Образ Христа в "Легенде о Великом инквизиторе" и в "Романе о Понтии Пилате".

Главная страница>В начале было слово>Святорусская словесность>Федор Михайлович Достоевский

Церковное Предание утверждает, что первая икона Спасителя появилась еще при Его земной жизни.
"Едесский царь Авгарь, больной проказой, послал ко Христу своего архивария Ханнана (Ананию) с письмом, в котором просил Христа придти в Эдессу и исцелить его. Ханнан был художником, и Авгарь поручил ему, если Спаситель не сможет придти, написать Его образ и принести ему. Ханнан застал Христа окруженным густой толпой; он встал на камень, с которого ему было виднее и попытался изобразить Спасителя. Видя, что Ханнан хочет сделать Его портрет, Христос потребовал воды, умылся, вытер Свой лик платом, и на этом плате отпечатался Его образ. Получив портрет, Авгарь исцелился от своего недуга." (22, с. 31)
Замечено, что в литературном произведении, как и в других произведениях искусства, порок изображать легче, чем добродетель. Так художник, присланный царем Авгарем, не смог изобразить лик Христа.
Вряд ли намного легче изобразить Христа средствами литературы. Но тем не менее, кроме икон Спасителя, существуют и картины, изображающие Его - более (Эль Греко) или менее (Ге, Гольбейн ) удачно.
Так и кроме Евангелия существуют литературные произведения, в которых авторы пытались образ Христа ввести в художественный текст. Результат, видимо, зависел от того, как сам автор относится к Господу.
Говоря об образе Христа в художественной литературе, необходимо сделать две оговорки.
Первое:
существуют такие понятия, как "исторический Иисус", "Христос в Евангелии" и "Христос в понимании Церкви".
Для христианина эти три понятия тождественны. Но для того или иного автора они могут различаться.
И второе.
Письменные источники говорят то, что они говорят. Если светский писатель решит в своем произведении дать отличную от церковной трактовку образа Христа, к его услугам три в разной степени достоверных источника.
Это Евангелия, апокрифы и произведения языческих авторов. Причем Евангелие отличается от двух последних полнотой (исторических сведений о Христе мало, и из них почти ничего нельзя узнать о Его Личности) и однородностью (апокрифы, как правило, разрозненны). Итак, основной источник сведений о Христе - Евангелия, как ни парадоксально это прозвучит. Именно поэтому возможно говорить о Евангелии в светской литературе.
  Федор Михайлович Достоевский - один из немногих авторов, религиозная принадлежность чьих произведений сомнения не вызывает. Он писатель несомненно христианский. Так, в "Дневнике писателя" за 1873 год в статье "Старые люди", мы находим такой эпизод из жизни Достоевского.
Он впервые встретился с Белинским, когда тот был ярым социалистом и атеистом.
  "Учение Христово" он, как социалист, необходимо должен был разрушать, называть его ложным и невежественным человеколюбием, осужденным современною наукой и нравственными началами;
но все-таки оставался пресветлый Лик Богочеловека, Его нравственная недостижимость, Его чудесная и чудотворная красота.
Но в беспрерывном, неугасимом восторге своем Белинский не остановился даже и перед этим неодолимым препятствием..."Поверьте же, что ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком", - говорил "неистовый Виссарион".
Но, развенчивая идеал Христа, он все-таки не мог не заметить реакции собеседника. "Мне даже умилительно смотреть на него, - прервал вдруг свои яростные восклицания Белинский, обращаясь к своему другу и указывая на меня, - каждый-то раз, когда я вот так помяну Христа, у него все лицо изменяется, точно заплакать хочет..." (2, с. 10-11)
Итак, Достоевский с юности благоговейно вглядывался в Лик Христа, и именно поэтому особенно интересен образ Христа в его творчестве.
"Князем Христом" называет Достоевский главного героя романа "Идиот", князя Мышкина.
М. М. Дунаев пишет: "Достоевский отважился на дерзостный эстетический эксперимент: представить в российской действительности явившегося в ней Христа - в Его человеческой природе, насколько это возможно выразить языком не-сакрального искусства". (12, с. 389) Удался эксперимент или нет - судить трудно.
Сам Достоевский признавался:"Изображение положительно прекрасного есть задача безмерная..." (15, с. 515)
Но позднее один из героев Достоевского решается на еще более дерзостный эксперимент. Иван Карамазов, один из центральных героев романа "Братья Карамазовы" пишет "Легенду о Великом Инквизиторе",
где основным литературным персонажем является уже не христоподобный герой, но Сам Христос.
"И вот Он возжелал явиться к народу... О, это, конечно, было не то сошествие, в котором Он явится, по обещанию Своему, в конце времен во всей славе небесной... Он проходит еще раз между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад." (1, Т. 14, с. 226)
Несомненно, нельзя говорить, что автором этой поэмы является только Иван Карамазов. "Легенда о Великом Инквизиторе" не только философски, но и литературно-формально - труднейшая часть романа "Братья Карамазовы".
