Песнопения таинственные (продолжение)

Плач о собственных бедствиях и молитва ко Христу о прекращении жизни 

Любезная земля, и море, и отечественная и чужая сторона, и юность и седина на западе жизни, и крылатые речи — напрасный труд, и те речи, которые породил светлый дух, и города, и убежище мое — утесы, какие только обошел я, стараясь приблизиться к Божеству Христову! Почему я один шел скорбным путем, и здесь и там меняя образ многотрудной жизни? Ни однажды не мот твердо установить на земле легкой стопы своей, но одни бедствия непрестанно препровождают меня к большим бедствиям? Ты научи меня, Премудрость, отчего на мне такое бремя? Отчего благочестивые в трудах, а погибающие не знают трудов? Наказание ли это за грех? Или угли, которыми очищается жизнь, как золото в горниле? Или меня, как Иова, вызывает на борьбу с собою злобный и завистливый враг, и Ты, как борца Своего, умастив меня наперед обильно елеем, выводишь обнаженным для великого подвига, чтобы потом наградить и прославить подвижника? — Все это известно Тебе одному, Царь мой, Слово, потому что Ты управляешь целым миром по великим и сокровенным законам, из которых разве малый некоторый отблеск вполне доходит до нас, покрытых брением и имеющих близорукие глаза.

Но я утружден жизнью; едва перевожу дыхание на земле, уязвляемый множеством бедствий от врагов и от друзей, что и огорчает меня чрезмерно. Потому плачу и припадаю к Твоим коленам. Подай мертвецу Твоему кончину жизни, подай утружденному отдохновение, и возведи меня к легчайшей жизни, для которой терплю скорби, и перенес тысячи горестей; восхитив в ангельские лики, приблизь путника к небесному чертогу, где слава единого великого Бога, сияющего в трех Светах!

К себе самому в вопросах и ответах

Где крылатые речи? — В воздухе. Где цвет моей юности? — Погиб. Где слава? — Сокрылась в неизвестности. Где крепость хорошо сложенных членов? — Сокрушена болезнью. Где имение и богатство? — Иное взял Бог, а другое зависть передала в хищные руки злодеев.

А родители и священная двоица единокровных сошли в могилу. Оставалась у меня одна родина; но и оттуда изгнал злобный демон, воздвигнув против меня черные волны. Теперь я одинокий странник, скитаюсь на чужой стороне, влача скорбную жизнь и дряхлую старость; не имею у себя ни престола, ни града, ни чад, хотя обременен заботами о чадах, и непрестанно скитаясь, день за днем провожу на ногах.

Где сброшу с себя это тело? Где встречу свой конец? Какая земля, какая страннолюбивая могила укроет меня в себе? Кто положит перст на мои померкающие очи? Благочестивый ли и друг Христов, или один из зловерных? — Конечно, все это носит ветер, и одного малодушного может озабочивать мысль: гробу ли предадут мою плоть — это бездыханное бремя, или останется она непогребенною в добычу хищным зверям, или бесстыдным псам, или птицам, или, если угодно Тебе, обращена будет в пепел, развеяна по воздуху, или без гроба брошена на высоких утесах, или сгниет даже в реках и под шумящими дождями. Ибо не останусь я один в безызвестности, не останется мой один прах несовокупимым, как должно; хотя для многих лучше было бы, чтобы прах их не совокуплялся. Напротив того, последний день, по Божию мановению, соберет всех вместе от концов земли, хотя бы кто обращен был в пепел и лишился членов в болезни.

Одно извлекает у меня слезы и приводит в страх, — это и вознаграждение за все заботы!

Христе Царю! Ты — мое отечество, моя крепость, мое блаженство, мое все! О, если бы в Тебе обрести мне успокоение жизни и вознаграждение за все заботы!

Молитва ко Христу

Умер я для сей бедственной жизни, которая, на подобие Еврипа, носится туда и сюда, не имея ничего и на один даже день постоянного. Желаю же жить тою долгою жизнью, которая назначена в награду хорошо подвизавшимся. Кому любезна здешняя жизнь, те и увеселяйтесь ею; я с радостью узрю Владыку. Осмелюсь сказать Тебе нечто, Блаженный! Это тело, Тобою данное, творение руки Твоей, повергаю пред Тобою, как изнуренное, расслабленное, воссмердевшее. Вот оно распростерто; воззри! я изнемог. Прийди ко мне ныне, простри мне руку, прекрати жизнь мою, пока не встретил меня какой-нибудь худший конец. Для чего еще нужны злострадания и очищения? Погиб, погиб я среди бедствий; но гибну ради Тебя. Ты — мой Бог; Ты рассеиваешь мрак злостраданий.

Сон в храме Анастасии, который св. Григорием устроен был в Константинополе

Сладким покоился я сном, и ночное видение представило мне Анастасию, к которой в продолжение дня стремились мои мысли. Она первая высокое слово, остававшееся дотоле у подножия горы, возвела на самую ее вершину. Потому и наименование Анастасии получил сей храм, произведение моей неленостно потрудившейся руки.

Мне представлялось, что сижу на высоком престоле, однако же не с поднятыми высоко бровями; нет, и во сне не служил я никогда гордости. По обе стороны ниже меня сидели старцы, вожди стада, отличающиеся возрастом. В преcветлых одеждах предстояли служители, как образы ангельской светозарности. Из народа же, одни как пчелы, жались к решетке, и каждый усиливался подойти ближе; другие теснились в священных преддвериях, равно поспешая и слухом и ногами; а иных препровождали еще к слышанию слов моих пестрые торжища и звучащие под ногами улицы. Чистые девы, вместе с благонравными женами, с высоких крыш преклоняли благочинный слух.

И то еще присоединилось к обаяниям ночи. Народ, желающий слышать слово мое, стоял, разделившись на части. Одни требовали слова низкого и доступного разумению; потому что не хотели и не навыкли простирать мысль горе. Другие желали речи возвышенной и витиеватой; и таковы были старавшиеся глубоко исследовать ту и другую мудрость, — и нашу, и чуждую нам. О обеих сторон слышны были восклицания, которыми выражались противоположные желания слушателей. Но из уст моих изливалась единочтимая Троица, сияющая тремя явленными нам Красотами. Я низлагал противников звучным голосом, потоками пламенеющего духа, порывами речи. Одни приходили в восторг и хвалили; другие стояли в безмолвном изумлении; иные издавали еще какие-то гласы, а некоторые возражали только мысленно, потому что прекословие, прежде нежели разрешалось словом, замирало в самых болезнях рождения; а иные, как волны, воздвигаемые ветрами, вступали в открытую борьбу. Но доброречие услаждало всех, и красноречивых и сведущих в священном слове благочестия, и наших, и пришлых, и даже тех, которые весьма далеки от нашего двора, будучи жалкими чтителями бессильных идолов. Как теплыми лучами очерненная виноградина не совсем уже незрела, но начинает понемногу умягчаться, и не совсем зрела, но отчасти черна, отчасти румяна, по местам уже зарделась, а по местам наполнена кислым соком: так и они различались зрелостью повреждения, и я восхищался уже необходимостью обширнейших точил.

Таково было мое видение; но голос петелей похитил у меня с веждей сон, а с ним и Анастасию. Несколько времени носился еще передо мною призрак призрака, но и тот, постепенно ветшая, скрывался в сердце; оставались же при мне одна скорбь и бездейственная старость. О Тебе скорблю, моя Троица! о вас сокрушаюсь, дети мои! Что ты сделала со мною, зависть? Многое ты отняла у меня; не подави еще чем-либо худшим мою безвестную жизнь.

Много изящных произведений зодчества в царственном городе, которыми гордится он; но преимущественно пред прочими может похвалиться небесными храмами, храмами некогда моими, а теперь для меня чуждыми, в числе же других и великолепным храмом Апостолов, который крестообразными стенами рассекается на четыре части. Впрочем, все сии храмы не возбуждают во мне столько сожаления и скорби, сколько Анастасия — новый Вифлеем.

Много, правда, потерпел я напастей на море и на суше от врагов и от друзей, от пастырей и от волков, от мучительной болезни и от старости, которая делает меня согбенным; но никогда прежде сего не постигала меня такая скорбь. Не плакал так о великом храме порабощенный Ассириянами народ, когда веден был далеко от отечества; не плакали так Израильтяне о Кивоте, который взят был иноплеменниками; не рыдал так и прежде них Иаков о похищении любимого сына; не сокрушается так и косматый лев об убитых ловцами детищах, и пастух о потерянном стаде, и птица о невольно покинутом гнезде на гостеприимном дереве, и полип об оставляемом им ложе; как я доныне сетую о новоустроенном храме, об этом плоде моих трудов, которым пользуется другой.

Если когда-нибудь сердце мое забудет о тебе, Анастасия, или язык мой произнесет что-нибудь прежде твоего имени; то да забудет меня Христос! Как часто и без великих жертв и без трапезы, очищал я людей, собранных у Анастасии, сам пребывая вдали, внутрь сердца создав невещественный храм и возлияв слезы на божественные видения! Никогда не забуду, если бы и захотел, не могу забыть вашей любви, девственники, песнопевцы, лики своих и пришлых, восхищающие попеременным пением, вдовицы, сироты, не имеющие пристанища, немощные, взирающие на мои руки, как на руки Божии, и сладостные обители, препитывающие в себе старость!

А если и у вас сохранилась еще память обо мне многострадальном; то благодарение Троице! Ибо у многих сердце увлекается потоком обстоятельств, и у легкомысленных стыд только на глазах. Одного только желаю, досточтимая Троица, чтобы Божество Твое навсегда пребывало незабвенным в душах новонасажденных.

Примите мой прощальный привет, Цари, помогавшие мне в моих страданиях! Примите Восток и Запад, борющиеся между собой! Примите иереи, восстающие друг против друга! Прими и ты, председательствующая гордыня! Прими и ты, великий город! А я выше земных престолов, и если желаю славы, то единственно славы бессмертной.

Но спаси, спаси меня, возлюбленная Троица! напоследок и я увижу, где престол чистой Анастасии.

Таков плач Григория, воздыхающего об Анастасии, с которою разлучила меня некогда бессильная зависть.

Увещательное послание к Геллению, о монахах

Спрашиваешь о силе моих речей, которые уже не существуют с тех пор, как немоществую для мира, подъял на себя сладостное бремя — спасший меня Крест, и все человеческое обменял на Христа. А какие еще есть у меня речи, они не слишком мягки и лестны (ибо такие речи не угодны совершеннейшему Слову). В них говорится не о роде, не о счастье, которое надмевает неразумных, не о пламенной силе красноречия, — этой великой славе твоей и твоего брата, не о том, как города управляются кормилом могучей вашей руки. Такие предметы пусть будут предоставлены словам суетным. А что до моих речей, в них не найдешь и малого угождения друзьям, но встретишь благочестивые советы, которые сделают тебя лучшим; имей только благопокорное ухо. Или, может быть, ты воздашь словам моим лучшую награду, оказав свое благоволение большему числу людей, а не десяти нуждающимся, о которых ты, добрый мой, вчера дал мне свое обещание и согласие, как человек не малый, оказывающий малому великую милость. Но прими во внимание те слова мои, которые изреку тебе из глубины сердца, заимствовав из небесных книг.

Иные золото и серебро, а иные тонкие шелковые ткани приносят в дар Богу, а иной сам себя вознес в непорочную жертву Христу, иной же возливает чистые капли слез. Но от тебя да будет Христу следующий дар. Есть Божии служители; им даруй полную свободу, им, которые, спокойным умом, совершенными душами, многих других возводят горе и делают таинниками небесного. Даруй свободу всем Христоносцам, которые стоят превыше земли, не связаны узами супружества, едва касаются мира, и день и ночь своими песнопениями славословят Царя, чуждаются земных стяжаний, какими князь мира обольщает жалких земнородных, издеваясь над ними тем, что отдает дары сии то тому, то другому. Даруй свободу тем, которые имеют одно высшее богатство — надежду получить негибнущее и не переходящее из рук в руки. Они не имеют нужды в ребре, которое бы любило плоть свою, не опираются на юную руку, то есть на детей, не полагают надежды на единокровных и на товарищей, на кровь и на прах, который на утро погибнет; они в городах и обществах не гордятся самонадеянною крепостью, похожею на крепость бессильного ветра, не гоняются за быстролетною человеческою славою — этим услаждением сновидца: но к Богу возводят всецелый ум, к божественному твердому камни привязывают корабль свой. Они — таинники сокровенной жизни Христа Царя, и когда она явится, возблистают славою, созерцая чистое сияние Троицы, во едино сходящейся и открывающейся очам непорочным, созерцая и великую славу небесного воинства, не в темных обликах и не в немногих следах истины. Но сие будет в последствии; по крайней мере все здешнее есть ничего не стоящий дым и прах для тех, которые предпочли небесную жизнь.

Одни из них услаждаются пустынными пещерами и везде готовыми на голой земле ложами, ненавидят же дома, бегают городского многолюдства, любят покой, сродный небесной мудрости; другие изнуряют себя железными веригами, и истончевая персть, истончевают вместе грех; а иные, заключаясь в тесных домах, подобно зверям, не встречали и лица человеческого. Часто, подражая в половину Христову терпению, по двадцати дней и ночей проводят они без пищи. Похвалюсь: в числе их была овца и моего стада — некто ушедший из сего малого города. А некто связал молчанием говорливый язык и уста, единым же умом возносил хвалу великому Уму.

Был и такой, что целые годы, стоя в священном храме, распростирал чистые руки; и веждей его не касался сон, но как одушевленный камень (невероятное самозабвение!) он водружен был во Христе. Другому сосед ворон уделял остатки скудной трапезы, и обоим доставало одного куска хлеба. А некто востек отсюда на божественную гору ко Христу, с которой он, по совершении страдания, оставил человеков, и там, не развлекаемый ни словом, ни умом, ни телом, стоял под снегом и ветром, и не уступал прошениям собравшихся вокруг него благочестивых мужей, но, воспрянув умом своим от земли и став выше людей, крепко держался великого Христа Царя, пока не соградил нового дома себе бездыханному, когда для погребения не нашлось попечительной руки.

Ах! Дошло до меня страшное слово, будто бы у монахов верных по имени и по жизни, которых многие знают, не многие же унижают за горячность, превышающую требования благоразумного благочестия, — будто бы у таковых монахов установлен следующий закон. Если придет к ним кто-нибудь из мужей благоговейных, не знающий нашего устава; то радушно принимают его в своих обителях, оказывая ему все виды дружбы, и сердце его восторгают Божиим словом, которое начертал Дух, а между тем предлагают ему светлую трапезу. Потом выходит кто-нибудь на-среду, напоминает о суровом уставе и (скрытными выражениями вызывая на жестокое слово) предлагает такой вопрос: хорошо ли благочестивому приять смерть ради Бога? И если пришедший по неразумению похвалит такую кончину; он продолжает: свидетели истины охотно умирают многими родами смертей сами от своей руки, то не удовлетворяя нуждам чрева, то с гор низвергаясь в глубины и приемля удавление. Так с радостью преселяются они от здешней брани и многоплачевной жизни! — Царь мой Христос! умилосердись над умами, которые верны, но безрассудны, как победоносный конь, далеко несущийся за цель, потому что он вверился быстроте своих ног, и не сдерживается уздою!

Всякому приятно стремление к одной какой-нибудь добродетели. По причине множества обителей много и способов приобретать их. Но к чему описывать мне подробно? Они шествуют тесным путем, которым идут здесь немногие из людей; они входят скорбными вратами, куда со многими трудами вступают добрые. Таково достояние Христово, такой плод Своих страданий Христос приносит от земли Отцу! Это опора слова, слава людей, основание мира, уподобляющееся небесным лепотам! Их род и для меня светоносен. Пусть зависть выплачет себе глаза! Тебя же прошу иметь к ним доброе расположение.

Во-первых, полюби кроткого Кледония, который живет для бедных и в дар Христу принес все, но прежде всего — самого себя, а потом уже и то, что приобрел, — принес, ничего не оставив для земной жизни. Это жемчужина между дорогими камнями; это утренняя звезда между звездами; это весна между временами года; это роза между растениями. Украшаясь некогда славою при дворе царя земного, он еще большую славу имеет в нашей ограде, потому что предстоит Царю Христу.

Полюби Евлалия, который многим превосходит сверстников своих. Его, как бы лишенного своей половины, оставил великий и могучий брат Елладий, отлетев в тот лик, в котором желал быть; сам же он остался здесь один, ничего уже не находя лучше своего Елладия, и имеет попечение о матери, которая удручена тяжкою болезнью и едва сохраняет в себе несколько росинок жизни. Но изобразить эту женщину — потребовалось бы обширное слово; довольно сказать коротко: она матерь Елладия и Евлалия.

Не тебе дал Бог Картерия; но и его сделаешь своим друг, чрез благорасположение к товарищам, и этого, говорю, Картерия, которого ждет великая слава на небесах, потому что духом всегда он возвышен над плотью.

Будь снисходителен и к великому Никомиду, если только услышишь о нем. Он смертную жизнь посвятил небесной, поревновал о древней жертве великого Отца Авраама, освятив Богу двоих чад, добровольно поспешающих на священное жертвоприношение, и супружество сделал добрым, и постарался о венцах, как супружеской, так и безбрачной жизни, не земле предоставил перстные свои отрасли, но чтобы, отрешившись от сея жизни, всецело перейти в горнюю землю, свой класс (этот плод отличнейший в кругу мужей и жен, то есть любезного сына в кругу мужей, и дщерь в кругу жен) вписал в наши лики. И я надеюсь, что сии зеленеющие ветви благовонного древа будут достойны небесных светил. А если они превзойдут и самых родителей; то и сим будут обязаны родителям же. Но предоставим сие руке державного Бога, Который великим надеждам полагает великий конец. Теперь же отец посреди своих чад подобен быстролетному орлу, который, летая подле птенцов, управляет полетом недавно оперившихся, чтобы они на несмелых еще крыльях пускались за ним по воздушным зыбям. Так и он преподает детям многие уроки благочестия. Но не находит ничего полезнее своей добродетели. Он посвятил детей Божию слову и божественной жизни, с молодых ногтей назидая в них доброе, и приготовил им величайшее наследство — священную нищету, чтобы не иметь им недостатка и в этом орудии, способствующем успешному шествию. Таков Никомид — моя слава, слава моего стада, близкий мне по крови!

Не в числе последних и Феогний. Стоя на земле, касается он небесных престолов; он ласков, сладкоречив; на цветущем лице его всегда видно сияние благорасположенного духа. Он никогда не подражает женщинам и не налагает на себя ложных прикрас добродетели, которые уменьшают ее красоту, но внутрь сердца блюдет богоугодный страх, и он явен единому Всеведцу сокровенного. Хотя на поприще добродетели вступил он позднее других, но, по быстроте ног своих (что весьма чудно), много опередил вступивших прежде него. Как же скоро вкусил мудрости сам; указал и милым детям лучший жребий. И восходя по той лествице, какую праотец наш Иаков, сын Исааков, видел утвержденною от земли на небо, восходя для того, чтобы увидеть самого Бога, высочайший источник небесных светов, одну из ступеней он уже прошел, на другой опирается своими стопами, а третьей касается рукою, взорами же простирается далее. Таков путь для людей, и так кровь свою возводит у меня ко Христу благородный родитель!

