицы, - писал известный историк Г.П.Данилевский о Сковороде, - он самовольно отказался от чести кончить курс в Коллегии, обошел с палкой и сумой за плечами Европу". Сковорода посетил Венгрию, Польшу, Австрию, Германию, Рим, Константинополь, Иерусалим, Афон - и повсюду он не только осматривал достопримечательности, но слушал лекции в университетах, занимался в библиотеках, беседовал с учеными.
Это путешествие дало ему такие обширные познания, что по возвращении на родину слава о его учености распространилась по всей Малороссии. Монахи Печерской лавры, среди которых были и его соученики по академии, - рассказывает биограф Сковороды - его друг М.И.Ковалинский, - предложили ему:
"Полно бродить по свету! Пора пристать к гавани, нам известны твои таланты, святая Лавра примет тебя, аки мати свое чадо, ты будешь столб церкви и украшение обители.
- Ах, преподобные! - возразил Сковорода с горячностью, - я столботворения умножать собою не хочу, довольно и вас, столбов, во храме Божием".
В этом эпизоде весьма ярко раскрывается отношение Сковороды к духовенству, превратившему свое пастырское служение в формальную службу, обеспечивающую безбедное существование.
Сам же Сковорода всю жизнь не знал душевного покоя, ища Истину, и всю жизнь оставался странником, не имея собственного дома.
Образ Сковороды - странствующего философа - привлекал многих деятелей русской и украинской культуры, вызывает он интерес и сейчас. В "Философской энциклопедии" (1970) сформулированы основные черты его философских взглядов: "Мировоззрение Сковороды формировалось на основе чтения Библии, но под влиянием античной, главным образом стоической, философии и народного украинского свободомыслия, что и определило противоречивость его философских воззрений. Сковорода стоял на позициях объективного идеализма, близкого к пантеизму... Особое место в философии Сковороды занимает символический мир - Библия, которая выступает как связь между натурой видимой и невидимой, как некое руководство, возводящее к "блаженной натуре" (Богу)... Признавая познаваемость мира (и видимого и невидимого), Сковорода в традициях рационализма и просветительства восхваляет могущество разума, направленного на познание тайн природы, констатирует успехи наук в изучении окружающего мира. Однако большее значение он придает познанию мира символов (Библии) как средства познания мира невидимого и самопознанию как пути к познанию обеих "натур", соединенных в человеческом "микрокосме".
Свои философские взгляды Сковорода изложил в нескольких трактатах. Но наибольшую популярность, причем не только среди ученых, но и в народе, получили его песни и басни, в которых эти взгляды объясняются на житейских примерах и общественных образах Священного Писания. Некоторые его песни стали народными, одна из них, например, "Всякому городу нрав и права" поется в народной драме "Наталка-Полтавка". Песни и басни Сковороды - типичные произведения ученой университетской поэзии как по своему содержанию, так и по форме. Многие из них Сковорода писал параллельно на латинском и украинском языках.
Известный русский философ С.М.Соловьев по материнской линии является родственником Г.С.Сковороды. Исследователи отмечают связь их философских систем. Сковорода высказывал идею женственной сущности мира, которая легла в основу и философии вечной женственности, проповедуемой Соловьевым.
"Сословие" вагантов, как известно, состояло из двух основных групп: с одной стороны - бродячие школяры и студенты, с другой - бродячие клирики. До сих пор шла речь о поэзии школярской, светской, но духовные лица также внесли свою лепту в создание поэзии вагантов.
В начале нашего века в "Трудах Владимирской ученой архивной комиссии" была опубликована тетрадь песен, составленная безымянным семинаристом. В нее вошли песни, исполнявшиеся в семинарской среде, здесь есть тексты, созданные в XVIII веке, и в Отечественную войну 1812 года, и в более поздние годы. Такой подбор свидетельствует о том, что в бурсе песни передавались от поколения к поколению. Впрочем, нетрудно обнаружить в тетради бурсака второй половины XIX века темы, мотивы и детали вагантских сетований на судьбу бедных клириков, на необходимость таить свои желания и чувства. Семинарские сочинения более просты и примитивны, чем песни студентов, но при этом они очень искренни и гораздо ближе к фольклору.
В пушкинские времена в русском обществе появляется новый тип студента, получившего образование за границей, и великий поэт запечатлел его в одном из образов романа "Евгений Онегин":

По имени Владимир Ленский,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Волнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.