"Трудна она помимо своей религиозной глубины еще и тем, что в ней происходит передача содержания с трех планов:
говорит Достоевский,
говорит Иван Карамазов и
говорит Великий Инквизитор." (6, с. 205)
Великого Инквизитора тоже можно назвать автором, так как событие евангельское - искушение Христа в пустыне - мы видим его глазами.
Также многопланово время действия. Иван несколько раз подчеркивает, что действие происходит в 16 веке. Каким же образом можно объяснить слова Инквизитора: "Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря..." (1, Т. 14, с. 234)
С. Олливье объясняет это так: "Великий Инквизитор делает намек на то время, когда папа Стефан II собирался навестить в 756 году франкского короля Пипина, чтобы помазать его на царство и дать ему титул "патриция римлян и союзника римской церкви". Повернувшись спиной к Византии, папы ушли под защиту франкских королей и потребовали политической суверенной власти над частью Италии". (17, с. 217)
Но Иван Карамазов написал поэму в 19 веке. "Ровно восемь веков назад" произошло отпадение католичества от Вселенского Православия. Видимо, Достоевский мог иметь в виду и то, и другое событие.
  "Сердца людей - только поле битвы, а борются Бог и дьявол. Под психологической поверхностью личности Достоевский открывает ее онтологию и метафизику. История карамазовского семейства - художественный миф, в оболочку которого заключена религиозная мистерия: вот почему в центре его стоит "Легенда о Великом Инквизиторе", - пишет Мочульский (16, с. 494).
Далее он говорит определеннее: "Символика "Легенды" многопланова: на поверхности лежит обличение антихристова начала римской церкви и современного социализма... Но это - только внешний покров религиозного мифа. Под ним скрывается глубочайшее исследование метафорического смысла свободы и власти". (16, с.510)
А еще глубже, добавим, вечная тема противостояния Бога и дьявола. Можно ли полностью отождествлять Инквизитора с дьяволом? Несомненно, он предстает антихристом, противопоставляющим свое деяние деянию Христа. Также он отождествляется с персонажем кошмара Ивана Карамазова.
Архиепископ Иоанн говорит так: "В лице Великого Инквизитора Достоевский вывел того же духа, которого показал в кошмаре Ивана Карамазова. Но если в кошмаре Ивана является "господин в потертом пиджаке", здесь показывается величественный кардинал, в котором сочетается аскетическая строгость к себе с пафосом организатора принудительного всемирного счастья. Все, что говорит Великий Инквизитор, остро противоположно словам Христовым, и от этой противоположности истина Христова приобретает еще большую выразительность". (6, с. 206)
Итак, вопрос, видимо, в том - является ли черт Ивана Карамазова галлюцинацией или же реальностью. С. Н. Булгаков, по-видимому, уверен в первом. "Благодаря бреду, сопровождающемуся галлюцинацией и болезненным раздвоением сознания, мы имеем здесь как бы монолог в диалогической форме. Черт Ивана Федоровича не метафизический Мефистофель, изображающий собою абстрактное начало зла и иронии, это произведение собственной больной души Ивана, частица его собственного я." (8, с. 18)
Достоевский писал об этом в письме к Любимову: "Мучимый безверием, он (бессознательно) желает в то же время, чтобы призрак был не фантом, а нечто в самом деле."(Цит. по 16, с. 488)
То же самое можно сказать и о самом Великом Инквизиторе. Да, он - персонаж легенды, но и в ней он не действует, а излагает идеи Ивана. " Черновой тетради наброски к главе "Бунт"... переплетаются с записями к "Великому Инквизитору", потом постепенно соединяются в связный текст, очень близкий к печатной редакции."(16, с. 478)
  Инквизитор: Зачем нам ты?
Мы человечней тебя...
Чем куплена радость?
Каким потоком крови, мученой, подлости и зверства, которых нельзя перенести?..
О, распятие - это страшный аргумент.
  Иван: О да, отдал Сына Своего, послал Сам на пропятие, - смутил.
О, это страшной силы аргумент, вековечный аргумент...
Если мать обнимется с мучителем сына... то значит тут произошло что-то до того высшее, что, конечно, стоит всех несчастий, да я-то не хочу." (1, Т. 15, с. 230-231)
Почти то же самое, только другими интонациями, говорит и черт:
"Я был при том, когда умершее на кресте Слово восходило в небо, неся на персях Своих душу распятого одесную разбойника... И вот, клянусь же всем, что есть свято, я хотел примкнуть к хору и крикнуть со всеми: "Осанна!"... Но здравый смысл... удержал меня и тут в должных границах, и я пропустил мгновение!
Ибо что же, - подумал я в ту же секунду - вышло после моей осанны? Тотчас бы все угасло на свете и не стало бы случаться никаких происшествий. И вот единственно по долгу службы и по социальному моему положению я принужден был задавить в себе хороший момент и остаться при пакостях." (1, Т. 15, с. 82)
Интересно, что далее он говорит, что "только его (Великого Инквизитора) имел в виду". Кстати, здесь мы можем увидеть довольно верное духовное наблюдение - черт как бы показывает, что и Инквизитор, и Иван отрекаются от Христа не из-за любви к человечеству, а из страха потерять свою роль бунтаря-искусителя.