Много дорогих сокровищ сокрыто в душе у Евандра; его сердце убеленнее седовласой главы.

Кто же из здравомыслящих забудет об Астерии или о братьях его — этой священной троице? У них общая мудрость, их общая жизнь совокупила во едино, и, при единой надежде, разделяет их только плоть.

Умолчу о Филаделфе — моем сердце, об этой благородной крови Макровия, который, из всех овец моего стада, есть собственно моя овца; о моем друге, которого благосердый Христос объемлет великими крылами, которого не надмевает гордость, овладевающая всеми.

Умолчу о высокошественном Ригине, о Леонтии, об Илиодоре, которые обладают высоким даром Христовой мудрости.

Умолчу о других — светлых звездах между мужами простого нрава, даже неизвестных многим из миролюбцев, о сих досточестных членах Христовых. Ибо кто исчислит сии печати Бессмертного, сии плотоносные красоты?

Все они — служители всемощного Бога, и каждый из них совершен на особом пути благочестия. Легкими стопами попирают они землю; это прекрасные овцы, принадлежащие к десной стороне; это камни великого храма, и Христос связует их между собою вселюбезным согласием духа. С малыми искрами жизни в скудости проводят они настоящую жизнь, немного уступают виновнику зла — чреву, усмиряют в себе жестокий мятеж страстей — эти черные волны, воздвигаемые велиаром; полагают мерило слову и меру молчанию, держат в узде и смех, и слух, и неподвижные очи. Без обуви, с начесанными волосами, с слезами на глазах, имея у себя один хитон, эти земные мертвецы живут мыслию в горнем, непрестанно имеют пред взорами великую Божию славу и тамошнее ликостояние душ благочестивых.

Ты почтил и девственных жен, которые Женихом своим именуют Царя, вступающего в общение с сердцами чистейшими, и которые ожидают Христа недремленными очами, возжегши неиссыхающие светильники; ты почтил, говорю, их, когда узнал это мое украшение, это самое светлое око моего стада; почтил, если только почтил хотя одну из них. Ибо это общая милость для всех добрых, если кто-нибудь один из них видит оказанное себе добро; таков закон дружбы, по которому все делается для них общим достоянием!

Подлинно, и в этих женах великий ум; потому что они с мужественным духом изринули из сердца обольстительную Еву. Да, и у них вокруг тела безопасное ограждение — вретище, а ложем на земле — прах; и у них есть врачевства целомудрия, молитвы, любезные воздыхания, бессонные ночи, источники слез источаемых внутренне. Ожестели у них колена, забыта ими немощь; потому что они держатся за укрепляющие воскрилия Христовых риз. А нежность плоти и блестящие одежды, и эта весенняя, скоро увядающая красота, и естественная и та наружная, которую мужчины своими руками наводят на лица похотливые, — все это изгнано у них из сердца. И немного будет сказать, что жены сии, силою ума, и в теле и в мудрости сравнялись с мужами.

Ибо и Христа, Который с звездного неба явился на земле в человеческой плоти и стал сыном человеческим чрез непорочную Матерь-Деву, чтобы пречистым Своим рождением исполнить закон человечества, когда восстал он в третий день из гроба, жены первые увидели, по причине пламенного своего желания, и возвестили возлюбленным соученикам, вкусив Христова вкушения в уврачевание прежнего. И по всей земле, куда только проникло спасительное учение, найдешь многих жен, которые, или, составив из себя общества, питают в сердце общую любовь к небесной жизни и водятся одинаковыми правилами, или остаются при своих немощных родителях и братьях, и их имеют свидетелями своего целомудрия.

Немного таких жен у меня; однако же поспорю со многими, восхищаемый небесными красотами Христовыми. Баснословие усыпало дома лидийцев золотым песком и дало им реку, которая приносила дары счастья; а чернокожим индусам златоносные муравьи носили богатство, собирая его в песке. Нил, наводняя благовременно плодоносные равнины, делал могущественным Египет. Один любуется птицами, другой деревами, а иные камнями приятно блестящими изнутри. Но мне Царь Христос даровал украшение, которое всех превосходнее, — это венец из многих благочестивых. Несомненно то, что Бог малым всегда дарует благодать, как уверяет древнее обетование. Вифлеем стал между первыми городами; и моему малому граду дано быть новым Вифлеемом. Тот славен был рождением Христовым; а мой славен Христовыми друзьями.

Такой в моей стране воссиявает пред тобою новый сонм, подобный тому, какой произвела Армения — ваше отечество, страна, украшающаяся добрыми сынами, как многим превосходящая другие страны, так особенно славная тем, что в ней много не познавших уз супружества! Оказав милость им, окажешь, превосходнейший, и мне малую милость, гораздо же большую себе самому; приобретешь себе, детям и жене величайшее богатство — надежду светоноснейшей жизни. Если же ты, самый снисходительный из всех моих товарищей, памятуешь сколько-нибудь и о моей старинной дружбе (я никак не поставлю своего имени наряду с именами мужей благочестивых); то не обесчести меня (что не свойственно дружбе), но окажи милость и честь моим товарищам. И я имею некоторое значение для многих. А если бы и не для многих имел; то тебе, счастливец, преимущественно пред всеми надлежит уважать нашу дружбу.

Этим сделаешь угождение всем друзьям, и их порадует честь, сделанная преподобным. Особенно угодишь Василию, которого по преимуществу почтил Христос, и который, как посредник, соединяет между собою отдаленных друзей, и гораздо крепче связывает их общею любовью. А угождать ему — требует от тебя самая справедливость, уважение к отечеству, к дружбе, к товариществу по учению, к чистым жертвам, к окрыляющей жизни. Ибо он, как второй по Аароне, стоя внутрь скинии не для всех доступной и имея пред очами царюющаго в горних Бога, своими молитвами приводит в общение смертных с Бессмертным. Но что сделаешь для меня, то будет даром для Василия; а принесенное в дар ему принесется самому Христу; приносимое же Христу приносится Отцу.

Умоляю тебя о душах и о небесной жизни, умоляю о членах, истончеваемых духом. Окажи милость к дневным трудам, к ночным песнопениям, к возлежанию на голой земле, к слезам, к ветхим рубищам, к истомленным очам, к чистому уму, к священным словам. Почтив добродетель, ты расширишь для многих путь к добродетели, и получишь большую мзду от Бога, посеешь здесь постоянное и соберешь нетленный, пренебесный плод, вместо скудного — богатый.

Уважь богоподобную седину моего отца, который тем и другим, и многочисленностью лет и честностью нравов, наполнит для людей целую досточудную историю.

Скажу тебе, сын мой, по немощи сил моих, последнее слово. Пощади паству нашу, пощади паству, за которую я трепещу; потому что много понес за нее трудов, и Бог поручил мне ее пасти многие десятки лет. Тебе же дарует Бог все, что дает Он благочестивым, но сверх прочего и то, чтобы встретить тебе прекрасную старость, какова старость моего богомудрого отца.

Но изреку благое слово от нашего Писания. Меры Божии уравниваются с нашими мерами; какими здесь меряем друг другу, такими и великий Бог воздает людям. Но да возмерит Он тебе лучшим за лучшее, как ныне, так и в последний день! Ныне для всякого человека полагается или худое или доброе основание кратковременной жизни, и на малых весах колеблется, перевешиваемое на ту и на другую сторону, великое стяжание жизни небесной.

И Христос принял на Себя человечество при наложении подати, когда Кесарь делал перепись целой земли. Сам Бог дал смертному дань, чтобы даровать смертным облегчение от рабства. Почти благодать Христову, и пощади людей. Почти, и ведя добрую перепись, сам записан будешь в добрую небесную книгу. А если будешь вести не добрую перепись... но пусть выговорит сие другой, а я скажу по крайней мере то, что лучше вести перепись праведную.

Ужели не довольно того, что тяжкое иго наложено на смертных первым грехом прародителя, и человекоубийственным древом, и завистью змия, и преступлением жены, и гибельным вкушением противоборственного знания, которое соделало меня смертным, и тотчас, низложив меня в землю, из которой я сотворен, наполнило жизнь мою скорбями, заставило меня нести болезни и труды, оставаться нагбенным к широкому хребту земли под бременем напастей, — ужели не довольно сего, но брат — одна со мною персть, в одном со мною погруженный грехе, предает меня еще большим скорбям? Нет, это не позволительно, это несвойственно; больным гораздо лучше давать лекарство, а не новый труд.

Вот дар, который тебе, добрый мой, посылает наше собратство, — это дар, неистребимый временем. А ты, украшение Армении, Геллений, которому поручено установить правильную меру податей в нашей стране, установи ее, при помощи непорочной руки великого Бога, установи непорочно, и не покоряй превратного ума неправедной корысти. Если всякому будешь отвешивать верно, трепеща великого Ока; то мы, хотя и малый город, пронесем имя твое, наилучший, не между одними обитателями Дио-Кесарии, и напишем на досках: «вот человек добродетельный; в нем не найдет для себя пищи и насмешник!»

На безмолвие во время поста

Умолкни, любезный язык; и ты, перо мое, пиши слова безмолвия, рассказывай глазам вещания сердца!

Когда, принося таинственную жертву человеческим страданиям Бога, чтобы и самому мне умереть для жизни, связал я плоть на сорок дней, по законам Христа Царя, так как исцеление дается телам очищенным: тогда, во-первых, привел в неколебимость ум, живя один вдали от всех, обложившись облаком сетования, собравшись весь в себя и неразвлекаемый мыслями, и потом, следуя правилам святых мужей, приложил дверь к устам. Причина сему та, чтобы, воздерживаясь от всякого слова, научиться соблюдать меру в словах.

 Кто против многих подъемлет разящее копье, тот удобно усмиряет немногих. Кто издали бросает верно в цель крылатые стрелы, у того на близком расстоянии никогда не пролетит стрела мимо цели. И корабль мореходный, который переплывал обширныя моря, смело можно посылать в плавание не дальнее от пристани. Кто одержит верх в малом, о том еще сомнительно, преуспеет ли и в великом, хотя и сильно желает. Но кто производит великое, о том нет сомнения, что, если захочет, легко превзойдет других и в малом. Посему-то и я совершенно связал у себя силу слова, ибо надеялся, что после из уст моих уже не выльется лишнего слова.

Язык всего пагубнее для людей. — Это конь, всегда убегающий вперед, это — самое уготованное оружие. Иной все видит; но руки у него достают очень немногое, именно то, что под ногами, ноги же его не обходили целой земли. И убийце нужно бороться с трудом; прелюбодей трепещет своей бешенной страсти; ворам всего страшнее день. И богатство обременительно; одним обладаю, а другое уже потерял; столько удерживаю у себя в руках, сколько можно удержать жидкости горстью. Корабль, дальний путь, разбойники, несытый человек, который простирает жадные взоры на чужое достояние, — вот сколько противников у всякого златолюбца! И худым не без труда, не без труда и добрым. Но ничто не удерживало языка, скорого на слово, — ни человек, ни снег, ни поток, ни каменный утес. Стрелок уже близко; немилосердная стрела вложена уже в лук, и на раздвоенном ее конце в дугу изогнулась тетива; мысль спустила стрелу; она понеслась, и все низлагает — небесных и земных, живых и еще не родившихся, остерегающихся и неосторожных, добрых и злых, неприятелей и друзей, дальних и близких. Для этой стрелы везде цель; и кто мечет ее, тому первое место между мудрецами.

Много срамного излагает язык похотливых. Достойный смеха, чтобы ему возбудить в людях неудержимый смех, позволяет в себя метать, и сам мечет словами, бесчестит образ Божий, и много сокровенного извергает в уши других, и часто по всем направлениям рассыпает клубящуюся пену бурного гнева; нередко же из злоумышляющего внутренне сердца выносит привет, и одно имеет в душе, а другое на устах, именно — ложь, ласковые слова и убийства. Кто исчислит все те огорчения, какие причиняет язык? Если захочет, без всякого труда, в одну минуту заставит враждовать дом с домом, город с городом, народ с властелином, царя с подданными, как искра, мгновенно воспламеняющая солому. Плывущих на одном корабле, сына, родителя, брата, друга, супругу, супруга, — всех удобно вооружает он одного против другого. Злого делает добрым, а доброго, напротив того, погубит, и все это опять переиначит. Кто переможет слово? Язык мал; но ничто не имеет такого могущества. О, если бы он тотчас омертвел у людей злых!

У всякого неразумного язык есть зло, но особенно может быть злом у таинников небесной жертвы. Я орган Божий, и в благозвучных песнопениях приношу славословие Царю, пред Которым все трепещет. Пою же не Трою, не счастливое плавание какого-нибудь корабля Арго, не свиную голову, не могучего Иракла, не обширный круг земли, как он опоясан морями, не блеск камней, не пути небесных светил. Пою не неистовство страстей, не красоту юношей, в честь которых бряцала изнеженная лира древних. Нет, я воспеваю царствующего в горних великого Бога, или же сияние пресветлой моей, во-едино сочетаваемой Троицы. Воспеваю высокие громогласные песни ангельских ликов, какие они, предстоя Богу, возглашают попеременно. Воспеваю стройность мира, еще более совершенную, нежели какова настоящая, — стройность, которой я ожидаю, потому что все поспешает к единому. Воспеваю нетленную славу Христовых страданий, которыми Христос обожил меня, срастворив человеческий образ с небесным. Воспеваю смешение, усматриваемое во мне; ибо я не какое-либо легко изъяснимое произведение; я — произведение, в котором смертный сопряжен с небесными. Воспеваю закон Божий, данный человекам, и все дела мира, также намерения и конец того и другого, чтобы ты одно соблюдал в сердце своем, а от другого бежал дальше прочь и трепетал грядущего дня. Для всего этого язык мой должен быть как гусли.

Но остерегайтесь, иереи, чтобы он не прозвучал чего-нибудь нестройного. Буду хранить язык чистым и для чистых жертв, посредством которых великого Царя привожу в общение с земнородными. И не чуждым языком, не оскверненным умом буду воссылать Чистому животворящую жертву. Один источник не дает сладкой и горькой струи. Пурпуровой одежде всего неприличнее грязь. Необычайный огнь погубил древле сынов жреца, которые прикасались к жертве нечисто. О священном же кивоте великого Бога слышу, что он некогда и наклоненный к падению убил прикоснувшегося. Сего-то я сильно трепещу и боюсь, чтобы не потерпеть мне чего-нибудь, нечисто прикоснувшись к чистой Троице.

О если бы непотребный и непостоянный ум, который мечется туда и сюда во многих суетных порывах, мог я, хотя цепною уздою, привести ближе к цели и удержать в сердце совершенно свободным от обольщения! Лучше же сказать, если он ближе будет к великославному Христу, то озарится лучами великого Света. Да и теперь, будучи заключен внутрь, менее делает зла, хотя бы и стал несколько блуждать вдали от Бога. Когда пламень, или поток, загражден твердыми камнями; хотя клокочет внутри, но не губит частого кустарника или нивы, и скрываясь в камнях, живет полумертвый. Но слово, как скоро сорвется с многозвучного языка, неудержимо буйствует и не возвращается назад. Впрочем, если кривую ветвь, понемногу разгибая руками, согнешь в противную сторону; то она, освободившись от насилия руки, делается прямою и не принимает на себя прежней кривизны. Так и я, приметив, что стремительность беглого слова не знает ни веса, ни меры (тогда только была для меня и жизнь, когда было слово), изобрел наилучшее врачевство, совершенно удержал слово в высокоумном сердце, чтобы язык мой научился наблюдать, что ему можно говорить, и чего нельзя. Усвоив себе совершенное молчание, он усвоит доброречие. Я лишил его всего, и он не будет презирать меры. Да обратится сие во всегдашний закон для неумеренных!

И то великое приобретение, если сдерживаешь слово готовое разразиться, когда со вне ударяют в твое сердце. Укрощая слово, ты укрощаешь и волнение гнева; и хотя не без труда, однако укротишь его. Если не даешь свободы языку, когда он кичится и приходит в дикую ярость, но держишь его в узде, то отвратишь обиду. С покорением вождя покорится царь страстей, и ты отдохнешь от мучительного треволнения.

Для всего этого нужно руководство великого Царя Христа, но потом нужно и кормило нашего ума. Если не Христос у тебя правителем; то ни к чему не полезны и молчание твое и даже еще большее терпение. Если узкий исток озера, зажав руками, откроем опять, оно тотчас потечет. Напротив того, пресветлое слово повелевает тебе, добрый мой, начав с сего, удерживать ток всех зол.

Таковы, любезнейший, поучения моего безмолвия; так говорит тебе моя рука, выражающая мысли. Это — мое плавание; а ты поспешай к другому плаванию. Всякий носится своим направлением ветра.

Но если кому, или из врагов моих, или из доброжелателей, угодно слышать другую причину моего молчания; вот она.

Было время, когда имел я очень много твердости в нравах. Христос Царь вел меня на противника, а в сердце у меня была вера тверже адаманта; отовсюду ограждался я крепкими стенами, не оскверненный ум свой назидал Божиим словом, извлекая дух из священной буквы; а с тем вместе извергал из себя соленую горечь книг, читанных мною и прежде, эту красоту, блестящую накладными прикрасами, кипучую же плоть свою, пока цвела она юностью, изнурял многими и частыми трудами. Отнял у чрева наглость пресыщения и неразрывное с ним неистовство, утвердил око в веждах целомудрием, переселил гнев, связал члены, заградил смех. Все тогда покорилось Слову, все во мне умерло. Голая земля была у меня ложем; боль в боках, жесткие одежды служили пособием к бдению и извлекали у меня слезы; днем сгибал я свой хребет, и во всенощных песнопениях стоял в прямом положении, не зная свойственной людям привязанности к удобствам жизни. Так было тогда; потому что кипела еще во мне плоть, которая обыкновенно усиливается остановить великий свет в небесном его восхождении. Сверг я с себя и тяжелое бремя земных стяжаний, чтобы, стряхнув всякую тяжесть, облегченному возноситься к Богу.

А теперь, когда постигла меня жестокая болезнь и изнурила старость, впал я в новое злострадание. У меня неукротимый и доброречивый язык; он-то всегда предавал меня множеству напастей руками завистника. Я не делал нашествий ни на чьи престолы, никого не изгонял из отечественной страны, не строил козней, не поражал злоречием, ничего не делал противного закону наших жертв (сие известно Слову), не оскорблял ни Епископа, ни кого-либо другого; потому что негодую на всякого народного вождя, о котором идет подобная молва (а таких вождей, к сокрушению моего сердца, полны ныне море и широкие пределы земли). Но мне повредило недоброе слово. Я не думал сего прежде, однако ж оно повредило; ибо возбудило ко мне зависть во всех друзьях.