Пушкин написал эти строки за два года до знакомства с Николаем Михайловичем Языковым (1803-1845) - студентом философского факультета Дерптского университета, симбирского помещика, поэта, который вполне мог бы стать прототипом образа Ленского. Он высоко ценил поэзию Языкова: "С самого появления своего сей поэт удивляет нас огнем и силою языка. Никто самовластнее его не владеет стихом и периодом. Кажется, нет предмета, коего поэтическую сторону не мог бы он постигнуть и выразить с живостию, ему свойственною". Особое место в его творчестве занимают стихи, посвященные студенческой жизни. В основном - это песни, сам автор делил их на "застольные" и "разгульные" по степени их энергии и отчаянности.
В этих стихах поэт воспевал студенческое братство, любовь, вольность, веселье, вино, пирушки - традиционные студенческие нравственные ценности и житейские удовольствия.

Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим
И пылкой вольности дары
Заботой светскою не губим.
...Мы все равны, мы все свободны,
Наш ум - не раб чужих умов,
И чувства наши благородны...

Эти и другие строки стихотворения вызывают в памяти кодекс чести старинного студенчества - "Орден вагантов".
Песни Языкова пользовались большой любовью у студентов. "Все его стихи, - вспоминает его товарищ по университету, - даже самые ничтожные, выучивались наизусть, песни его клались на музыку и с любовью распевались студенческим хором". Пели их и в других университетах.
Перу Языкова принадлежат две песни, ставшие своеобразным гимном русского студенчества: "Из страны, страны далекой" и "Пловец". Первая песня привлекала русских студентов своей высокой патриотичностью:

Из страны, страны далекой,
С Волги-матушки широкой,
Ради сладкого труда,
Ради вольности высокой
Собралися мы сюда.

Помним холмы, помним долы,
Наши храмы, наши села,
И в краю, краю чужом
Мы пируем пир веселый,
И за родину мы пьем.

А вторая песня манила в неведомые дали, к неведомой, но прекрасной цели, призывала "помужествовать" и "поспорить" с бурей:

Смело, братья, бурей полный,
Прям и крепок парус мой!

Поэзия Языкова хронологически завершала собой жанр русской большой корпоративной студенческой литературы. Во второй половине XIX века состав студенчества претерпел значительные изменения: подавляющее большинство студентов были из разночинцев. Демократизация принесла и новую поэзию: любимыми и обычно распеваемыми на студенческих вечеринках стали общереволюционные песни - "Выдь на Волгу, чей стон раздается...", "Дубравушка" и подобные им. Собственно студенческая, самодеятельная песня приобрела сугубо утилитарный смысл, как, например, песня, посвященная Татьянину дню - празднику основания Московского университета:

Да здравствует Татьяна, Татьяна, Татьяна,
Вся наша братья пьяна
В Татьянин славный день...

Большой известностью пользовалась песня про Козиху - квартал в Москве, где селились студенты:

Есть в столице Москве
Один шумный квартал -
Он Козихой Большой называется.
От зари до зари,
Лишь зажгут фонари,
Вереницей студенты здесь шляются.

По-иному, погрубее, воспевается и вино:

Коперник целый век трудился,
Чтоб доказать земли вращенье.
Дурак, зачем он не напился,
Тогда бы не было сомненья.

Но в торжественные минуты университетских праздников, когда студентов и профессоров переполняет гордость и любовь к университету, они поют - и поют со слезой - вечный "Гаудеамус"...
В 1926 году безыдейный Ваганьковский переулок в Москве был переименован в идейную улицу Маркса и Энгельса, в 1994 году переулку возвращено его историческое название, и тем самым вернулась в Москву память о старинной слободе и ее жителях, веселых и ученых бродягах - славных вагантах.

http://www.morganaswelt.ru/library/articles/articles-and-essays/1310-mur...