Итак, мы видим такую триаду:
Великий Инквизитор
*
Иван Карамазов
*
Кошмар Ивана Карамазова (черт)

Они объединены общей идеей бунта. Более того, Инквизитор прямо говорит о том, что эти идеи объединяют его с дьяволом, а кошмар Ивана недаром называется "черт".
Следовательно, идеологически Инквизитор равен дьяволу , а большего для Достоевского и не требуется.
Бахтин говорит так: "Герой интересует Достоевского как особая точка зрения на мир и на себя самого... Герой Достоевского не объектный образ, а полновесное слово, чистый голос; мы его не видим, мы его слышим". (7, с. 54, 62)
И поскольку точка зрения Инквизитора на мир совпадает с точкой зрения на мир дьявола, то для Достоевского Инквизитор, (как, добавим, и Иван Карамазов) - дьявол.
Кстати, именно поэтому мы можем называть князя Мышкина "Князем Христом".
Но тут же возникает вопрос - а является ли Христом Христос "Легенды"? Ведь здесь мы Его не слышим, он не отвечает на вопросы Инквизитора.
Для ответа на этот вопрос необходимо вспомнить ситуацию "Легенды". Христос в ней изображен в тюрьме, под судом.
Но и в Евангелии сказано, что Христос не отвечал на вопросы Пилата. Например, см. Мф. 27, 13-14: "Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя? И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился."
Следовательно, мы могли бы усомниться в соответствии карамазовского Христа Христу евангельскому скорее в обратной ситуации - если бы Он говорил. Но заметим другое - Великий Инквизитор (дьявол) пересказывает евангельские события, а именно искушение Христа в пустыне, так что мы видим их глазами дьявола.

Итак, можно придти к такому выводу. Евангельский события в "Легенде о Великом Инквизиторе"мы наблюдаем в такой последовательной интерпретации:

Достоевский (автор)
*
Иван Карамазов (герой-автор)
*
Инквизитор (рассказчик)
*
Евангелие
Переходя к разбору произведения уже нашего века, необходимо сделать небольшое предисловие.
К.С. Льюис писал так: "У всякой эпохи свой кругозор. Она особенно четко видит одно и особенно слепа на другое... Авторы одной и той же эпохи грешат каким-нибудь общим недостатком... Не сомневайтесь, что слепое пятно XX века (то самое, о котором потомки скажут: "И как они могли так думать?") - там, где мы и не подозреваем, и роднит оно Гитлера с Рузвельтом, Уэллса с Карлом Бартом. Никому из нас не дано полностью избежать этой слепоты, но мы ее увеличим, если будем читать только своих современников. Когда они правы, они сообщат нам истины, которые мы и без них ощущали. Когда они не правы, они углубят наше заблуждение." (15, с. 297)
Книги, написанные в наше время, сложно критиковать, но еще более странно изучать эту критику. Она словно сосредоточена на том, что написано, и редко объясняет, как. Героев произведения мы судим как живых людей. В лучшем случае обнаруживаются черновики, исправления, скрытые мотивы, аллюзии, глоссы, возникают новые толкования, но, впрочем, заканчивается все обильным цитированием.