А для того, чтобы попользоваться чем-нибудь от меня и тебе, зависть, умолкни, любезный язык, умолкни не надолго. Я не свяжу тебя навсегда; этого не получит от меня ненавистник слова.

Сказывают об одном Самосском царе, который во всем имел успех, что он, в угождение зависти, сам себе причинил огорчение, и любимое отцовское кольцо бросил в море. Но рыба, проглотившая его, попалась в сеть; рыболов принес рыбу к царю, царь отдал служителю с кольцом, которое было в ее внутренности; и рыбу приняло в себя чрево, а кольцо получила рука. Удивительное дело! Царь хотел огорчения, но не нашел его.

Так и со мною. Зависть всегда смотрит на мое слово дикими глазами; потому избрал я для себя глубину молчания, и доселе подражаю Самосцу. Но не знаю ясно, что будет завтра, худой или добрый встретит меня конец.

Ты, Врачевство человеков, останови зависть, и освободив меня от жестоких языков, введи во светлость Свою, где бы я, величая Тебя с присноживущими светами, мог возглашать устами стройную песнь.

Прими же сии безгласные вещания руки моей, чтобы был вещий памятник моего безмолвия.

Песнь Христу после безмолвия в Пасху

Царь мой, Христос! поелику опять отдаю воздуху долго удерживаемое слово, то Тебя первого наименую устами. Пред Тобой изливаю из ума своего сие слово — сие (если позволено сказать так) непорочное приношение чистейшей жертвы.

Отчий свет, Слово великого Ума; превосходнейший всякого слова, вышний Свет всевышнего Света, Единородный, Образ бессмертного Отца и Печать Безначального, Озаряющий вместе с великим Духом, Конец необъятного века, великославный, Податель блаженства, превознесенный, небесный, всемощное Дыхание Ума, Правитель мира, Жизнеподатель, Зиждитель всего, что есть и будет, — Тебе все принадлежит, Ты связал мановением основания земли и все, что Тебе было угодно, несешь неуклонной стезею. По Твоему манию, Царь, высокошественное солнце, востекши на огнистый круг, затмевает собою звезды, как Ты затмеваешь умы. По Твоему манию то живет, то исчезает попеременно, и опять является в полном свете око ночи — луна. По Твоему манию зодиакальный круг и этот размеренно кружащийся хоровод определяют меру годовых времен, неприметно между собою растворяемых. И неподвижные и подвижные, возвращающиеся на прежний свой путь, звезды суть глагол Твоей Божественной мудрости. Твой свет — все те небесные умы, которые воспевают славу пренебесной Троицы. Твоя слава — человек, которого поставил Ты здесь ангелом, песнословцем сияния Твоего, о бессмертный Свет и вновь родившийся для смертного, бесплотная Высота, напоследок же, чтобы избавить от гибели смертных, Плотоносец! Для Тебя живу, для Тебя говорю; я одушевленная пред Тобою жертва — единственное приношение, оставшееся у меня от всех моих стяжаний. Для Тебя связывал я свой язык; для Тебя разрешаю слово. Но молюсь, соделай, чтобы то и другое было свято, чтобы я говорил, что прилично, а непозволительного и не помыслил; отринув грязь, источил маргарит, из песка извлек золото, из колючих тернов — розу, оставив солому, собрал с колосьев пшеницу.

Сии начатки ума моего принося Тебе, Христос, язык мой сложил первую песнь. В сей день великий Христос воззван от мертвецов, к которым приложился. В сей день отразил Он жало смерти, сокрушил мрачные затворы унылого ада, даровал свободу душам. В сей день, воспрянув из гроба, явился Он людям, для которых родился, умер и возбужден из мертвых, чтобы мы, возрожденные и избежавшие смерти, восхищены были с Тобою восходящим. В сей день светозарный и великий ангельский лик исполнился радости, воспевая победную песнь. В сей день и я, разрешив уста от молчания, вознес громкий глас, и вот стал я гуслями, чтобы славословить Тебя. Уму разверз я внутренность ума и Слову — слово; а потом, если угодно, разверзну и великому Духу. 

Мысли, писанные двустишиями

Все с себя сбрось, и тогда рассекай житейское море; но не пускайся в плавание как грузный корабль, который готов тотчас потонуть.

Помни непрестанно страшную смерть, как будто она у тебя перед глазами; и встретишь ее менее грозною.

Непрестанно созидай ум свой в храм Богу, чтобы внутри своего сердца иметь невещественную опору — Царя.

Познай себя самого, из чего и каким сотворен ты, доблестный мой, — и чрез сие удобно достигнешь красоты Первообраза.

Тебя один день ведет к другому; и тот постоянно влается, кто сам в себе легок; но в сердце человека благоустроенного есть некончаемый день.

Кто полагается на преходящее и приходящее, тот вверяется потоку, который не стоит на одном месте.

Для меня равно худы — и негодная жизнь и негодное слово. Если имеешь одно, будешь иметь то и другое.

Нечистому приступать к жертвоприношению значит оскорблять Бога. Но еще более оскорбляет Его тот, кто чтит всякие останки мертвых.

На пути к совершенству никогда не останавливайся. Худо сходить непрестанно в глубину. И ты, который только выходишь из бездны греха, еще стоишь.

Тот зрячий слепец, кто не видит, сколько пагубен его грех. Уметь открывать следы зверя — признак острого зрения.

Если, имея нужду во враче своих немощей, скрываешь болезнь; то не спасешься от неисцельной гнилости.

Твое слово, мое дело. Кто сделал не доброе дело, тому сомнительный помощник — красноречие.

Пресыщение делает наглым, а я тебе, доблестный мой, желаю позаботиться о том, что вечно питаемую душу удерживает в должных пределах.

Желаю также, чтобы ты богател одним Богом, а целый мир почитал всегда наравне с паутинными тканями.

Блага настоящей жизни весьма чужды для человека; человеческая добродетель — вот что одно составляет жизнь.

Приступите, всем вопиет слово нелживого Советодавца — Бога, приступите немедленно к познанию пренебесной Троицы!

Вы, на кого в сей жизни наложил свои узы честный брак, приложите ума, как бы вам больше плодов внести в небесные точила!

А вы, невесты девы, приявшие в объятия свои Слово великого Бога, старайтесь в дар Богу принести все!

Одинокая жизнь — всеозаряющий свет; но надобно устранить сердце от мира, и держать себя вдали от плотского.

Оскорбительно для веры — не в сердце ее иметь, но поставлять в каком-нибудь цвете. Краску не трудно смыть; а я люблю то, что проникло в глубину.

Не надобно иметь ни справедливости неумолимой, ни благоразумия, избирающего кривые пути. Лучше всего — во всем мера.

Умеряй свою смелость, иначе будет она дерзостью, а не мужеством. К признакам целомудрия принадлежит и некоторая веселость.

Прекрасно иметь ум, отверстый всегда для Божьего слова; чрез сие приобретается ведение небесных законов.

Спеши стать совершенным; не угождай тем, кому всего лучше не угождать; тешить грех — самая бесславная слава.

Добродетельному стыдно быть защитником порочных; это почти то же, что собственной ногою стать на стезю порока.

Золото испытывается в горниле, а добродетельный — в скорбях. Часто скорбь бывает легче состояния невредимости.

Легко отречется и великого Бога, кто отрекся отца. И наставника в благочестии уважай, как отца.

Моль все поедает; и на гроб не оставляй своего достояния; лучшая погребальная почесть — доброе имя.

Щади своих ближних, особенно же мертвых, которые все оставили и не могут ничего тебе сделать.

Оставив весь мир и всякое здешнее бремя, направляй парус в небесную жизнь.

Непрестанно простирайся на дела более и более совершенные, умудряемый Богом; паче же всего предметом твоих попечений да будет Троица.

Двустишия

За хорошим началом следует и прекрасный конец; справедливость сего показывают самые последствия дел.

Вот начало, которое приносит людям хороший конец, — свято трудись над очищением жизни!

Окрыляемый учением, не летай без действительных крыльев; потому что без крыльев и птица не летает.

Человеку в жизни наибольшая слава — ведение; но и оно вредит употребляющему его во зло.

Смотри, чтобы не уловила тебя в обман суетная слава, — это западня для людей недалеких умом.

Делая хорошее, старайся и стоять в этом; потому что к худому переход скор.

Обуздывай смех, и гневу полагай предел, всеми же мерами гони от себя праздное слово.

Прежде всего бойся Бога, чти родителей, об иереях говори с похвалою, и имей в уважении старцев.

Сыну никогда не входить в спор с отцом — повелевает закон, а прежде закона — природа.

Чего вовсе не хочешь терпеть от другого, того и сам не желай делать другому.

Для сделавшего тяжкий проступок, гнев не тяжек; потому что суд воздает только равным за равное.

Из мудрых уст каплют самые сладкие слова; а горькая гортань изрыгает брани.

Потоки сладости источаются с языка доброглаголивого, а в нескромных устах родятся гнилые речи.

Друзья любят и любимое друзьями, а враги презирают и срамят друзей.

Для бедных друзей затворены двери богатых; богатым же всегда приязненны блистательные чертоги.

Вода — прекрасный напиток; она не нарушает ясности мыслей; а выпитая чаша вина мутит ум.

Вино, по природе своей, незнакомо с целомудрием; тем и производит оно удовольствие, что раздражает.

Ум легок и не терпит обремененного чрева; потому что у противоположного с противоположным всегда борьба.

Лучше слегка принять пищи, нежели быть за богатым ужином, но только во сне.

Глупец во сне делается богатее и того, кто имеет у себя бездну денег.

Лучше быть бездетным, нежели иметь глупых детей; там один бездетен, а здесь многие худы.

Для всякого умершего человека целая земля есть гроб; потому что все, что из земли, на земле и в землю обращается.

Пастух, когда захочет, доит и козлов, но вместо молока выжимает у них потоки крови.

Свинья, когда видит, что готовят ей корм, умеет сдержаться и не хватает прежде времени.

И бесчинных людей принуждай не нарушать приличного и установленного законами порядка.

Соблюдая закон, изгонишь вон страх; потому что всякий исполнитель законов — вне страха.

Сведущий кормчий избежит девятого вала; а ум, обогащенный мудрыми мыслями, спасется от всякой беды.

Не замышляй ничего противного добродетельной жизни; потому что заблуждение порока очевидно.

Большая наковальня не боится стука; и мудрый ум отражает от себя все вредное.

Зайца приводит в страх шум листьев, а человека робкого пугает и одна тень.

Ненавижу бедняка, делающего подарки богатому, как человеку, который сладко говорит, но забывает накормить.

Злонамеренный оратор извращает законы; а благонравный оратор — самая стройная гармония.

Богатые смеются укоризнам сирот; они смеются даже и Божию наказанию.

На собственную пагубу хвалится законами, кто незаконно требует соблюдения законов.

Обычное дело бедняку не думать о себе высоко, потому что у одних богатых не бывает забот о средствах жизни.

Учи глупых, соображаясь, сколько можно, с их природой, тогда, может быть, сверх чаяния, сделаешь их благоразумными.

От удара железа воспламеняются и камни; плотно свитый бич образует сердце.

Весьма худо и давать клятву, и требовать ее; в обоих случаях оскорбляешь правду.

Собирай сокровище для нескончаемого века, а настоящий век оскудевает даже прежде своего конца.

Не будь привязан к счастью, которое разрушается временем; а что время строит, время же и разрушает.

Неприлично женщинам выказывать в себе мужеский нрав; всякое другое правило кроме стыдливости чуждо благонравной женщине.

Удовольствие для наслаждающегося им кратковременно; едва наступит, как и улетает, подобно камню.

Для больного никакое богатство не предпочтительнее здоровья; и природа поступает премудро в том, что всегда желает здоровья.

Слова неразумного человека — шумный плеск моря, которое бьет в берега, но не напояет береговых растений.

Подарок заставляет и мудрецов видя не видеть; золото — такая же ловушка для людей, как сеть для птиц.

Скорби преждевременно рождают седины; чего лишил нас образ жизни, того не восстановит время.

Богатство — самый проворный приспешник в худом; потому что при могуществе всего сподручнее сделать зло.

Никакое приобретение не лучше друга; но никогда не приобретай себе в друзья худого человека.

Уважай порядок и предпочитай могуществу; потому что сам он есть могущество и всегдашний охранитель могущества.

Ум озабоченный — это моль, которая точит кости; тело цветет, когда избегает забот.

Никакое пресыщение не бывает целомудренно; потому что огню свойственно сожигать вещество.

Вино — это поджога остывшей страсти; а всякое подложенное в огонь вещество усиливает пламень.

Кто боится тяжеб, тот избежит и гнева; потому что тяжбы часто воспламеняют сердце гневом.

Ужасно прибавлять трудов изнемогающему в трудах; однако же труд нередко прекращал труды.

Иной боится тех трудов, какие несут другие; а посмотри, и сам он завален трудами своего рода.

Заботься всегда о вечной славе; потому что настоящая слава ежедневно обманывает.

Гнев — небезопасный для всякого советник; что предпринято в гневе, то никогда не бывает благоразумно.

Змия зла, аспид хитер; в этих животных видна порознь злоба, соединенная в одной женщине.

Смотря на голые кости, убедишься, что все здешнее не принадлежит нам существенно.

Если молодой рак ходит не прямо, то берет для сего пример с матерней походки.

Делая принуждение природе, и от худых учителей, без сомнения, произведешь хороших учеников.

Украшай себя добрыми отличиями жизни и не презирай бедного сироту.

Когда даст Бог, ничего не сделает зависть; а когда не даст, не поможет никакой труд.

Рождаешь, ехидна? — Не избегай мук рождения; когда ты зачала, то испытаешь, что испытала твоя мать, рождая тебя

За явную робость никого не признают храбрым; одни победы приобретают похвалу.

Сонливый человек — изобретатель грез; потому что сон знаком только с призраками, а не с действительными вещами.

Принуждение убеждает и против воли; оно не редко связывает руки и исполинам.

Когда народная толпа в заблуждении, всякий начинает кричать, и все обращается в беспорядок.

Бездельного дела никогда не называй делом, ибо все бездельное достойно презрения.

И у собак, которые сбежались на падаль, уважается порядок.

Когда говорит золото, тогда все другие слова не действительны. Оно умеет убеждать, хотя и не имеет языка.

Могут и ныне наслаждаться миром преданные скоропреходящим благам этой жизни.

Песнь Богу

1. О Ты, Который превыше всего! ибо что иное позволено мне изречь о Тебе? как воспеснословить Тебя слово? ибо Ты неизрекаем никаким словом. Как воззрит на Тебя ум? Ибо Ты непостижим никаким умом. Ты един неизглаголан; потому что произвел все изрекаемое словом! Ты един неведом; потому что произвел все объемлемое мыслию. Тебе воздает честь все и одаренное и не одаренное разумом! К Тебе устремлены общие (всех желания; о Тебе болезнуют все сердца; Тебе все воссылает моления; Тебе все, уразумевающее Твои мановения, изрекает безмолвное песнословие. Тобою единым все пребывает. К Тебе все в совокупности стремится. Ты конец всего, Ты един и все; Ты ни един, ни единое, ни все. О Всеименуемый! Как наименую Тебя, единого неименуемого? Да и какой небесный ум проникнет сквозь заоблачные покровы? Будь милосерд, о Ты, Который превыше всего! ибо что иное позволено мне изречь о Тебе?

2. Дай воспеснословить, дай прославить Тебя, нетленного Единодержца, Царя, Владыку! Тобою песнь и хвала, и ангельские лики, и нескончаемые веки; Тобою сияет солнце, Тобою путь луны, и вся красота звезд; Тобою человек, отличенный честью, как животное разумное, получил в удел мысль о Божестве. Ты создал все, каждой вещи указываешь ее чин и все объемлешь Своим промыслом. Ты изрек слово, и совершилось дело. Ибо слово Твое есть Бог Сын, единосущный и равночестный Родившему. Он привел все в устройство, чтобы над всем царствовать. А всеобъемлющий Святой Дух Бог хранит все Своим промышлением.

Воспеваю Тебя, живая Троица, единая и единственно единоначальная, Божество неизменяемое, безначальное, Естество неизглаголанной сущности, Ум непостижимый в мудрости, небесная Держава, непогрешимая, неподначальная, беспредельная, Сияние неудобозримое, но все обозревающее, от земли и до бездны ни в чем не знающее для Себя глубины!

Будь милостив ко мне, Отец! даруй мне, чтобы всегда служил я сей святыне; а грехи мои отринь, очистив совесть от всякого худого помышления, чтобы я прославил Бога, воздевая преподобные руки; благословил Христа, и коленопреклонно испросил у Него — принять меня, раба Своего, когда придет Он во царствии!

Будь милостив ко мне, Отец! да обрету у Тебя милость и благодать; потому что Тебе слава и благодарение в безмерные веки!

Молитва ко Христу

1. О если бы и мне не забыть Тебя, и Ты не забыл меня, Царь, предмет искания мудрых, и Тройственный Свет! О если бы не похитил меня неприязненный и не скрыл в таибницах ада, за ненавистными затворами тмы! Он страшен и злокознен для друзей Твоих. Но знаю, что избегну его, если Ты обо мне памятуешь, и непрестанно ограждаешь меня словом Своим и мыслию о Тебе.

2. Наставник! меня, ученика Твоего, объемлет страшная волна; пробудись, пока я не умер! Повели только, и буря умрет. Осмеливаюсь нечто сказать Тебе, Христос мой: не попусти, чтоб подавила и угасила меня тяжесть скорбей! Ибо многие у Тебя ниже меня, и Ты помиловал их; не суди же и меня по заслуженному мною; но сними с меня большую часть бремени! Кто понесет тяготу даже и одного только дня? К кому прибегну обремененный злостраданиями?

3. Если бы расстроился у меня телесный состав; то поискал бы я врача. А если бы я был какой-нибудь бедняк, то пошел бы к богатому. Во время бури укрылся бы в пристанище. И если бы меня обидели; то прибегнул бы к законам и судилищам. Падающего с стремнины спасал иногда куст. Но если запинает меня растлитель во мне Божия образа; то в ком найду я опору, кроме Тебя, Повелитель?

4. Новое, новое что-то, о Божие Слово! новое что-то происходит со мною! Глубина сердца моего опустела; не стало в ней ни мудрого слова, ни мудрой мысли. Правда, что лукавый дух стремительно бежит от меня; однако же его место не занято во мне ничем лучшим. Наполни меня Ты Своими благами, чтобы опять не пришла ко мне зависть, и не обратила меня в свою рабочую храмину, — что будет хуже прежнего!

5. Опять пришел змий; за Тебя емлюсь, Христе! Да предстанет Давид, и да бряцает в гусли! Отойди, отойди от меня, дух, который давишь зло (1 Цар. 15, 14)!

6. Опять пришел ко мне змий. За тебя емлюсь, Боже; поддержи, поддержи меня, не предавай на поругание Своего образа, да не похитит меня враг, как птицу из гнезда!

7. Увы! и суда боюсь, и желаю разрешения. Здесь я гоним, не имею минуты отдыха в жизни. А туда Ты меня зовешь, но не имею дерзновения. Твой я, Христе! спаси меня, как Сам благоизволишь!

Молитва утренняя

Утро! Даю десницу мою Богу — не делать и не одобрять дел темных, но Тебе преимущественно принести в жертву сей день, пребывая непоколебимым и самовластителем страстей. Если же проведу его худо; стыдно мне будет старости и этой Трапезы, которой предстою. Таково мое желание, Христе; успехом же увенчай его Ты!

Молитва вечерняя

Солгал я пред Тобою — Истиною, Слово, когда посвящал Тебе настоящий день. Не совершенно светлым застигла меня ночь, не каким обещался и надеялся быть. Но в ином преткнулись мои ноги; потому что наступил мрак, ненавистник спасения. Ты, Христе, воссияй свет Свой, и снова явись мне!

Молитва на другое утро

Погиб для меня вчерашний день, Христе! Нашел и мгновенно овладел мною гнев. О если бы нынешний день стал для меня днем света!

Молитва в болезни

1. Стражду от болезни и изнемогаю телом. Иные высоковыйные, может быть, смеются над моим страданием. Расслабли мои члены, и ноги ходят не твердо. Не знаю, следствие ли это воздержания, или следствие грехов, или какая-нибудь борьба. Впрочем, благодарение моему Правителю! это, может быть, для меня же лучше. Но запрети болезни, запрети словом Своим; Твое слово — для меня спасение! А если не запретишь; дай мне терпение — все переносить. Пусть тля и достанется тле; соблюди образ: тогда будешь иметь во мне и совершенного раба.

2. Укрепи меня, Христе! Отчего расслаб я — Твой служитель? Бездействен язык, Тебе песнословящий; и Ты допускаешь сие? Восстанови меня, и не отринь Своего священника!

3. Снова желаю восстать, быть проповедником спасения и очищать народ. Умоляю Тебя, Крепость моя, не оставь меня! А если изменил я Тебе во время бури; то да обуреваюсь еще!

Молитва шествующего в пути

Царь мой, Христос! Ты, в Котором все блага для Твоих человеков; Ты, Который во всем для них путь прямой; Ты огнем и облаком вел воинство; Ты возлюбленным Своим открыл путь в рассеченном море, а Фараона в нем потопил; Ты посылал им с неба необычайный хлеб, из твердого камня источил реку; Ты (о великое чудо!) остановил в пустыне стремительность людей неприязненных, когда Моисей распростирал руки, прознаменуя крест — мою помощь; Ты остановил течение луны и солнца, соделал, что река отступила пред поспешающими, и открылся удобный путь в землю, которую сам Ты обещал и указал; Ты показал, напоследок, людям стезю в самое небо, и к древнему пути присоединил новый, когда пришел на нашу землю. Ты — вместе Бог и человек, и опять вознесся отсюда на небо, чтобы прийти к ожидающим светоноснее прежнего. Ты сам ходил по морям, Своими стопами попирал волны, обуреваемыя сильными ветрами. Приди же ныне, Блаженный, сопутствовать и мне зовущему! Дай мне доброе шествие и благого Ангела, путеводителя, защитника, помощника, чтобы он, и ночью, и днем, как можно дальше, отводя меня от всякого зла, и после трудов доставив мне желанный конец пути, как из дома извел невредимым, так и возвратил меня опять домой — к родным и к друзьям, возлюбившим подобный путь жизни, и я, свободный и ничем не возмущаемый, мог день и ночь возносить к Тебе молитвы, ведя жизнь, не оскверняемую грехами, и окрыленный ум непрестанно восторгая к Тебе, Свет моей жизни, пока не совершу последнего и общего всем пути, и пока не достигну единого с благочестивыми конца трудов! Для Тебя живу я, Царь мой Христос, для Тебя и говорю, для Тебя сижу на одном месте, для Тебя заношу стопу моей ноги; потому что Ты покрываешь меня Своею рукою. Но и теперь приведи меня к доброму пределу моего путешествия!

2. Без Тебя, Христе Царю, не возможно поднять и стопу ноги; в Тебе все блага для Твоих человеков; Ты во всем для них путь прямой; на Тебя уповая, иду и по этой стезе. Препроводи же меня невредимым, и даруй мне, чего надеется сердце! Приведи и обратно меня, Царь, в скудный мой дом, где бы я мог на свободе умилостивлять Тебя и день и ночь!

3. Ты, Который огнем и облаком вел воинство; Ты, Который открыл путь в море гонимым, и волны сделал для них твердыми, хлеб же необычайный с неба дождил нечающим, из утесистого камня источил поток! приди и ныне сопутствовать зовущему Тебя служителю, Христе, Свет человеков, Податель всякого успеха!

4. В Тебе, Божие Слово, упокоеваемся мы, находясь дома; Тебе посвящаем свой досуг; Ты — мое седение; Ты — мое пробуждение и мое стояние; Ты также — мое шествие. И теперь по Твоему мановению шествую прямою стезею. Но пошли мне какого-нибудь Ангела путеводителя, благоуспешного предстателя, который бы вел меня столпом огненным и облачным, рассек море, остановил реки словом, обильно препитал небесным и дольним хлебом, руками же изображая крест, обуздал дерзость врагов, не пожигал меня зноем в полудни, не причинял мне страха в ночи! А неровную и крутую стезю соделай для меня, служителя Твоего, гладкою и удобопроходимою, как и прежде неоднократно, покрывая Своею рукою, на суше и на море спасал Ты меня от опасностей, от жестоких болезней и от всего неприязненного, чтобы, совершив все благоуспешно и согласно с надеждами, потом получив счастливый конец пути, опят возвратился я к друзьям и сродникам, и с радостью встречен был дома радующимися, а по успокоении от труда, поклонился Тебе, моля о том, чтобы и окончательный путь мой был спокоен и легок!

Плач и моление ко Христу

1. Увы мне! Спешу к небу, к Божией обители; но меня держит эта плоть: нет мне выхода из многоскитальческой жизни, из ненавистного греха, который привязал меня к дольнему, отовсюду оглушая внезапными заботами, подающими красоту и дарования души. Но Ты, Царь, разреши, разреши меня от земных уз, и вчини в небесное ликостояние!

2. Матерь моя, для чего ты родила меня, когда родила на труды? Для чего извела в эту жизнь, усеянную терниями? Если сама ты жила беспечально, как бесплотная; то это — великое чудо. А если и ты страдала; то не из любви ко мне родила меня. Всякий идет своею стезею жизни: иной — земледелец, а другой — мореплаватель; иной — какой-нибудь зверолов, а другой вооружил руку копьем; иной — искусный певец, другой — победитель на поприще. Но мой жребий — Бог; мой удел — терпеть множество скорбей, изнемогать здесь от мучительной болезни. Терзай, терзай меня, злодей, до времени! Скоро с радостью оставлю тебя, а с тобою и все тяжкие бедствия.

Матерь моя, для чего ты родила меня, когда не могу ни мыслию постигнуть, ни изречь Бога, сколько желаю? Осияло, правда, очи ума моего малое какое-то озарение пренебесной, равносветлой Троицы; но большая част (к скорби моей) ускользнула от меня, пролетев быстро, как молния, прежде нежели насытился я светом. А если бы здесь мог я постигнуть Тебя, возлюбленная Троица; то не стал бы жаловаться на родившую меня утробу матери: это значило бы, что я родился в добрый час. Но спаси, спаси меня, Божие Слово; и извлекши из горькой тины, веди в иную жизнь, где чистый ум, не покрываемый более примрачным облаком, ликует пред Тобою, о Пресветлый!

3. О, я несчастный! Что будет со мною? Могу ли как избежать пороков, укрыв жизнь в глубинах, или в облаках? Говорят, что есть страна, где нет ни зверей, ни болезней; о если бы нашлось где место свободное от греха, чтобы мне туда убежать! На сушу укрылся иной от тревожного моря, другой спасся под щитом от копья, и под крышею дома — от хладного снега. А грех всесторонен, — обширное и неизбежное царство. Илия на огненной колеснице взошел на небо. Моисей избежал некогда определения детоубийцы — мучителя. Невинный Иона спасся от безвестной смерти в китовом чреве. Даниил избавлен от зверей, а отроки — от племени. Но мне как избыть от греха? Ты спаси меня, Царь мой Христос!

4. Увы мне, Христос мой! опять пришел ко мне змий. Увы мне! пришел ко мне весьма устрашенному. Увы мне! я вкусил с этого древа познания. Увы мне! зависть уверила меня, что мне завидуют. Богом не стал я, и изринут из места наслаждения. Угаси несколько, о меч, палящий твой пламень, и опять приими меня под сень райских дерев, как разбойника, который взошел туда со Христом с крестного древа!

5. Увы! тесно мне в этом мире; знаю, что большая часть жизни протекла, и от меня пахнет уже мертвецом; а пороки мои не хотят истребляться вместе с летами жизни. Или продли время мое, Дыхание человеков; или избавь меня от зол! Это — дело Твоей благости. А если не угодно сие Тебе; то уже я мертв. Чего же еще больше? Разве ждет меня милосердный огонь?

6. Увы! тесно мне и в жизни, и при конце жизни. Здесь грех, а там наказание. Стою в средине, боясь огненной реки. Надеюсь больше на Тебя, Христос, нежели на здешние подвиги. Если бы у меня была возможность, хотя несколько, очиститься; это было бы всего лучше. Но если непрестанно умножается во мне зло; то пора разрешиться, пока не постигла меня худшая участь.

7. Какое это принуждение! Вступил я в жизнь? — прекрасно! Но для чего же обуреваюсь треволнениями жизни? Скажу слово; оно смело, однако же скажу его. Если бы не твой был я, Христе; мне стало бы это обидой. Мы родимся на свет, утомляемся, насыщаемся, спим, бодрствуем, ходим и бываем больны и здоровы; есть у нас и удовольствия и труды. Но временами года и солнцем наслаждается и все, что есть на земле. А умирают и согнивают телом и скоты, которые, правда, презренны, но не подлежат и ответственности. В чем же мое преимущество? Ни в чем, кроме Бога; и если бы не Твой был я, Христе, стало бы это обидой.

8. Обманулся я, Христе мой, и чрез меру понадеявшись на Тебя, занесся высоко, — и очень глубоко ниспал. Но опять подними меня вверх; ибо сознаю, что сам себя ввел я в обман. А если опять превознесусь; то пусть опять паду, и падение мое да будет сокрушительно! Если Ты меня примешь, я спасен; а если нет, то я погиб. Но ужели для меня одного исчерпана Твоя благость?

Плачь Григория о себе самом

1. Увы, увы! какие страдания! В чем согрешил я? Или один касаюсь чистых жертв Твоих не преподобно? Меня ли Ты, Очиститель, пережигаешь страданиями, или сокращаешь кичливость других, или для того обнажаешь меня, чтобы вывести в борьбу с противником? Все это распределяешь Сам Ты, Царь мой — Слово. Но я едва перевожу на земле последнее дыхание; выплакал все слезы; одно у меня занятие — плакать. Долго ли же оставаться мне в руках нечестивых? Но ты, Блаженный, восставь меня; пусть я худ, однако же священник; — восставь, чтобы не соблазнился кто-нибудь моими бедствиями! Утратилась моя похвала; да исчезнут и телесные скорби! Утрачена для меня Анастасия; да прекратится и грех! Увы! увы! слезы мои не пересыхают, сердце цепенеет в груди. Удержи, Царь сугубую болезнь! Удержи болезнь, — я погибаю. Ужели милосердие заключено для одного, служителя Твоего, Григория? Многими бедствиями и телесными скорбями сокрушен я. А у Тебя, Христе, есть благодать, — у Тебя, Который пережигаешь меня страданиями. Или останови бедствия, и умилосердись над рабом Твоим; или дай силу переносить все с твердым духом!

2. Христос, свет человеков, столп огненный душе Григориевой, блуждающей по пустыне горестной жизни, удержи зломысленного Фараона и бесстыдных приставников; избавь меня от невяжущегося брения и от тяжкого Египта, смирив позорными казнями моих неприятелей, и даруй мне гладкий путь! Если же преследующий враг настигнет меня, рассеки для меня Чермное море, чтобы перейти мне по отвердевшим водам, поспешая в чудную землю, в мое достояние, как обещал Ты; останови широкие реки, отклони стремительное и стенящее копье иноплеменников! Если же взойду в святую землю; буду славословить Тебя немолчными песнопениями.

Царь мой Христос, для чего Ты опутал меня этими сетями плоти? Для чего вверг в жизнь — в этот холодный и тенистый ров, если, как слышу, действительно я — бог и Твое достояние? Утратилась во мне крепость членов, не слушаются колена; меня расслабило время, сокрушила болезнь, изнурили заботы и друзья, расположенные ко мне не дружелюбно. А грехи не хотят покориться; но еще сильнее наступают на меня, и изнемогшего, как робкого зайца или серну, окружают эти псы, желая насытить свой голод. Или останови бедствия, и умилосердись; или прийми меня к Себе после долговременных подвигов, и положи меру скорбям; или благое облако забвения да покроет мои мысли!

3. Увы мне! изнемог я, Христе мой, Дыхание человеков! Какая у меня брань с супружницей — плотью! Сколько от нее бурь! Как долга жизнь, как долговременно пресельничество! Сколько борений и внутри и со вне, в которых может повредиться красота Божия образа! Какой дуб выдерживает такое насилие ветров? какой корабль сражается с столькими волнами? Меня сокрушают труд и стечение дел. Не по своей охоте принял я на себя попечение о родительском доме. Но когда вступил в него; нашел расхищенным. Меня приволи в изнеможение друзья, изнурила болезнь. Других встречают с цветами; а меня встретили камнями. У меня отняли народ, над которым поставил меня Дух. Одних чад я оставил, с другими разлучен, а иные не воздали мне чести. Подлинно, жалкий я отец! Те, которые со мною приносили жертвы, стали ко мне неприязненнее самых врагов: они не увáжили таинственной Трапезы, не увáжили (не говорю о чем другом) понесенных мною дотоле трудов (а их обыкли нередко уважать и порочные); они нимало не думают заглушить молву о нанесенных мне оскорблениях, но домогаются одного — моего бесславия.

4. Весьма много потерпел я бедствий, и, что составляет верх бедствий, претерпел, от кого всего менее думал терпеть. Однако же я не потерпел ничего такого, что потерпят сделавшие мне зло. Мои страдания проходят, а их злые дела, сколько знаю, Правосудие записало в железные книги.

5. Друзья, сограждане, недруги, враги, начальники! много испытал я от вас тяжких ударов. Знаю, вы скажете: нет. Но это записано в книгах; не утаитесь от меня.

6. Моими страданиями и скорбями да не утешается порочный, и да не смущает слабого ума добрый! Кто без болезней соделал хорошего лучшим? А страждущий знает, что она или врачевство для оскверненных, или борьба и слава для очищенных. Другому, Царь, дай славу без трудов; а для меня вожделенно — приобрести Тебя страданиями и скорбями. 

К самому себе

1. Помни сам себя, чтобы не забыться тебе, взирая на Бога; ты дал клятву, помни о своем спасении! Увы! увы! обаятель обманывает тебя своими лжеумствованиями, обманывает тебя неприязненный. Обратись скорее к Слову, чтобы не пасть глубже. Обними крест, и остановишь вред.

2. Истощается во мне образ Божий; какое рассуждение поможет мне? Истощается образ — дар пречистого Бога, и предается поруганию. О зависть, зависть! меня воспламеняют чуждые мне учения и умствования.

3. Не струись, источник зла, не источай суетного, мысль! О если бы язык не осквернялся нечистотою! О если бы рука не касалась худого! тогда бы образ Божий пребывал во мне нетленным.

4. Посредством настоящего приобретай мир великий, без труда презирая все здешнее, как одно подражание высшему зрелищу! Покорись Слову, Которое ради тебя стало плотью. Что ж говорит Слово? «Идем отсюду» (Иоан. 14, 31)! Для того пришел Я сюда, чтобы преселить в горнее тебя, низринутого грехом. — Так повелевает Бог; поспешим, как окрыленные. Уготовь себя, как можно скорее, для неба, окрылив Словом драгоценную душу. Не оставляй при себе ничего лишнего, но сбрось с себя всякую тяготу суетной жизни и здешних бедствий!

5. Я жив и мертв. Кто мудрец, тот согласи это. Душою я мертв, а плоть хочет быть у меня сильною. Пусть лучше живет душа, а плот моя умрет! 

К душе своей

1. Есть тебе дело, душа моя, и, если угодно, дело немаловажное. Исследуй сама себя, что ты такое, куда тебе стремиться, откуда ты произошла, и где должно остановиться; действительно ли то жизнь, какою теперь живешь, или есть и другая кроме ее?

Есть тебе дело, душа моя! очищай жизнь следующим способом: размышляй о Боге и о Божиих тайнах; размышляй, что было прежде вселенной, и что для тебя значит эта вселенная; откуда она произошла, и до чего дойдет?

Есть тебе дело, душа моя! очищай жизнь такими размышлениями: как Бог правит кормилом вселенной, и обращает ее; отчего иное постоянно, а иное скоротечно, особенно же наша жизнь подлежит изворотам?

Есть тебе дело, душа моя! обращай взор к единому Богу. Какую славу имел я прежде, и в каком поругании теперь? Что это за сопряжение во мне, и какой конец моей жизни? Размышляй о всем этом, и остановишь шатания ума.

Есть у тебя дело, душа моя! что ни терпишь, не изнемогай!

2. Душа, взирай горе, а земное все забудь, чтобы тело не покорило тебя греху! Коротка жизнь сия; счастливец наслаждается, как бы во сне. Всякому выпадает разная судьба. Одна чистая жизнь всегда постоянна и многолетна, и всего лучше — жить такою жизнью. Иные уважают или золото, или серебро, или продолжительную трапезу — эти детские забавы в настоящей жизни; а другим дороги или прекрасные шелковые ткани, или поля засеянные пшеницею, или стада четвероногих. Но для меня великое богатство — Христос. О если бы мне когда-нибудь увидеть Его чистым, неприкровенным умом! Прочим же пусть владеет мир!

3. Куда идешь, дух мой? Остановись! Куда рвешься, несчастный? Увы! увы! обаятель обманывает тебя своими лжеумствованиями. Подойдет он несколько, и опять отступит назад, и снова подойдет ближе, как волк к тельцу, ласкаясь, заманивая дикими своими прыжками, пока не отвлечет тебя от Божиих законов, и не уловит в снедь губительным зубам.