К роману Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита" это относится весьма в большой степени.
"Мастер и Маргарита" - знаковый роман для русской литературы XX века. Кого-то он заставлял задуматься о духовном мире, кого-то увлекал в вольнодумство, гностицизм или сатанизм...
"Поэтому никого не может удивлять та растерянность при искании духовных прототипов книги Булгакова, когда приводятся параллели из учений гностических, оригенистических, романтических, экзистенциальных, а подчас и дуалистических, богомильских, масонских или антропософских, а также доказывается сродство этой книги с книгой Иова и лучшими творениями Данте, Шекспира, Сервантеса, Гете, Пушкина, Байрона, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, поэтов-акмеистов, Флоренского. Такие сближения всегда отчасти верны и не верны, ибо позиция и опыт Булгакова не сводимы до конца ни к одному учению, ни к одной книге. Они являются результатом внутреннего свободного творчества Булгакова в христианском смысле этого слова, что было задано самим духом времени..." - по словам свящ. Георгия Кочеткова. (20, с. 177)
Оставим слова про "свободное творчество Булгакова в христианском смысле этого слова" на совести автора статьи. Тем не менее, верно замечено, что роман Михаила Булгакова вполне соответствует духу времени. Да, в нем действительно можно найти масонские (Соколов) или альбигойские (Галинская) параллели, но и они заданы духом времени.

Роман по структуре двойной."Роман о Понтии Пилате" - это не просто вставное произведение, хотя по размеру он занимает место незначительное, по две главы в каждой части основного романа. Но по сути перед нами развиваются два параллельных сюжета - "московский" и "ершалаимский", которые в конце сливаются. При этом "ершалаимский" сюжет написан одним из героев основного романа.
И здесь возникает вопрос - каким именно героем?
Определить автора романа о Понтии Пилате сложно. Да, этот роман пишет Мастер, но первым рассказчиком романа является Воланд. Более того, в одном из черновиков романа происходит такой разговор между Иванушкой и "Неизвестным":
  "- Так вы бы сами и написали евангелие, - посоветовал неприязненно Иванушка.
Неизвестный рассмеялся весело и ответил:
-Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову! Евангелие от меня, хи-хи..." (4, с. 235)
Итак, автор романа - Воланд? Такого мнения придерживается на этот счет современный православный литературовед М.М. Дунаев, называя Воланда одновременно автором романа и вдохновителем Мастера.
Да, источник вдохновения, видимо, несомненен, но следует ли из этого тождество Воланда и автора "Романа"? Ведь возможно и другое толкование соотношения Мастера и Воланда: роман принадлежит перу Мастера, а Воланд лишь играет роль "служебного духа", распространяя роман среди людей.
Впрочем, эти толкования можно объединить - речь, видимо, идет о своеобразной синергии диавола и художника, Воланд выступает в качестве и вдохновителя, и распространителя, а творец романа - Мастер. Необходимо также понять и то, как сам Булгаков относился к своему роману. Так ли бесспорно мнение о том, что Булгаков писал свой роман с воландовой позиции?
  "Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера "Безбожника", был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно Его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены." (5, с. 306)
Соколов склонен сопоставлять произведения, где наблюдалось упомянутое отношение к Христу, а конкретнее "Новый завет без изъяна Бедного Демьяна" с поэмой Ивана Бездомного, ссылаясь на действительно бросающееся в глаза сходство псевдонимов (как, добавим, и настоящих имен: Придворов - Понырев.). (См. 22, с. 288-289)
  "...Задумывался роман отнюдь не как сборник богохульств. "Помоги, Господи, кончить роман", - так был надписан Булгаковым один из черновых набросков к главам романа в 1931 году. (См. 4, с.1)
Впрочем, нельзя согласиться и с мнением о том, что текст Воланда-Мастера изначально должен был быть "седьмым доказательством".
"Кстати, некоторые главы из нашего евангелия я бы напечатал в моем "Богоборце". - говорит Берлиоз инженеру (впоследствии названому Воландом) в одном из черновиков. (4, 235.)
Т. е. вряд ли можно говорить о положительном отношении Булгакова к вставному роману. По крайней мере, сперва (черновик 1928-1929 гг., запись в дневнике 1925 г.) Булгаков не отличал "роман о Понтии Пилате" от антирелигиозной поэмы Ивана Бездомного.
Хотя нужно заметить, что, по словам того же Соколова, "на рубеже 20-х и 30-х годов произошла новая перемена в отношении Булгакова к религии, к христианству... Не исключено, что потрясения конца 20-х годов, Великий Перелом, запрет всех пьес отвратили Булгакова от Бога." (21, с. 359-360)
Нельзя не заметить, что перелом в отношении Булгакова к религии фактически совпадает с началом работы над романом, и, возможно, происходит именно потому, что Булгаков ввел в роман дьявола. В любом случае по мере написания романа ясно наблюдается постепенный переход от сопоставления сатаны с коммунистами к "седьмому доказательству" и затем к "сборнику богохульств".