Плачь о душе своей

1. Часто, юная новобрачная, сидя еще на девственном ложе, оплакивает смерть возлюбленного супруга, и в брачном уборе начинает свою жалобную песнь; а рабыни и подруги, стоя здесь и там, плачут попеременно в облегчение ее грусти. И матерь оплакивает любезного сына, еще не достигшего юношеских лет, и после мук рождения терпит новые муки. А иной сетует о своем отечестве, которое опустошено стремительным Ареем. Иной скорбит о доме, который истреблен небесным огнем. Какой же плач приличен тебе, душа, которую умертвил губительный змий, Божий образ запечатлев горькою смертью? Плачь, плачь, окаянная, это одно для тебя полезно. Покину дружеские и веселые пиры; покину великую славу красноречия и благородство крови; покину дома с высокими кровлями и все земное счастье; покину даже сладостный солнечный свет, самое небо и блистательные звезды, которыми оно увенчано. Все это оставлю тем, которые будут после меня; а сам, с повязкой на голове, как мертвец и бездыханный, возлягу на одр, последним сетованием утешу сетующих, получу не надолго похвалу и беспрекословную любовь, потом камень, и под ним неумирающее тление. Впрочем не от этого смущается мое сердце; трепещу единственно правдивых Божиих весов.

2. Как мог демон отдалить тебя на столько от Христа, уловить твой язык, и слух, и зрение, о несчастная душа? Где ты блуждаешь вне кроткого Света, волнуемая желаниями и беспокойными заботами, трепеща одной тени страха, служа обольщениям, иссыхая и истаивая в порывах кипящего гнева? Не предавайся, душа, кружениям парящего ума, но и не забывай своей жизни, когда приближаешься к плоти, к прикровенным и явным плотским недостаткам! Пусть в дольнем мире возмущается все жестокими житейскими бурями; пусть здесь время, как шашками, играет всем: и красотою, и доброю славою, и богатством, и могуществом, и неверным счастьем! А я, крепко держась за Христа, никогда не покину надежды, что увижу сияние во едино сочетаваемой Троицы, когда достояние великого Бога, теперь смесившееся с плотью, а прежде образ Божий, вступит в единение с небесным. 

Упреки неразумным стремлениям души

Ночное привидение, менада — бедное сердце мое! Ночное привидение, менада, долго ли будешь ты гоняться за удовольствиями, заглядываясь на все тебя окружающее? Ужели не уцеломудришься? Ужели не угасишь огня, который воспламеняет в тебе незаконные пожелания? Ужели не возгнетешь в себе прирожденной тебе разумной силы, приняв в поборники раздражительную силу? Что сталось с тобою, душа моя? Для чего помышляешь о том, что не соответственно твоему достоинству? Или не знаешь, что тебе одной даны бразды, и что ты должна управлять как бы колесницей, в которую впряжены три коня несходных свойств? Один конь благороден, другой бесчинен, третий кроток. И если ослабишь бразды буйному, он встает на дыбы, упрямится, приводит тебя в затруднение во время пути, кидаясь, сам не зная, куда; он присоединяет к себе и среднего коня, убеждает его быть с ним заодно, а коня благородного, как пленника, порабощает и увлекает против воли, хотя он и скорбит о совращении с пути. Но буйный конь, бесчинно, с самым бессмысленным стремлением, неудержимо несясь вниз, как с крутизны, нимало не смотрит вперед, не останавливает своего бега, пока не вринется во врата адовы, погубив и себя, и тебя, несчастная душа! А если бы ты рассуждала сообразно с своею природою, то с радостью бы предоставила весь путь благородному коню, который хорошо знает стезю, ведущую в горнее; ты и среднему коню строго бы внушила, чтобы он показывал свою рьяность, где только должно, и бежал заодно с конем умным; а коня бесчинного стала бы усмирять сильными бодцами, ни на минуту не послабляя узды. Тогда путь твой был бы радостен, добропорядочен, спокоен, беспечален, исполнен надежды. Ибо рассудок, как благородный конь, которому от природы дана сила брать верх, препобеждает, и непрестанно простираясь вперед, бестрепетно устремляя взор горе, минуя все здешние затруднения, не убавляет скорости своего бега, пока не достигает назначенного Богом жребия, спасая и себя, и тебя, блаженная душа!

На плоть

1. Гибельная плоть — черная волна зломудренного Велиара! Гибельная плоть — корень многовидных страстей! Гибельная плоть — подруга дольнего скоротечного мира! Гибельная плоть — противница небесной жизни! Плоть — мой враг и друг, приятная война, неверное благо, плоть, непрестанно вкушающая плод человекоубийственного древа, брение, грязная цепь, тяжелый свинец, неукротимый зверь, порождение воюющего со мною вещества, негодная кипучесть, гроб и узы царя твоего — небесного образа, который получил я от Бога! Еще ли не положишь конца бесстыдным порокам, не покоришься духу и седине, о окаянная злоумышленница? Тебя одну Христос, когда неблагообразие вещества приводил в благолепие словом, тебя одну образовал собственными руками, и напоследок сочетал с Божеством, чтобы возлюбленную тварь, наследницу великой жизни, но которую одуряющий Велиар обременил страданиями, спасти и Своею смертью избавить от лютой смерти. Посему окажи мне уважение, перестань безумствовать и питать непримиримую вражду к душе моей!

Рукою бессмертного Бога и тем бедственным днем, который, наконец, соберет во едино все дела смертных, свидетельствуюсь тебе, что, изнурив и низложив тебя скорбями всякого рода, сделаю бессильнее самых мертвецов, если не остановишь в себе безумия и тока кровей, прикосновением к краю чистых риз Христовых.

Посетите ж меня, наконец, очистительный источник слез и многотрудное бдение тела и ума, чтобы устудился во мне пламень, омылась зловонная гнилость мучительных страстей! Откажись от пресыщения, чрево; иссохните, преклоненные к земле колена; пепел да будет мне хлебом, жесткое вретище да покрывает изнеженные члены, служа ограждением обуреваемой душе! Прийди ко мне, не смеющая возвести взоров забота, смирительница персти, и непрестанно напоминай мне о грядущих бичах!

Таковы мои врачевства от неразумия! Но Твой, Христе, дар — и чистая жизнь, и жизнь из мертвых. Кто милостиво принял прародителя нашего греха и нашей крови, когда он стал оплакивать свое вкушение и обольщение? Кто слезами очистил развращенного царя Манассию? Кто разрешил Давида от великого греха? Кто спас смиренную Ниневию, видя ее в слезах? Кто проливал слезы о сыне юнейшем? Кто, с радостью приемля чистых по жизни, не извергал вон и мытарей? Кто возложил на рамена свои заблудшую овцу? Кто очищал прокаженных, изгонял жестокие болезни, подавая блага телу и душе? Твои это дары, о Блаженный, о Свет человеков! Взойди же на волнующееся море нашей жизни, и буря тотчас утихнет!

2. Блажен, кто ведет жизнь бесплотную, и великого образа не обложил примесью тины! Не многое, и то по принуждению, следует за небесными помыслами, а гораздо большее им противится и служит омрачением ума. Я порождение скоротечного; для чего делаешь подобным меня бессмертным? Если во мне Божие дыхание; то для чего, Христе, связываешь меня брением? Наступила старость, ослабели члены. Но если восставшая плоть, явно или тайно, приходит еще в бешенство и, что всего прискорбнее, таинника небесных жертв делает нечистым; то заклинаю тебя, плоть, великою державою Бога, или черным для нечестивцев днем, удержись от наглости!

На лукавого

1. Пришел ты, злодей (знаю твои замыслы!), пришел ты, неуступчивый, лишить меня вожделенного и вечного света, Как же, будучи тьмою, явился ты мне светом? Не обманешь такою лживостью. И за что ты всегда воздвигаешь на меня такую жестокую брань, и явно и тайно? В чем завидуешь благочестивым после того, как изверг ты из рая первого Адама — Божию тварь, грехом перехитрил мудрую заповедь, и сладостной жизни предложил горькую снедь? Как мне убежать от тебя? какое средство изобрести против страданий своих? Сперва неважными грехами, как ручей впадаешь ты в сердце, потом открываешь себе широкую дорогу, а там уже входишь большою и мутною рекою, пока не поглотит меня твоя пасть, или бездна.

Но отступи от меня дальше, и налагай свои руки на те народы и города, которые не уразумели Бога; я — Христово достояние; я стал храмом и жертвой, потом буду богом, когда душа вступит в единение с Божеством. Ты покорись Богу и Божией твари, убоявшись Божия гнева, сонма душ благочестивых, и гласа их немолчных песнопений!

2. Беги от моего сердца, злокозненный! беги скорее, беги от моих членов, беги от моей жизни, тать, змий, огонь, Велиар, грех, смерть, пучина, дракон, зверь, ночь, засада, бешенство, смешение, завистник, человекоубийца! Ты, губитель, и прародителям моим на пагубу наслал вкушение греха и смерти. Христос-Царь повелевает тебе бежать на широту морскую, или на утесы, или в стадо свиней, как прежде негодному легиону. Удались же; или низложу тебя крестом, пред которым все трепещет. Я ношу крест в своих членах. Крест в моем шествии; крест в моем сердце; крест — моя слава. Ужели не перестанешь, злотворный, строить мне козни? будешь устремлять взор не на стремнины, не на Содом, не на толпы безбожных, которые рассекли великое Божество, а на мою седину, на мое сердце? Непрестанно очерняешь ты меня мрачными мыслями, ни Бога, ни Жертвы не трепещущий враг! Этот ум был громким проповедником Троицы; а теперь видит пред собою конец. Не оскверняй же меня ты, нечистота! чтобы мне чистому встретить чистые небесные Светы, когда озарения их падут на мою жизнь. К вам простираю руки, примите меня! Прощай мир, прощай, многотрудный, и пощади тех, которые будут после меня!

3. Беги, всякий, кто лукав: во мне написуется Христос; да не рассевается же собранная мною во едино мысль! Отступите от меня все, кого Христос не отводит вдаль от земного!

4. И это — твое приражение, злобный; это ты, хитрыми изворотами закравшись ко мне в ум, убеждаешь меня ловить негу удовольствий. Но нет, не убедишь меня. Не верить тебе внушил мне Адам. Пресмыкайся же по земле; я буду попирать твою голову. А если у тебя достанет еще сил угрызать мою ногу; то повешу тебя, изваяв из меди. чтобы, взирая, спасаться от вреда.

5. К Богу взываю. Что это? Беги от меня скорее, беги, злобный зверь, человекоубийца! Для чего тревожишь меня, не потерпев никакой обиды? Иди в своих свиней и наполняй глубины; они готовы принять тебя, низринувшегося в бездну. Но не прикасайся ко мне, иначе низложу тебя крестом: перед его державой все ужасается и трепещет от страха.

6. Отойди, отойди от меня, неприязненный человекоубийца! отойди, страшное привидение, неистовая злоба! Отойди! У меня в сердце Христос; Ему принес я в дар свою душу. Откажись от меня, и беги скорее прочь! Ах! помогите мне, Ангелы предстатели! Ах! ко мне приступает мучитель и так; умоляю вас, друзья, избавьте меня от него!

7. Приходил, приходил ты ко мне, злобный; но остановлен. Как скоро заметил я дым, догадался, что будет и огонь. Сильное зловоние — явный признак змия. А я подъемлю крест. Он страж моей жизни; он связует собою весь мир и приносит его Богу. Убойся креста, отойди, не являйся вторично. Меня благодать именует нескверным предстоятелем.

8. Долго ли тебе, долго ли подавлять меня бедствиями? За меня умер Бог, и потом воскрес. Уважь купель, отойди, человекоубийца! Как прежде уловил ты меня горьким сластолюбием; так теперь хочешь злобно умертвить. Отойди, отойди; я чувствую твое нападение. Пусть одолеешь мое тело, но ничего не потерпит ум.

О брани от бесов

Если бы не связал я молчанием говорливого языка и уст, когда собирал во едино ум для общения с Богом, чтобы самыми чистыми помышлениями почтить чистого Царя (ибо одна умная жертва прекрасна); то никак не постиг бы ухищрений пресмыкающегося зверя, или, конечно, не огласил и не признал бы их ухищрениями. Часто и прежде приходил он ко мне, то уподобляясь ночи, то опять под обманчивою личиною света; ибо чем не захочет, всем делается измыслитель смерти, этот в похищении чужих образов настоящий Протей, только бы, тайно или явно, осилить человека; потому что грехопадения людей — для него наслаждение. Но доселе никогда еще не видал я его таким, каким пришел он ко мне ныне, во время моих подвигов. Видя больше благоговения в душе моей, он воспылал сильнейшим пламенем гнева. Как тайная болезнь, скрывающаяся внутри неисцельной плоти, остановленная на время не вполне благопотребными врачевствами, и питаемая в невидимых полостях тела, не прекратившись еще в одном месте, прорывается в другом, и снова угрожает больному опасностью, или как поток, в одном месте прегражденный твердыми плотинами, напирает и вдруг проторгается в другом месте: так жестока и брань завистника. Если не страдал у меня от него язык; то вред приливал к чему-нибудь другому. Однако же не овладел он мною; потому что пришел Христос — моя помощь, Который спасал учеников от бури; Который многих, даровав благодать их хотению, освобождал от страстей и от демонских уз. Между тем искушал меня завистник, как и прежде человекоубийственною хитростью уловил родоначальника нашего. Но ты, Блаженный, удержи брань, и повели мне, по утишении бури, всегда приносить Тебе бескровные жертвы!

Разговор с миром

Вопрос. Хочу судиться с тобою, мир. Отвечай мне прежде всего: кто и откуда ты, и куда стремишься? Как же ты водишь меня, кругом вертя, как муравья?

Ответ. Не знаю, откуда произошел я, но без сомнения от Бога. Стремлюсь же к лучшему. Не я тебя вожу; но сам ты беспорядочен, сам оскорбляешь меня.

Вопрос. И так отчего ты стоишь твердо, а я непостоянен?

Ответ. Я не от себя таков; и что же в этом за превосходство? А ты одарен волею; если хочешь, приобретешь еще больше.

Вопрос. Хорошо! А что во мне от вне, кто тем движет?

Ответ. Что же в этом худого? Совершенным доставляет это случай ко спасению.

Вопрос. Или лучше винить себя самого?

Ответ. Совершенная правда!

О бренности естества человеческого

1. Мир дружелюбный, но дружелюбный не во всем! для чего ты, как вертящийся кубарь, когда желал бы я идти противной дорогой, стремительно увлекаешь меня, как мелкого муравья, сколько ни жалуюсь на жестокое насилие, — увлекаешь ты, столько величественный, меня — существо не маловажное? Знаю, что ты от Бога и Божия слава; но и я сам создан Христовой рукою, и составлен из того и другого, из земного и небесного. Хотя тело у меня из земли, но душа есть дыхание великого Ума. Но каким множеством бедствий влаюсь я туда и сюда, бедствий, происшедших то от меня самого, то от неприязненного! Как привыкший к морю дельфин на суше от воздуха умираю я. Моя жизнь миновалась, о мир; веди невредимым народ!

2. Как птицы, или как на море корабли, перегоняем друг друга — и я и время, ничего не имея в себе постоянного. Но (в чем я согрешил, то не проходит, а пребывает; и это всего бедственнее в жизни. Не знаю, чего желать себе, продолжения ли жизни, или смерти; в обоих случаях объемлет меня страх. Рассуди об этом сам. Жизнь моя обременена грехами; а если умру, увы! увы! там нет уже врачевства от прежних немощей. Если же это обещает жизнь, в которой столько скорбей: то значит, что и смерть не избавляет от бедствий. С обеих сторон пропасть; что же будем делать? Не лучше ли — обратить взоры к Тебе единому и к Твоему милосердию?

Жизнь человеческая

1. Эта краткая и многообразная жизнь есть какое-то колесо, вертящееся на неподвижной оси: то идет вверх, то склоняется вниз, и хотя представляется чем-то неподвижным, однако же не стоит на месте; убегая, держится на одном месте, и держась, убегает; стремительно скачет, и не может сдвинуться с места; силится движением своим переменить положение, и от того же движения приходит в прежнее положение. Посему ни с чем лучше нельзя сравнить жизнь, как с дымом, или с сновидением, или с полевым цветком.

2. Персть, брение, кружащийся прах! земля опять соединяется с землею, повивается земными пеленами, и снова делается перстью, как прах, который сильным круговоротом ветров поднят на высоту, и потом брошен вниз. Ибо так и нашу кружащуюся жизнь бури лукавых духов подъемлют в высоту — к лживой славе; но персть тотчас опадает вниз и остается долу, пока слово Сотворившего не совокупит того, что было соединено, и разрушилось по нужде. А теперь сия персть, в которую вложен дух с Божиим образом, как бы изникнув из какой-то глубины, возглашает земные печальные песни, и оплакивает жизнь, по-видимому, улыбающуюся.

Покаянная песнь при конце жизни

1. Последний подвиг жизни близок; худое плавание кончено; уже вижу и казнь за ненавистный грех, вижу мрачный тартар, пламень огненный, глубокую ночь, и позор обличенных дел, которые теперь сокрыты. Но умилосердись, Блаженный, и даруй мне хотя вечер добрый, взирая милостиво на остаток моей жизни! Много страдал я, и мысль объемлется страхом, не начали ли уже преследовать меня страшные весы правосудия Твоего, Царь?

Пусть сам я понесу свой жребий, переселившись отсюда и охотно уступив снедающим сердце напастям; но вам, которые будете жить после меня, даю заповедь: нет пользы в настоящей жизни; потому что жизнь эта имеет конец.

2. Цвет опал, приблизилось время жатвы. Побелели у меня волосы; гумно призывает к себе колос; уже нет незрелости в ягоде; близко собирание гроздьев. Точило моих злостраданий уже истаптывается. О мой злой день! Как избегну его? Что со мною будет? Как страшен мне грех; как страшно оказаться полным терний и гроздьев гоморрских, когда Христос станет судить богов, чтобы каждому воздать по его достоинству, и назначить страну, сколько взор вынесет света! Одна мне надежда, что под Твоим руководством, Блаженный, в сии краткие дни обращусь еще к Тебе. 

На болезни

Опять пришел ты ко мне, коварный; и сколько понятно, пришел для того, чтобы истерзать во мне глубину моего сердца. Тебе хочется, чтобы от сильных и многократных потрясений этой жизни пал во мне священный образ. Ты напал на крепкую плоть, и расслабил меня от головы до ног, разрешив узы тех соков, которыми Бог увлажил во мне сухое вещество, подобно тому, как, по Своей мирозиждительной мудрости, срастворил теплоту с холодом, чтобы чрез равновесие сохранялась неразрывная связь тела, и я научился из этого убегать раздоров в жизни. Пришел ты с убийственными замыслами, и излил на меня бедного весь яд горькой своей злобы. Не довольно было того, что влачил я обременительную старость и скорби—эту тяжесть Тринакрских утесов. Меня изнуряет еще мучительная и пожирающая болезнь, которая год за год точит мои члены. Об этом я плачу и стонаю, как могучий лев, запутавшийся в сетях зверолова.

Не люблю я ни игривых речей, ни приятных для всякого бесед, даже самых веселых, ни городских торжищ, ни рощей, ни бань, ни всех цветов этой обманчивой жизни. Это не было для меня привлекательно и прежде, с тех пор, как удалился я от земного и объял Христа. Плачу же о том, что отвратилось от меня животворное око великого Христа, Который некогда взирал на меня заботливо, предназначал меня к славе еще в утробе непорочной родительницы, избавлял от холодного моря и от страстей. Плачу о том, что поверг я бразды богомудрого народа; не сам, правда, отверг их, однако же не держу в руках. А народ сей восхищался прежде моими речами, когда из уст моих озаряло его Тройственное Сияние. Как отучаемый от груди младенец, в объятиях родившей, жадными губами сжимает сухой сосец, и матерь не удовлетворяет его желанию: так и этот народ прильнул теперь слухом к устам моим, и жаждет источника, который прежде струился для многих, а ныне не дает ему и малой капли. Хотя другие источают сладкие воды, однако слушатели скорбят; потому что умолкло для них слово их отца. Где мои всенощные песнопения, при которых я, как одушевленный камень, незыблемо утверждал свои ноги, или один беседуя со Христом, или купно с народом услаждаясь священными, попеременно возглашаемыми, песнями? Где приятное утомление преклоненных колен, при котором проливал я горячие слезы и собирал во едино омраченные мысли? Где руки, кормившие бедных и служившие больным? До чего доходит истощение обессилевших членов! Уже не воздеваю рук пред чистыми жертвами, чтобы приобщаться великим Христовым страданиям; уже не составляю ликов угодных добропобедным мученикам, и драгоценную их кровь не чествую похвальными словами. Плесень лежит на моих книгах, не докончены мои речи; кто будет столько расположен ко мне, чтобы довести их до конца? Все умерло еще у живого; изнемогла моя жизнь, и стала слабее корабля, в котором нет связей.

Но впрочем, как ни преследуешь ты меня, докучливый демон, никогда не преклоню пред тобою колен моего сердца. Не уязвленный, не низложенный тобою отойду в матерь мою — землю. Пусть червь точить добычу змия. Поражай кожу, человекоубийца, но душа не уязвима. Христу возвращу полученный мною от Него Божий образ. Ты наложил некогда узы свои на великого Иова: но сам был посрамлен, а его увенчал великий Подвигоположник, победу его соделал славною чрез Свое провозглашение, и в двойной мере возвратил ему все, что ты у него расхитил. Таков закон милосердия Христова!

Но повели мне, Христе, стать, наконец, здравым! Твое слово — для меня врачевство. Я новый Лазарь между мертвецами; но скажи: восстань! и по слову Твоему оживет мертвец. Я новый расслабленный, недвижимый на одре; но скажи: укрепись! и я пойду, и понесу на себе одр. Хочу из воскрилий Твоих похитить руками своими целебную силу; останови же в увядшей плоти быстрый поток крови! Я, достояние Твое, преклоняюсь пред Тобою, как согбенная телом хананеянка; восстанови же меня, Царь! Море волнуется, а Ты покоишься сладким сном; но пробудись немедленно, и по слову Твоему утихнет волнение.

Я сетую; болезнь обдержит мои члены. Ибо никто не изъят вовсе из общей участи смертных, и я так же, как всякий другой. Так повелевает Бог, чтобы никто из нас не поднимал бровей высоко и не считал себя небожителем, но, чтобы всякий, взирая на помощь великого Бога, чувствовал нужду в сильнейшем побуждении к благочестию. Впрочем не столько сетую по причине болезни: она и для духовной моей части служит некоторым очищением, а в очищении всякий имеет нужду, как бы ни был он крепок; потому что самые сии узы сообщают смертным какую-то черноту. Но гораздо более в скорбях моих озабочивают меня малодушные; боюсь, чтобы из них кто-нибудь не преткнулся, видя мои бедствия. Не многие из людей крепкодушны, с любовью приемлют всякое Божие посещение, приятно ли оно, или скорбно для них, и знают, что всему есть причина, хотя и сокрыта она во глубине Божией премудрости. Напротив того многие посмеиваются над благочестивыми, когда они изнемогают, и говорят, что их служение Богу остается без всякой награды; или даже укореняют в уме совершенно недостойную мысль, будто бы все в мире устроилось случайно, и не Бог, царствующий в горних, управляет человеческими делами; иначе, говорят они, у нас господствовал бы другой порядок.

Воспомни сие, Великий, и помоги Своему служителю; не доведи меня до позорного конца жизни! Твой я служитель, возлагаю руки на Твои Дары и на главы тех, которые сами подклоняются и именуют меня помощником в болезнях. Умилосердись, Христе! Если не угодно Тебе исцелить меня; дай силу к перенесению подвигов! Не лишай меня всей чести, Слово, но и не обременяй; не оставь без узды, но и не подвергай великим страданиям! Бодцами коли меня, Блаженный, а не копьем! Пусть корабль мой не вовсе без груза, но и не чрез меру нагруженный, несется по морю жизни. Пресыщение делает наглым, а скорби погружают в ночную тму. Уравновесь наказание с невредимостью! Ты остановил меня возгордившегося; сжалься же надо мною изнемогающим! Еще есть время помилованию, о Правосудный! Изнуренный напастями, ниспосылаемыми свыше, уважаю свою седину, и самоумерщвленные члены, и жертвы.

Но к чему излишества? Могу ли предписывать законы Божеству? Веди меня, служителя Твоего, Христе, куда Тебе угодно!

О промысле

Прочь от меня те, которые отрицают Божество, которые этого невыразимого благоустройства во вселенной не приписывают никакой всезиждущей и всесодержащей Сущности! Прочь от меня и те, которые признают целый рой богов, или владычество добрых и злых духов! Прочь от меня и те, которые отрицают Промысл, как будто боясь получить спасение от Бога; а напротив того, все в мире или приписывают непостоянному стремлению, или подчиняют движению звезд. Но как и кем приводятся в движение звезды? Если Бог их движет, то почему первоначально то, что вращает Бог? Кто связал что-нибудь, тот может и развязать. А если не Бог движет; как им установиться при безначалии, или при борьбе с Совершеннейшим? И как же не быть здесь борьбе? Ибо отрицание Промысла есть мятеж против Бога. Разве скажешь, что и Бог подчинен судьбе, и невольно несет на Себе насильственные узы! Так эти умствователи запутываются в собственных своих Учениях.

Но у нас единый Бог правит этою вселенной, как Ему Угодно; Сам, по собственным Своим мановениям и законам, премудро приводит все в движение и взаимное сопряжение, хотя, по-видимому, и не все идет благопоспешно. Ибо, и в древности и ныне, многим из самых мудрых затруднительными казались примечаемые в здешней жизни несообразности. И нужно ли перечислять всех? Смотри, что испытывает в себе Давид (Псал. 72)! Видя, что злые действуют, по их мнению, благоуспешно, приходит он в сильное колебание, и боится, чтобы иной самого естества вещей не предоставил слепому стремлению, и не подумал, что нет над нами начальствующего. Впрочем Давиду известно и решение затруднения. Он говорит: посмотри на конец всякого человека, как он соответствен жизни. Ты посеял; увидишь и колос своего посева. А если ты не знаешь законов; это не значит, чтобы не знало их и Слово. Ибо, если ты не знаешь живописи; не следует, чтобы не знал ее и живописец. Или, если тебе неизвеетны свойства линий; не следует, чтобы они были так же неизвестны геометру, как и тебе. Иное сам ты постиг, а с иным согласись благоразумно. И то уже признак разума, чтобы покоряться разуму. Ежели все ясно; то скажи: где место вере? Ибо вера есть непытливое согласие.

А я (и, может быть, разумно) рассуждаю так: тебе при вступлении твоем обещал я не это, не богатство, не беззаботность, не телесное здоровье, или благочадие, но блаженную жизнь и ожидаемые блага, чтобы ты, в замен настоящего, ожидал себе большего. Справедливо ли же будет, например, при покупке чего-нибудь, требовать купленную вещь, и удерживать у себя ее цену? Разве тебе одному нужно такое предпочтение пред всеми? Но это означало бы чрезмерную ненасытность и необыкновенную притязательность. Или отдай назад купленное, любезнейший, или заплати цену, если должно тебе устоять в своем слове, и ты не отступаешься от прекрасных условий.

Скажешь: почему же у древних были и эти блага? — Тогда не укоренилась еще вера; настоящее служило удостоверением в умопредставляемом: так и младенцев, пока не возрастут, питают молоком. А доказательством сему служит то, что тогда весьма важные преступления были некоторым образом извиняемы; и не очень высокие доблести уважались, так что достоинство с обеих сторон уравновешивалось; наказания же, налагаемые мудрыми, превосходили меру. В этом убедят тебя Давид, Моисей и Елиссей, которого имя произношу с трепетом. Один легко был наказан за свои грехопадения; другой за небольшие заслуги удостоен Божия лицезрения, принял от Бога закон, и спас великое воинство; третий же за малое оскорбление, и притом детям, сверх ожидания, воздал тяжким наказанием. Так прикровен был тогда закон! Так очищение совершалось кровью жертв, и очищение оскверненной плоти — не важным кроплением! Так почиталось совершенством — избегать худого, хотя бы не присовокуплялось ничего больше! И все это потому, что благочестие для живших тогда заключено было в тесные пределы.

А сказать ли тебе нечто поважнее доселе сказанного? И это скажу. У них не было такого дара, какой имеем мы в страданиях Бога, в Агнце, закланном за мои грехи. Поэтому труд их был больше; а если больше, то согласись, что им следовало и большее воздаяние за труды; а нам следует меньшее, потому что имеем больше средств.

Но вместо всего и прежде всего надобно еще сказать: Не очень хвали благополучие здешней жизни, как наученный помышлять о том, что важнее видимого. Смотри: не ведет ли меня трудный путь на высоту, а тебя — удобство пути к стремнине? По мне лучше — изможденная плоть, нежели твоя утучненная. Видал ли ты иногда в загоне волов? Один великоросл, свиреп, лоснится от жира, высоко держит голову; другой поник головою к земле, морщиноват, некрасив, носит на себе знаки земледелия: и первый сберегается на заколение; а второй кормит и себя и господина. Который же из них, по твоему мнению, имеет лучший жребий: не изможденный ли, не сокрушенный ли? Это само собою явно. Но ты любишь уширенное, хотя бы это и само по себе было худо, и вело к худому. Ужели же станешь хвалить толщину страждущего водяною болезнью? Ужели помешанный в уме покажется тебе человеком крепким? Ужели сладкое непременно должно быть спасительным врачевством? Многих нередко спасало горькое, а от сладкаго, всего чаще, бывает хуже. Для умного сына не достоин ли уважения родительский жезл? а снисходительность для него не зло ли?

Кто не сын, тот не знает и ударов жезла. А что, если ты, как Иов, подвизаешься ради венцев? Повторяй это чаще сам себе, и тебе не трудно будет найти для себя утешение в трудах, а благодарностью своею приобрести надежду. Худому только рабу свойственно оказывать уважение господину, когда он улыбается, и почитать его злым, когда наносит удары. Надобно без ропота принимать, куда ни будет повернуто кормило, которым Бог изводит меня из борьбы и жизни, пока не взойду в тихую пристань, если только не напрасно построил Он этот корабль, но для доброго и благоуспешного конца.

О вочеловечении

1. Неразумен тот, кто Царю — присносущему Божию Слову не воздает равно Божеской чести с пренебесным Отцем; неразумен и тот, кто Царю-Слову, на земле явившемуся в образе человеческом, не воздает равно Божеской чести с небесным Словом, но отделяет или Слово от великого Отца, или от Слова человеческий образ и нашу дебелость. Отчего слово было Бог, но стало нашим человеком, чтобы, соединившись с земными, соединить с нами Бога. Оно обоюду — единый Бог; потолику человек, поколику меня делает из человека богом. Будь милостив ко мне, язвленный за меня Всевышний!

Только могу сказать тебе. Спросишь еще у меня об уме, о неизреченном единении? Но рассуждая о Боге, смертные, любите меру в слове! Если убедил я тебя, — хорошо! А если продолжаешь чернить бумагу многими тысячами стихов; то вот в немногих стихах начертаю сии письмена, на твоих скрижалях, моим писалом, на котором нет ничего черного.

Против Аполлинария.

2. Знаем, что высочайший Ум все человеческое естество сложил из трех составных частей: из души, ума и дебелого тела. И сперва создал Он целого Адама, кроме греха. А когда человек не стал Богом, сам Бог, в честь мою, соделался совершенным человеком, чтобы посредством воспринятого воссоздав дарованное, уничтожит осуждение всецелого греха, и чрез Умершего умертвить умертвившего. Бог от начала прост; потом сопряжен с человечеством, а потом пригвожден богоубийственными руками; — таково тебе учение о Боге, вступившем в единение с нами! Божие Слово, равно как и Отец, от начала было Бог, Творец всяческих, превысший времени, и страданий, и тела. Когда же человек поражен древом познания, и зависть напала на все наше естество, как удобоуловимое и подвергшееся осуждению; тогда, чтобы низложить превозношение зависти и воссоздать поврежденный образ, Божие Слово рождается для нас; ибо зачинается в чистой Деве, и происходит на свет Бог, всецелый Бог и человек, спасающий всецелого меня, Сын, и умосозерцаемый и видимый.

По твоему мнению, я человекопоклонник, потому что чту всецелое, таинственное соединившееся со мною, Слово, единого Богочеловека Спасителя. А ты (кстати обращу против тебя твое же острословие), ты — поклонник плоти, потому что вводишь человека, не имеющего ума. Или согласись в этом, любезный, или снизойди ко мне, если только желаешь быть справедливым судиею в слове!

Если худшее в человеке (потому что плоть гораздо хуже созданного по образу Божию) для тебя есть от Бога бог; то я признаю сим лучшее; потому что ум ближе к Богу. Сверх того, у тебя подвергается опасности одна половина человека; потому что не вопринятое Словом и не спасается. Что ты говоришь, премудрый защитник Слова, вооружающийся на рассекающих Божество? И ты сам не рассекаешь ли сложенное Богом? Одну из составных частей моих даешь Ему, а другую нет; сводишь в единение с Ним плоть, а отсекаешь ум, как будто боишься того, чтоб не составился целый человек. Рассуждаешь: как одному вместить в себе двух совершенных? Ужели же есть опасность, что проторгнется мех? Какое неразумие! Одна душа вмещает в себе и ум и слово.

Опять спрашиваешь: почему так необходим и важен для тебя ум там, где сам Бог? — Но если в Нем плоть без ума; то я обманут. Кожа моя; но чья же душа? Что значит рождение Бога от Девы? Как сошлись воедино естества между собою далекие? — Это тайна; но как представляется мне, малым умом измеряющему превысшее ума, очистительный Дух снисшел на Деву, а Слово Само Себе создало в ней человека, всецелый замен целого умершего человека. Поелику же Бог несоединим с протию, а душа и ум суть нечто посредствующее, потому что сожительствуют плоти, и потому что — образ Божий: то Божие естество, соединяясь с сродным Себе, чрез сие сродное вступило в общение и с дебелостью плоти. Таким образом и Обожившее и Обоженное — единый Бог. Посему, что же претерпело то и другое? Как я рассуждаю, Одно вступило в общение с дебелым, а другое, как дебелое, приобщилось моих немощей, кроме немощи греха.

Спрашиваю: кому пролита кровь Божия? Если лукавому, то увы! Христова кровь отдана виновнику зол. А если Богу; то для чего сие было нужно, когда овладел нами другой, выкуп же всегда дается владеющему? Конечно, несомненно то, что Христос Сам Себя приносит Богу, чтобы Ему Самому исхитить нас у обладавшего нами, и чтобы в замен падшего принят был помазанный, потому что Помазующий неуловим. Так рассуждаем о сем. Но уважаем и образы. Я сказал свою мысль. Покланяйся Троице!

О подлинных книгах богодухновенного писания

И язык и ум непрестанно упражняй в Божиих словесах! А Бог, в награду за труды дает или видеть сколько-нибудь сокровенный в них смысл, или, что еще лучше, приходить в сокрушение при чтении великих заповедей чистого Бога; или, в третьих, таковыми занятиями отводит Он мысль твою от земного.

Но чтобы ум твой не был обольщен чуждыми книгами (потому что много книг подложных, причисленных к Писанию несправедливо), прими от меня, любезный, следующее верное перечисление!

Всех исторических книг древнейшей еврейской мудрости — двенадцать: самая первая книга — Бытия, потом Исход и Левит, потом Числа, потом Второзаконие, потом Иисус и Судии. Восьмая книга — Руфь; а девятая и десятая книги — Деяния Царей, Паралипоменон, а последняя книга будет у тебя Ездра.

Книг, писанных стихами, пять; из них первая Иов, потом Давид, потом три Соломоновы книги: Екклесиаст, Песнь и Притчи.

Подобным образом пять книг и пророческого Духа. В одном составе заключается двенадцать пророков: Осия, Амос и третий Михей, потом Иоиль, потом Иона, Авдий, Наум, Аввакум, Софония, Аггей, потом Захарий и Малахия, — и это одна книга; а вторая — Исаия, потом с младенчества призванный Иеремия, потом Иезекииль и благодать Даниилова.

Предложил я тебе двадцать две ветхозаветные книги, они равночисленны еврейским буквам. А теперь перечислю книги и нового таинства.

Матфей описывал чудеса Христовы для евреев, Марк — для Италии, Лука — для Ахаии, а великий и небошественный проповедник Иоанн — для всех. Потом следуют Деяния мудрых Апостолов; четырнадцать посланий Павловых, и семь Соборных, в числе которых одно Иаковлево, два Петровы, три опять Иоанновы, а седьмое Иудино.

Теперь все имеешь книги; а какие есть кроме них, те не в числе подлинных.

Похвала девству

Увенчаем девственность нашими венцами, от чистого сердца воспев его в чистых песнях! Это — прекрасный дар нашей жизни, дар блистательнейший золота, илектра и слоновой кости, дар тем, в ком огнь любви к девству подверг долу плотскую жизнь, поднимая отсюда крылья их ума к высочайшему Богу.

Хранители чистоты да внимают с радостью песне моей, потому что она есть общая награда всем целомудренным; а завистливые да заградят двери слуха! Если же кто хочет открыть, то очисти сердце учением!

Приветствую тебя, великое, богодарованное девство, — подательница благ, матерь безбедной жизни, Христов жребий, сожительница небесных красот, которым неизвестны супружеские узы! А не знают сих уз, во-первых, Бог, потом — лик присносущного Бога,  — Бог, сей источник светов, свет неименуемый, непостижимый, который убегает от быстроты приближающегося к Нему ума, всегда предупреждает всякую мысль, чтобы мы в желаниях своих простирались непрестанно к новой высоте, и Божий лик, сии светы вторичные после Троицы, имеющей царственную славу.

Первая дева есть чистая Троица. От безначального Отца, не возбужденного кем-либо (потому что Сам Он для всех есть путь, корень и начало) и рождающего не что-либо подобное смертным чадам, как от света свет, исходит Сын-Царь. От Сына же нет другого возлюбленного сына, восхищающего подобную славу, так что Отец всецело пребывает Родителем, а Сын только Сыном, и единственным Сыном единственного Отца, имеющим то общее с великим Духом, что Оба одинаково суть от Отца. Един Бог, открывающийся в трех Светах; таково чистое естество Троицы!