Для полноты картины нужно сказать, что отношение к Церкви как организации в романе однозначно негативное.
Так, в черновике 35 года, в главе "Что снилось Босому"среди людей, рекомендующих "сдавать валюту" наряду с
"известным артистом Прюниным, исполняющим отрывки из сочинения Пушкина "Скупой рыцарь", возникает священник с "острыми, деловитыми и немного бегающими глазами" отец Аркадий Элладов.
Следующим возникает другой вопрос, пожалуй, основной для нашей темы.
Кто такой Иешуа Га-ноцри? Возможно ли его отождествить с Христом?
Нужно сразу оговориться. Для христианина несомненно, что Иешуа - ни в коем случае не Христос. Но, опять-таки, отношение Булгакова может не совпадать с отношением церковным.
Соколов приводит такую выдержку из дневника Н. А. Земской, сестры писателя: "...я ответила Мише (Булгакову) на его вопрос: "Христос - Бог, по-твоему? - "Нет!"... Я боюсь решить, как Миша "(здесь позднее Надежда Афанасьевна сделала пояснение: "неверие"- Б.С.)
"Вопрос же о том, был ли Христос Богом или только человеком, Булгакову пришлось последствии решать в "Мастере и Маргарите" - пишет далее Соколов. (21, с. 55)
Итак, ничто не препятствует Булгакову считать Иешуа Христом. "Знаменательно, что персонаж этот несет у Булгакова и иное звучание своего имени: Иешуа. Но это именно Иисус Христос. Недаром Воланд, предваряя повествование о Пилате, уверяет Берлиоза и Иванушку Бездомного: "Имейте в виду, что Иисус существовал". Да, Иешуа - это Христос, представленный в романе как единственно истинный ."(13, с. 9)
В романе мы наблюдаем и евангельские события - суд Пилата над Христом, распятие - но искаженные, хотя и не до неузнаваемости. Но, заметим, если автором "Романа о Понтии Пилате" Воланда вряд ли можно назвать, тем не менее очевидцем евангельских событий является все же именно он.

"Дело в том... - тут профессор пугливо оглянулся и заговорил шепотом, - что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать..." (3, с. 50)
Итак, можно сделать следующий вывод. Говоря об авторстве романа, следует говорить о синергии Воланда и Мастера, или, точнее, об откровении Воланда Мастеру. Но наблюдает за евангельскими событиями Воланд, и в романе Мастера эти события мы видим через призму взгляда Воланда. Итак, возможно выстроить следующую последовательность преломления Евангелия в романе "Мастер и Маргарита".
Булгаков (автор)
*
Мастер (герой-автор)
*
Воланд (рассказчик)
*
Евангелие

Причем нужно сказать, что Иешуа у Булгакова, в отличие от Христа у Достоевского, на Христа не похож, но для Булгакова именно такой образ Христа как просто человека или великого учителя нравственности, к сожалению, ближе к истине, чем Христос Евангелия и Церкви.
III

Итак, подведем итоги. Сопоставлять "Легенду о Великом инквизиторе" из романа Ф. М. Достоевского "Братья Карамазовы"
и так называемый "роман о Понтии Пилате" романа М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита" можно по нескольким параметрам.
1. И "Легенда…", и "Роман…" - вставные произведения. Причем каждое из них не только написано неким героем основного произведения, но и внутри вставного произведения находится рассказчик или наблюдатель.

2. Евангельские события наблюдаются глазами врага.

3. И Христос у Достоевского, и Иешуа у Булгакова предстают перед судом. Причем оба произведения названы по имени судьи.

Но, говоря об этих произведениях, помимо общего, можно увидеть и ряд существенных различий.
1. Позиция Достоевского не тождественна позиции Ивана Карамазова, и, возможно, именно поэтому поэма Ивана получается не хулой, а хвалой Христа. В любом случае текст поэмы не тождественен основному тексту романа. Но "Роман о Понтии Пилате" именно потому может быть параллельным к основному тексту "Мастера и Маргариты", что Булгаков нигде не растождествляет себя и Мастера.

2. Пилат, в отличие от Великого Инквизитора, не противопоставлен Подсудимому.