После же Троицы — светозарные, невидимые ангелы. Они свободно ходят вокруг великого престола, потому что они быстродвижные, пламень и божественные духи, скоро переносящиеся по воздуху. Они усердно служат высоким велениям. У них нет ни супружеств, ни скорбей, ни забот, ни страшного и преступного мятежа страстей. Их не разделяют друг от друга ни члены, ни обители. Все они единомысленны друг с другом, и каждый тождествен сам с собой. Одно естество, одна мысль, одна любовь вокруг неликого Царя-Бога. Они не ищут увеселения ни в детях, ни в супругах, ни в том, чтобы для них нести сладостные труды; не вожделенно им богатство, не вожделенны и те помышления на злое, какие смертным приносит земля. Они не сеют, не плавают по морям в угождение необузданному чреву — этому источнику греха. У всех у них одна совершеннейшая пища — насыщать ум величием Божиим и в светлой Троице черпать безмерный свет. Одинокую жизнь проводят сии чистые служители чистого Бога. Они просты, духовны, проникнуты светом, не от плоти ведут начало (потому что всякая плоть, едва огустеет, как уже и разрушается) и не входят в плоти, но пребывают, какими созданы. Для них в девствственности готов путь богоподобия, ведущий к Богу, согласный с намерениями Бессмертного, Который премудро правит кормилом великого мира, а также и крепкодушным смертным, вместе небесным и земным, — этим священным родом бедствующих человеков — сею славой Царя.

Но теперь возвещу досточтимые тайны Божьи, как девственность просияла в последние времена.

Было некогда так, что все покрывала черная ночь, не просиял еще любезный свет зари, солнце не проложило с востока огнистой стези, не являлась рогоносная луна — это украшение ночи; но все, одно с другим смешанное и связанное мрачными узами первобытного хаоса, блуждало без цели. Ты, блаженный Христос, покорствуя мудрой мысли великого отца, прекрасно распределил каждую вещь на свое место в мире и прежде всего указал быть свету, чтобы все дела Твои, исполненные света, были восхитительны; а потом округлил величайшее из чудес  — звездное небо, проникнутое светом солнца и луны, которым Ты говорил, чтобы одно с утренний зари потоками безмерного света озаряло людей и своим течением определяло часы, а другая освещала тьму и производила второй день. В подножие же небу положил мою землю; потом горстями земли связал море, а морем землю, омываемую водами океана, так что все это: и земля, и небо, и море (небо, украшающееся небесными светилами, море — рыбами, пространная земля — животными земными) — составило мир.

Тогда, обозрев и потом нашедши все стройным, Отец увеселялся делами Сына-Царя, согласными с Его советами. Нужен был еще зритель Премудрости — матерь всего и благоговейный царь земной. И Он сказал: «Пространное небо населяют уже чистые и присноживущие служители, непорочные умы, добрые ангелы, песнословцы, немолчно воспевающие Мою славу. Но земля украшается одними неразумными животными. Потому угодно Мне создать такой род тварей, в котором бы смешивалось то и другое, род тварей средних между смертными и бессмертными, разумного человека, который бы увеселялся Моими делами, был мудрым наперсником небесного, великим владыкой земли, новым ангелом из персти, песнословцем Моего могущества и Моего ума». Так сказал и, взяв часть новосозданной земли, бессмертными руками составил мой образ, выделил ему из Своей жизни; потому что послал в него дух, который есть струя невидимого Божества. Так из плоти и дыхания сотворен человек — образ Бессмертного, потому что в обоих царствует естество ума. Посему, как земля, привязан я к здешней жизни и, как частица Божественного, ношу в груди любовь к жизни будущей.

Но когда божественная тварь явилась на земле и на земных долинах вечноцветущего рая, однако же у человека не было еще помощника в жизни, подобного ему, тогда премудрое Слово совершило подлинно величайшее чудо — созданного быть зрителем мира, то есть, мой корень и семя многообразной жизни разделив на две части, могущественной и животворящею рукой изъяло из бока одно ребро, чтобы создать жену и, в недра обоих влив любовь, побудило их стремиться друг к другу. Но чтобы не всякая жена стремилась ко всякому мужу, положило предел вожделениям, который называется супружеством, — эту узду для незнающего меры вещества, чтобы при его стремительности и необузданных порывах, когда бы люди кучами привлекались друг к другу, от незаконных сообщений не пресекся священный человеческий род и неудержимым безрассудством покрываемая похоть не возбудила во всех и войн, и огорчений.

Пока матерь-земля не узрела на себе человека, дотоле она не имела высшего своего украшения, какое должна была получить. Но и самый первый из людей, по собственному неразумию и по зависти злобного змия изринутый из рая за преступное вкушение с человеко-убийственного древа, кожаными ризами стал тяготеть к земле. Впрочем тогда была лучшая чета у людей, и супружество, дав начало человеческому роду, послужило спасением от гибели, — так что, когда одни умирают, а вместо них вступают другие, изменяющееся поколение людей течет, как река, которая и не стоит на одном месте, по причине господствующей смерти, и всегда полна вследствие новых рождений.

Но как скоро и недра и широкие концы земли, восток и запад, и южная и северная страна наполнились сими однодневными существами, и грязная юдоль воскипела продерзостями; тварь смиряема была многими уроками: разделением языков, наводнениями, огненными дождями, постановлениями писанного закона, пророками. Поскольку же не хотела свергнуть с себя уз первородного греха, напротив, непрестанно опутывалась крепчайшими пленицами плоти, предаваясь сладострастию, пьянствуй идолослужению; то напоследок, по мановению бессмертного Отца и действием Сына, возлюбленный род получил в удел следующую честь.

Христос, видя, как душепагубный грех поедает в смертном теле все, что Он вложил в него из небесной доли, и как хитрый змий господствует над людьми, — к восстановлению Своего достояния не другим помощникам предоставил врачевать болезнь, потому что слабое врачевство недостаточно в великих страданиях, но истощил ту славу, какую имел Сам Он — небесный и неизменный Образ Небесного. Вместе по человеческим и нечеловеческим законам воплотившись в пречистой утробе целомудренной жены (о чудо, невероятное для наиболее немощных!), пришел Он к нам, будучи одновременно Бог и смертный, сочетав воедино два естества (из которых одно сокровенно, а другое видимо для людей, одно — Бог, а другое родилось для нас напоследок времен, когда в человеческой утробе соединился с ним Бог), и в обоих естествах пребывая единым Богом; потому что человек, соединившийся с Божеством, и из Божества человек есть Царь и Христос. Произошло новое соединение; потому что не заботился я о первом. В первом же я был сподоблен Божьего дыхания, а в последнем Христос воспринял на Себя мою душу и все мои члены, воспринял того Адама, первоначально свободного, который не облекся еще грехом, пока не узнал змия и не вкушал плода и смерти, питал же душу простыми, небесными помыслами, был светлым наперсником Бога и божественного. Для сего-то воссоздания пришел в естество человеческое Бог, чтобы, преоборов и победив убийцу смертью, за вкушение приняв желчь, за невоздержность рук — гвозди, за древо — крест, за землю  — возношение на крест, обратно возвести Адама к жизни и славе. И распростерши святое тело соответственно концам мира, от всех концов собрал Он человеческий род, совокупил в единого человека и заключил в лоне великого Божества, кровью Агнца очистив все нечистоты и отъяв скверну, которая смертным преграждала путь от земли к небу.

Но кто откроет ум и глубины его в Тебе, Царь? Ты знаешь число дождевых капель и морского песка; Тебе известны стези ветра. Кто познает также следы Твоего совета, Блаженный? Ты, царствуя в высших мирах, все видишь и всем управляешь, что ни скрывает в себе беспредельный век. Человеческий же ум, простираясь к Тебе, видит только малое сияние и как бы мимолетную молнию, пробегающую по воздуху. Но впрочем то несомненно, что Ты своими страданиями взял человека отсюда, поставил в новую жизнь  — вместо греховной в свободную. Прежде многоскорбна была жизнь на земле и многоболезнен мир; земного царя окружил многочисленный народ, коварно похищенный у великого Царя. Но теперь Христос, освободив из-под власти ужасного греха, опять возводит нас к великому Царю в лучший мир. И первое было для людей плодом супружества, а другое — богоподобная девственность. Супружество послужило украшением земли, а девственность  — Божия неба.

Как живописец, изображая на картине бездушные подобия вещей, сперва легкими и неясными чертами оттеняет образ, а потом выводит полное изображение разными красками; так и девственность, достояние присносущного Христа, являлась прежде в малом числе людей, и пока царствовал Закон, оттеняемая слабыми красками, в немногих чертах сияла сокровенным светом. Но когда Христос пришел через чистую, девственную, не познавшую супружества, богобоязненную, нескверную матерь без брака и без отца, и поскольку Ему надлежало родиться, очистил женское естество, отринул горькую Еву и отверг плотские законы, по великим же уставам буква уступила духу, и явилась нам благодать; тогда воссияла для людей светлая девственность, отрешенная от мира и отрешающая от себя немощный мир, столько предпочитаемая супружеству и житейским узам, сколько душа предпочтительнее плоти и широкое небо земле, сколько неизменяемая жизнь блаженных лучше жизни скоротечной, сколько Бог совершеннее человека. И вокруг светозарного Царя предстоит непорочный, небесный сонм — это те, которые поспешают с земли, чтобы стать богами, это Христоносцы, служители креста, презрители мира, умершие для земного, пекущиеся о небесном, светила мира, ясные зерцала света. Они видят Бога, Бог — их, и они Божии.

Приступите же теперь вы, которые пребываете в единодушии со своим ребром, посвятили себя в тайны супружества, высоко поднимаете голову и смело вращаете взоры, украшаетесь в золото, перемешанное с драгоценными камнями, и нежные члены облекаете в пышные одежды, приступите и покажите нам, какие выгоды доставляются смертным брачными узами и супружеством! Потом призовем мы и тех, которые не знают брачных уз.

И первые не замедлят сказать величаво: «Любезные чада супружества, этого царя земли! послушайте нас, для которых святы супружество и жизненные узы! Какой закон для человеческого рода и для нашей крови постановил Сын бессмертного Отца в то самое время, когда сотворял первого Адама с ребром, чтобы плодом человека был человек и чтобы тот, кто сам по себе смертен, продолжал род свой как классы, произращая детей, почитая тот же самый закон и то же любезное иго супружества и мы живем совокупно и, как происшедшие из плоти, следуем древнейшему закону персти или самого Бога. Правда, что не знают супружества, выше страстей и тяжких забот те природы, которым в удел дано широкое небо; то нам однодневным тварям полезны супружество и узы; это корень милых ветвей и любезных плодов, это добрая опора сладостной жизни. Во-первых, Бог — родитель всего; и прости мне, Христос! Первоначально или прежде всего место Твоим чистым законам; а потом — узы любви; потому что и земля, и эфир, и море цветут чадородием — дарами супружества. Если же правда, что и для высокорастущих пальм есть закон любви, мужская и женская ветвь, соединенные руками садовника в весеннее время, приносят обильные плоды; если, как говорят испытывавшие природу камней, из четы двух камней, сошедшихся вместе, рождается новый камень: то и у неодушевленных тварей есть супружество и узы любви.

«Но что мне до любви других, до неизвестных мне рассказов и привязанностей! Смотри, что доставило людям благоразумное супружество. Кто научил вожделенной мудрости? Кто открыл глубины, какие замыкали в себе и земля, и море, и небо? Кто дал законы городам, и еще прежде сего, кто воздвиг города и изобрел искусства? Кто наполнил базары, дома и площади? Кто на войнах строит воинство и на пирах столы? Кто в благоухающем храме собрал песнословящий лик? Кто истребил зверонравную жизнь, научил возделывать землю и насаждать деревья? Кто пустил по морям гонимый ветрами черный корабль? Кто одной стезею связал и сушу, и влажный понт?. Кто, как не супружество? Кто кроме него совокупил между собой самое отдаленное?»

«Таковы дары супружества в этом отношении; но они еще превосходнее, если возьмем выше. Связанные узами супружества, заменяем мы друг другу и руки, и слух, и ноги. Супружество и малосильного делает вдвое сильным, доставляет великую радость благожелателям и печаль недоброжелателям. Общие заботы супругов облегчают для них скорби; и общие радости для обоих восхитительнее. Для единодушных супругов и богатство делается приятнее; а в бедности самое единодушие приятнее богатства. Для них супружеские узы служат ключом целомудрия и пожеланий, печатью необходимой привязанности. Одно «жребя любви» (Притч. 5,19) согревает дух скаканиями; у них одно питие из домашнего источника, которого не вкушают посторонние, которое не вытекает никуда и ниоткуда не притекает».

«Составляя одну плоть, они имеют и одну душу, и взаимной любовью одинаково возбуждают друг в друге усердие к благочестию. Ибо супружество не удаляет от Бога, а напротив, более привязывает, потому что больше имеет побуждений. Как малый корабль и при слабом ветре движется вперед, быстро носимый по водам распростертыми парусами, даже и руки без труда принуждают его к бегу ударами весел; большого же корабля не сдвинет легкое дыхание, напротив, когда он с грузом выходит на море, только крепкий и попутный ветер может придать ему хода: так и не вступившие в супружество, как не обремененные житейскими заботами, имеют нужду в меньшей помощи великого Бога; а кто обязан быть попечителем милой супруги, имения и чад, кто рассекает обширнейшее море жизни, тому нужна большая помощь Божия, тот взаимно и сам более любит Бога».

«Вот плоды супружества! А жизнь без любви неполна, сурова, невидна, бездомовна и любит скитаться по горам; она не спасает от страданий, не вручает дряхлой   старости, не делает, чтобы родители оживали в своих детях, она не скрепляет жизни приятными связями. Не обязавшиеся супружеством не находят себе утешения ни в народных собраниях, ни на пиршествах, но угрюмы, чужды для мира; родившись для жизни, не любят самого корня жизни, и в сердце у них нет единодушия с людьми».

«Если же кто из усердия к добродетели презирает супружескую любовь; то пусть знает, что добродетель не чуждается сей любви. В древности не только всем благочестивым любезно было супружество; но даже плодом нежной супружеской любви были тайнозрители Христовых страданий или пророки, патриархи, иереи, победоносные цари, украшенные всякими добродетелями; потому что добрых не земля из себя породила, как это говорят о чудовищном племени исполинов, но все они — и порождение, и слава супружества».

«Кто Вседержителя Бога указал людям, которые удалились от Него? Кто наполнил ум божественной любовью и возвел нас отсюда в жизнь иную? Кто очистил душу во всех светоносных мужах? Вера переместила Еноха. Великий Ной в малом числе душ и в плавающих семенах спас от потопления целый мир. Авраам был отцом городов и народов и в жертву Христу вознес на алтарь связанного сына. Моисей с великими чудесами извел народ из тяжкого Египта, принял свыше закон на каменных скрижалях и видел Бога лицом к лицу. Аарон был верный священникудревних. Мужественный Иисус продлил течение луны и солнца, чтобы поразить и погребсти врагов. И ты, блаженный, непорочный Самуил, «возносящий рог помазанных» (1Цар.2,10)! Давид, препрославленный из всех царей! Соломон — первая слава мудрости! Не забуду и пророков. Илию забрала колесница на небо. Кто же не дивился среде Закона и Духа, велегласному Предтече Вышнего Света — Иоанну! Кто не дивился потом дванадесяти славным ученикам! Кто не дивился ревности высокого духом, небожителя Павла! Говорить ли о других превосходных мужах, какие были и каких имеем ныне, — об этой опоре слова, славе мира, о сем утверждении людей? Все они дарованы людям Христом и супружеством. Да и жены, которые прославились благочестием и которых великое число видим в богодухновенных книгах, не вне супружества и плотских уз достигли своей славы. Представлю сильнейшее свое доказательство в пользу супружеской любви. И Христос воплотился, хотя в чистой, однако же в человеческой утробе, и родился от жены обрученной, половину человеческого супружества приняв в единение с Божеством. Но главнейшее мое преимущество перед всеми в том, что, если и девственники берут верх, то и они также, как и все, мой род; потому что же от не посягающих посягающее, но от супругов происходят девственники. И я советую детям прекратить спор. Если вы не отцы, то от отцов получили жизнь».

Так сказало супружество; потом предстает девственность с печальным видом, в худой власянице, с изможденными членами, без обуви, иссохшая, с потупленными в землю глазами; едва отверзает уста со стыдливостью, между тем как ланиты багровеют от прилива честной крови; сдвигая с головы покрывало, оно закутывается им , молча. И я обращаюсь к нему с такими просительными словами:

Дочь неба, исполненная внутренней славы, предстоящая уже в великом лике песнословящих горного Царя, хотя плоть и земля удерживают тебя здесь, — приди и изреки слово! Я сам буду твоим защитником. Ибо ты, богоданная царица, приходила уже ко мне, приходила; и о если бы посещала меня чаще, и была ко мне благосклонной!

«Кто возводит меня против воли на сие место? Кто вовлекает в пустое состязание и словопрение, когда сгораю желанием служить в безмолвии Богу моему делами своими, посвящая Ему дневные труды, ночные песнопения, источники слез и святые очищения? Не в кругу людей мое могущество; я не оборотлива на словах, не хожу в народные собрания, не восхищаюсь приговорами благосклонных судей, которые мало и для немногих соблюдают правосудие, а всего чаще туда и сюда наклоняют весы справедливости. Предоставляю другим выгоды здешней жизни; а у меня один закон, одно помышление — проникнувшись любовью, преселяться отсюда к светодавцу Богу, царствующему в высших мирах. Желание же прочих благ, о которых высоко думают люди пустые, надмевающиеся суетным, которые скоро приобретаются и еще скорее гибнут, столько же занимает мое сердце, как и дым, или пар, или текучий воздух, или песок, воздымаемый и повсюду носимый ветрами, или след корабля на море. Не видит себе чести у людей, но имеет, хотя малую, вечно пребывающую славу на небесах, для меня желательнее, нежели всем обладать, но быть в удалении от Бога. Однако же прихожу в трепет и страх, чтобы кто из воспаривших и носящихся по эфирным пространствам на новооперившихся крылах девства, услышав эти рассуждения, не ринулся тотчас на землю. Потому и выступаю на среду подать помощь чадам своим при содействии Божьем, защитив правое слово. Прежде же всего скажу матери моей, что только прилично мне сказать».

«Справедливо сказанное тобой в пользу супружеской жизни, и я соглашаюсь; начну с того, чем у тебя недавно окончено было слово, что супружество есть корень девственников. Действительно, оно корень и начало. Ибо кто из здравомыслящих будет отрекаться от своих родителей? Впрочем, не все же из сказанного тобой верно. Хотя ты и матерь, однако ж прими мудрое и разумное слово и касательно рождения выслушай тайны высокой мудрости, открытые мне в тайницах великого Бога».

«Человек бывает отцом не целого человека, как говорят это, но только плоти и крови, — того, что есть в человеке гибнущего; душа же — дыхание Вседержителя Бога, приходя извне, образует плоть, как знает сие Соединивший их, Который вдохнул душу первоначально и соединил образ Свой с землей. Подтверждением слов моих [конец стр.171] служит собственная любовь твоя, которая неполна, потому что ты любишь в детях не душу, а одно тело, сокрушаешься, когда тело изнемогает, и радуешься, когда оно цветет. Отец и досточтимая матерь больше болезнуют сердцем о неважных телесных недостатках в детях, чем о важных пороках и великих недостатках душевных Ибо телу они родители, а душе — нет. Если я и называю тебя матерью, то относительно к худшей части. Почему же ты завидуешь детям в том, что они имеют лучшего Отца? Итак уступи добровольно великому Родителю людей, почтив девственность, которая дана тебе от Отца Бога. Так говорю тебе, как матери, и достаточно доселе мной сказанного».

«А я, любезные чада всех Царя-Бога, вступаю как бы в общение с Богом и оставляю любовь к плоти из уважения к тому закону вожделенного согласия, который в древности, Сын бессмертного Отца, родившийся от несвязанного брачными узами, нетленный от неподлежащего разрушению Родителя, постановлял в то время, когда вводил в рай первого Адама, необязанного супружеством, потом, давая Закон, предписывал очищение народу, рождаемых очищал законом и храм почтил тем, что совершавшие в нем череду иереи соблюдали телесную чистоту. Свидетелем мне в этом великий отец Иоаннов, который не прежде, как в чистоте совершив Божие тайны, зачал возлюбленного сына, полученного им внутри храма, — этого предвестника Христова. Конец же Закона — Христос для того в общение с человечеством вступил в девическом чреве, чтобы супружество преклонило к земле главу и чтобы оно уступило свое место, а явилось лучшее украшение. И смерть, через удоборазрушаемую плоть первородного вошедшая в рождаемых от влажного семени и подлежащих разрушению, приразилась к девствености и погибла, как огромная волна у прибрежного камня или напитанный водой пламень».

«Сверх того, кто восхищается городами и бессильными законами, народными собраниями и волнениями? Кто восхищается борьбой, которую установило баснословие в память преждевременно умерших юношей? Кто хвалит воинство в битвах и обилие яств на пирах? Кто превозносит тщеславную мудрость, которая состоит в ловкости рук или в паутинах словах и тканях, сплетенных из рвущихся нитей и распадающихся в воздухе? Кто восхищается трудами садовника или бегом быстрого корабля под скорым ветром? Всему этому не супружество научило, но это малая часть первоначального наказания, какое постигло Адама, в этом прокрадывается злобный змий, стерегущий мою пяту. Но если и дары это супружества, то прочь от меня с ними. Они не спутники мне, потому что поспешаю отсюда в другую жизнь, а все эти здешние выгоды погибнут или ныне же, или вместе с непостоянным течением мира. И сама ты составляешь что-то текучее, переплываешь поток текучей жизни, едва ее касаясь и пробегая по чему-то бегущему».

«Если восхищаешься мудрыми, потому что они от тебя родились, то представь и пороки негодных, для которых ты также составляешь корень. В тебе корень Каина, Содома и тех безрассудных, которых Христос рассеял при столпотворении, а также и тех, гордыню которых угасил небесный дождь, очистивший всю землю и все на ней дышащее. Кто вскормил ничем не вразумляющегося Фараона, дерзость Ахаава и самых тяжких царей ассирийских? Кто вскормил губителя и детоубийцу Ирода, в питие сладострастным движениям дочери давшего праведную кровь, или убийц Всецаря Христа, а также всех гонителей, какие были прежде, и после, и в настоящие времена, из последних же первое зло — этот ров Велиаров, ужасное могущество губителя душ Юлиана, который поражен свыше за то, что поклялся ратоборствовать против Христа, и Которого прах доселе еще не остыл, внушая великий ужас нечестивцам? Кто же перечислит всех лжецов, человекоубийц, коварных, клятвопреступников, похитителей собственности ближнего, осквернителей чуждого ложа, которых производило или произведет еще на свет супружество? Ибо всякому известно, что в какой мере больше праха, нежели золота, в такой же и порочные многочисленнее добродетельных, потому что те и другие идут неравными путями: путь порочных и низок, и скоропроходим, а добрые пробираются трудной стезею; и потому злые гораздо превосходят числом добрых».

«Но если перестанешь восхищаться детьми и жизнь проводимую в общении с Божеством называть недостаточной, то заключим этим слово. Пользуйся сомнительной славой. Я нимало, нимало не завидую земной родительнице. Если же ты, получив в удел от Бога второстепенное место, простираешь взоры на первенство, то выговорю тебе справедливое, хотя и прискорбное для тебя слово».

«Кто из людей прилагал свое попечение о том, чтобы зачать наилучшего сына? И что за искусство дать начало негодному сыну? Живописец с картины пишет другую не хуже подлинника; ваятель режет изваяния, подобные образцу; искусство выделывает из золота, что ни замыслит ум; земледелец от доброго семени пожинает добрый колос, и желание не остается не достигнувшим чаемого конца. А смертный, ни худой, ни добрый, не знает свойств своего порождения, что из него выйдет. И добрый не поручится в том, что произведет лучшего. Иной, будучи Павлом, произведет на свет сына-христоубийцу — беззаконного Анну, или Канафу или даже какого-нибудь Иуду. А иной, сам весь в грехе, как Иуда, но назовется родителем божественного Павла или Петра — несокрушимого камня, которому поверяются ключи. И того не знает отец, родит ли он любезного сына или дочь; но только восстание плоти угашает на супружеском ложе. От одного первородного произошли и завистливый Каин, и добродетельный Авель, приносящий благоугодную жертву. И злонравный Исав, и благонравный Иаков — Исааковы дети; и что всего замечательнее, близнецы и дети одного отца ни в чем не походят один на другого. А Соломон — сперва мудрец, потом стал самым порочным, последовав нравам злочестивых жен. Сила же Павлова велика в обоих случаях: и когда уничижал он Христа, и когда, свою пламенную ревность изменив в добрую любовь, стал всем Христа проповедовать. Что ж из всего этого припишем супружеству? По крайней мере я не припишу ничего, потому что у сопрягающихся не тот удается образ, который был им желателен. Кто забавляется игрой, от того зависит только бросить кости, а чтобы вышел чет или нечет, это делают не руки играющего, а случайные превращения костей; так и супружество, зачиная детей, не зарождает их благоразумными или худыми, но природа или наука наставляют их этому».

«А если хочешь знать еще истинную причину, то совершеннейшие бывают совершенными потому, что образует их Дух или Слово. Ибо в человеке скрыта искра благочестия, как в некоторых камнях сила огня. Ударами железа извлекается свет из камней; так и Слово изводит из смертных сокрытое в них благочестие. Но худшие по большей части заимствуют это свойство от супружества, ибо оно в большем числе производит худых. И в этом преходящем мире у всех одинаковый гвоздь пригвождает плоть к земле и одинокий свинцовый груз гнетет душу к земле, одинаковое наследство достается всем рождающимся на земле».

«Но перестанем говорить о детях; и ты не выставляй мне добрых, и я не буду указывать на худых. И по другим причинам сколько лучше жизнь чистая! Узнаешь это, если рассмотришь любовь к Богу и любовь к тяжелой плоти, также природу и двоякий предел мира. Ибо если хотя бы несколько очистишь глаза свои от гноя, которым покрываются они при сиянии света или от омрачения и в состоянии будешь открытым оком взирать на светлость нашего солнца, разрешать все чистым умом, то найдешь, что девственность, взятая во всей ее целости, есть такое приношение Богу, которое светлее золота и слоновой кости, что оно благоразумно, ясно как день, легкокрыло, высокошественно, легко, пресветло, превыше персти, не в земных юдолях, обитает в пространном небесном граде и вдали от плоти, одной рукой держится за нестареющуюся жизнь, а другой приемлет богатство и славу непрестающию, не уподобляется черепахе, которая под бременем своего костяного дома медленными шагами едва влачит свое влажное тело, не делится между Христом и владычествующею плотью, по закону земноводных, которые то держатся суши, то день и ночь остаются в водах, но устремляет к Богу всецелый ум, цветет же рождениями свыше, которые лучше земных чад, надеждой и чистыми помыслами, посылаемыми от Чистого. Напротив того, супружество или вовсе удаляется от Христа, по причине гибельных воспламенений плоти и всякого рода мирских забот, или слегка касается божественного. Как тот, кто смотрит вдруг на две головы, или на два лица, или видит на страницах вдвойне написанные буквы, не улавливает верно целого образа, хотя и желает, но одну часть объемлет, а другая убегает от слабого, рассеявшегося зрения: так слаба и любовь, если разделена между миром и Христом; а напротив, тверда, если устремлена к Единому. Человек, или обладая всецело Христом, не заботится о жене, или, дав в себе место любви земной, забывает о Христе. Случалось видеть, как каменотесец или выделывающий что-нибудь из дерева, если он человек умный и рассудительный, когда надобно обсечь по прямой черте, закрывает один глаз ресницами, а другим напрягает все зрение, совокупленное воедино, и верно определяет, где погрешило орудие. Так и любовь, сосредоточенная гораздо ближе, поставляет нас ко Христу, Который любит любящего, видит обращающего к Нему взоры, видит и выходит навстречу приближающемуся. Чем более кто любит, тем постояннее смотрит на любимого, и чем постояннее смотрит, тем крепче любит. Так образуется прекрасный круг».

«И я, возлюбив Христа, оставила здешнюю жизнь, не могу обращать взоров на иные предметы. Меня удерживают сладостные узы, пленяя красотой, которая приводит в изумление всякую взирающую мысль, а во мне возникает пресветлый пламенник и всю меня делает прекрасной и светозарной. Ибо только любящий Христа в самой любви к возлюбленному черпает для себя красоту; и блажен, кто приемлет. Напротив, ты и в груди питаешь иную любовь и думаешь о себе много, будто бы более приближаешься к небу по причине, как говоришь, забот о детях, об имуществе или же о родителях, потому что сие легко. Но мудрая любовь не то имеет в виду, что легко».

«Корабль мал, путь не далек, и не важно приобретение чего-либо тленного. Но для тебя это — бесконечное плавание; и ежели переедешь залив, то, собрав паруса, хвалишься мореходством по водам ионийским. Здесь всем движет дыхание ветра, и чем благопоспешнее ветер, тем плавание лучше. А если ветер и противен, небольшая беда — умереть в водах. Но плавание души отдаленно; для него нужен добрый ветер. А потому прихожу я в трепет и еще крепче держусь за Христа, и не только в бурю, но и во время тишины, ищу Его — мое чистое желание, ибо Христос  — твердое прибежище любящим Его. Кто в нужде только обращает взоры к Божьей деснице, тот оставляет свою временную любовь, как скоро почтет себя ненуждающимся. Но если Христос свыше уязвит твое сердце и насквозь пронзит спасительной стрелой, то, рассмотрев каждую любовь порознь, узнаешь, насколько сладостнее быть уязвленным от Царя».

«Что еще говоришь? Родители живут новой жизнью, видя вокруг себя попечительных о них сыновей; цветет супруга при попечительном муже и муж при заботливости супруги. У них общие радости, а скорби и заботы легче. Хромому же большая опора тот, у кого здоровые ноги».

«Но для меня — те родители, которые научили добру, и те дети, которые мной обучены. Супругом же имею у себя единого Христа, Который преимущественно любит девственников, хотя и за всех стал человеком, за всех принял крест. С весельем взираю на Него, даже когда посылает мне скорби; радуюсь, что через печали делает меня легче, как золото, которое было смешано с прахом и потом очищено. И если целомудрие ограждается у тебя супружеством и брачными узами, то я хранителем его поставила не плоть, но Слово и любовь, которая, владея мной, отогнала всякую постороннюю привязанность, как лев отгоняет от себя слабейших зверей. У плоти с плотью одинаковые страсти; а потому и умеют они в ином угождать друг другу. У тебя стол обременен яствами; а меня насыщает небольшой кусок хлеба, каким великий Христос питал и тысячи в пустынях. У тебя искусством приготовленное питье; а мой напиток всегда обильно источают родники, реки и глубокие колодцы. У тебя лицо полное и одежды светлые; а мое убранство — нечесаные волосы и темная риза. Зато имею одежду, у которой бряцают золотые рясы, — это Христос, лучшее внутреннее украшение души моей. У тебя мягкое ложе; а мне постелью служит трава, древесные ветви и земля, смоченная слезами. Ты высоко ценишь золото; а для меня вожделеннее плоть. Ты неукротимее тельца; я потупляю в землю стыдливый взор. Ты надрываешься от смеха; у меня и улыбка никогда не появлялась на щеках. Ты жаждешь славы; а моя слава не на земле».

«Но рассмотрев и увидев все это, посмотри еще, сколько в супружестве трудностей для служащих плоти. Жена покупает себе мужа, а что всего хуже, часто и недоброго. И у мужа жена купленная, и нередко ненавистная; это — такое зло, которое сам он на себя наложил и которого сложить не может. Ибо, если супруги добры, то и единодушны, потому что все у них общее; а если худы, то у них домашняя беда, непрекращаемая ссора. Положим, что они не худы и единодушны; но тяжкая доля постигала нередко и новобрачных. Ныне жених, а завтра мертвец; ныне брачное ложе, а завтра гроб; скорби перемешаны с радостями; веселая песнь незадолго бывает до сетования. Одним зажжен семейный очаг, а другим уже погашен. Одного малютка стал кликать отцом, а другой обесчадел внезапно, как ветвь, сбитая ветром. Сперва дева, потом супруга, а потом и вдова; и все это иногда в одну ночь и в один день. Срывает с себя кудри, отбрасывает далеко невестин наряд, слабыми руками терзает щеки, в горьких страданиях забывает девический стыд, зовет несчастного супруга; оплакивает опустевший дом, и жребий вдовства, и безвременное горе. Умолчу о болезнях деторождения, о ношении во чреве мертвого бремени, о жалком и не имеющем матери плоде, когда рождающая делается для него сперва гробом, а потом рожает; о смерти младенцев до их рождения, о чревоношении бесплодном; умолчу о произведении на свет недоношенных, скудоумных и уродов — об этом искажении человеческого рода, об этой игре плоти. Если кто взвесит это и посмотрит, куда потянут весы, то всякому благоразумному ясно откроется, что моя жизнь сильно тянет вверх, к царствующему в высших мирах Богу».

«О постыдном же для нас не станем и говорить, потому что честные уста девственности обвыкли избегать, укоризн. Если же ты в укор богоподобной девственности укажешь на того, кто осрамил мой путь и нескверный Христов хитон покрыл позором, в греховном обольщении избрал первое из твоих благ и, бежав чистой, высокой жизни, вступил в поздний брак; то и я напомяну о гнусных изменах брачному ложу, когда беззаконно нарушают супружескую верность, поправ Божие угрозы. Ибо это — одно из губительнейших зол для смертных и поедает внутренность сильнее всепожирающего огня, тогда злоухищренный прелюбодей, приближаясь к чужому ложу, делает сомнительными и род, и узы любви. Но тебя не удерживают от брачных уз прелюбодеи и беззаконники. Вступает в брак и тот, кто не смыл еще с себя человеческой крови, вонзив в сердце врагу отмщающий за прелюбодеяние меч, и тот, кто едва избежал кинжала».

«Меня же отвлечет ли от Христа какая-нибудь безумная страсть? Ужели малый камень преградит широкую реку? Это было бы и неприлично, и несправедливо. Гораздо лучше, если из многих воспаривших вверх некоторые и упадут (если позволено сказать такое, с трудом выговариваемое слово), нежели когда все останутся на земле из опасения, что крылья могут растаять и низринуть вниз. Ибо добрые — слава Христова; а порочные... да примет грех и стыд на свою безрассудную голову тот, кто бросил камень на небо! Дьявол прежде был ангелом; но после его падения не лишились своей славы небожители. И Иуда своим падением не нанес укоризны ученикам; напротив, он изринут из числа избранных, а одиннадцать апостолов пребыли совершенными. Одного погубило море, а другой, распустив белые ветрила, плывет, где видит перед собой гроб погибшего мореходца, или от одной гробницы отрешает корабль, чтоб у другой привязать корму».

«Повелишь ли мне, матерь моя, оставить жизнь, стремящуюся горе, или положим конец слову, потому что верх на стороне дочери? Если чем могут похвалиться родившие меня, то это — моя похвала. Восхищаешься тем, что ты матерь девственности; какова же моя слава? Разве не знаешь, что все совершеннейшие, тобой перечисленные, хотя произошли от родителей, но праведнее и лучше родителей? И Христос, хотя Мариин Сын, но гораздо выше Марии, и не одной Марии, но всех обложенных плотью, а даже превыше и тех умов, которых покрывает в себе пространное небо. И из молодого семени вырос колос; а из песчинок образовался кусок драгоценного золота».

«Но чтобы положить венец речи, пусть слово для обоих родов жизни, и безбрачной, и супружеской, приобретет какое-нибудь подобие, в котором бы ты увидела конец моего слова!»

«Снег приличен зиме, а цветы — весенней поре, седина  — морщинам, а сила — юношеским летам. Однако же и цветы бывают зимой, и снег показывается в весенние дни, и юность производит седины; а случалось видать и бодрую старость, и старика гораздо с большими силами, нежели едва расцветающего юношу. Так, хотя супружество имеет земное начало, а безбрачная жизнь уневещивает Всецарю Христу; однако же бывает, что и девственность низлагает на тяжелую землю, и супружеская жизнь приводит к небу. А потому, если бы стали винить: один супружество, а другой девственность, то оба сказали бы неправду».

Но, друзья мои, и вы, родители, и вы, безбрачные юноши и девы, долго ли вам, уподобляясь презренной черепахе, или восьминогому раку, который ходит не прямо, или длинной змее, которая пресмыкается на чреве,, долго ли вам влачить жизнь, обремененную ужасной тяготою плоти? Послушаем, наконец, Христовых советов, отринув красоту, славу, богатство, род, счастье и все обольстительные порождения гибельного греха, уйдем отсюда, взойдем в легкую жизнь, очистимся, будем единодушны с небесными чистыми Силами, чтобы, вступив в сонм предстоящих великому Богу, с весельем воспеть праздничную песнь Царю! Как изринутые из светлого рая получили мыв удел супружество, и многотрудную землю, и все, что сопутствует погибшим; так через жизнь, не знающую житейских уз, взойдем опять в славу, к тому доброму райскому древу, которого лишились за безрассудство».

Так говорило богоподобное девство. Судии, хотя и привязаны были более к супружеской жизни, однако же венчают главу девства. А Христос, воздающий награду обеим, поставит их подле Себя, одну по правую, другую  — по левую руку. Но и то — великая слава!