3. "Легенда о Великом Инквизиторе", в сущности, не имеет сюжета. Она декларативна - это обращение к Христу гордого человека. "Роман о Понтии Пилате" , напротив, сюжетен, в нем множество второстепенных и третьестепенных героев.

Из всего сказанного выше можно сделать следующий вывод.
Сравнивая образ Христа у писателя православного и "вольнодумца", можно сказать, что, в сущности, этот Образ остался невоспринят как первым, так и вторым автором.

Да, Христос у Достоевского - не карикатурное изображение Христа, но просто оттого, что Он не изображен. "Он появился тихо, незаметно, и вот все - странно это - узнают Его. Это могло бы быть одним из лучших мест поэмы". (1, Т. 14, с. 226).
Но поэма написана не была, читатель знает ее только в пересказе Ивана, и Христос остается невидимым.

Булгаков же смог изобразить Христа, только отрицая Его Божественную природу.
Можно ли из этого сделать вывод более радикальный и сказать, что Образ Христа в светской литературе (по крайней мере в прозе) невозможен, да и не нужно стараться Его изобразить, так как Он полностью изображен в Богодухновенном Писании?
Но вспомним знаменитые слова Инквизитора: "Не отвечай, молчи... Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде" (1, Т. 14, с. 228).
Запрещение прибавлять к уже сказанному в Евангелии здесь исходит из уст врага Христа, и это объясняется нежеланием лишний раз слышать Его слова.
Но не является ли следующим шагом после попытки ограничить Христа рамками "уже сказанного" отрицание Евангелия, которое звучит в словах Булгаковского Иешуа:"Ходит, ходит один (Левий Матвей) с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил..." (3, с. 26)

Но если невозможно изображение Христа в светской литературе, то как же в нее может проникнуть Его Образ? Вспомним, что у Достоевского есть такие герои, как "князь Мышкин, Алеша Карамазов и Зосима... Эти три лица являются такими вестниками из иного мира..." (9, стр. 24)

Более того, князь Мышкин называется Князем Христом и положительно прекрасным человеком. Возможно, такие христоподобные герои и являются золотой серединой между полным замалчиванием Христа и искажением Его.

Литература.
  1.   Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30-ти томах. Тт. 14-15. Ленинград, 1990.
  2.   Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1873 // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30-ти томах. Тт. 14-15. Ленинград, 1990.
  3.   Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. Новосибирск, 1994.
  4.   Булгаков М.А. Великий канцлер. Черновые редакции романа "Мастер и Маргарита". М., 1992.
  5.   Булгаков М.А. Под пятой (дневник). // Театральный роман, М., 1998.
  6.   Архиепископ Иоанн (Шаховской) "К истории русской интеллигенции". Великий Инквизитор Достоевского. Нью-Йорк, 1975. С. 205-226.
  7.   Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М. 1979.
  8.   Булгаков С. Н. Иван Карамазов (в романе Достоевского "Братья Карамазовы") как философский тип. // Сочинения в двух томах. Том II. Москва, 1993.
  9.   Вышеславцев Б. П. Русская стихия у Достоевского. Берлин, 1923.
  10.   Гаврюшин Н. Литостротон, или Мастер без Маргариты. // Символ. 1990. № 23.
  11.   Галинская И. Л. Загадки известных книг. М., 1986.
  12.   Дунаев М. М. Православие и русская литература. Часть 3. Москва, 1997.
  13.   Дунаев М. М. Рукописи не горят. // Православная беседа. 1992, № 3-4.
  14.   Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995.
  15.   Льюис К. С. О старых книгах// Льюис К.С. Собрание сочинений в 8-ми томах. Т. 2. Минск-Москва, 1998.
  16.   Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество. Париж, 1980.
  17.   Олливье С. Полемика по поводу образа Иисуса Христа в творчестве Достоевского. // Евангельский текст в русской литературе XIX-XX вв. Петрозаводск, 1994.
  18.   Першин М. С. "Мастер и Маргарита": глазами "очевидца". //Альфа и Омега. 1999, № 4.
  19.
Розанов В. В. Легенда о великом инквизиторе. // Розанов В. В. Несовместимые контрасты жития. М., 1990.
  20.   Свящ. Георгий Кочетков. О главном герое "Мастера и Маргариты" //Вестник русского христианского движения, 1986, № 146.
  21.   Соколов Б. В. Три жизни Михаила Булгакова. М. 1997.
  22.   Успенский Л.А. Богословие иконы Православной Церкви. Коломна, 1989.