«Посмертное посвящение таллинскому Гамлету»
Когда я умру, не вешайте меня на галстуке,
В жизни носил я украшенья другие!
Юри Юди
…Прошло уже около тридцати лет с того дня, когда я встретился с Юханом Вийдингом. Эта первая встреча навсегда выгравировала на моем сердце его глаза, как на надгробном памятнике. Глаза - нет, я бы сказал,очи, - вот что было самым выразительным и трогательным в нем, изумительном поэте и человеке. Я не могу назвать его изображения портретами - для меня это образы. И эти образы с огромными и мудрыми очами по их глубине и проникновению в сущность вещей, лучились детской чистой и прозрачной улыбкой… Лик Юхана был похож на грустно-улыбчивый хрусталь. Я и сейчас подолгу всматриваюсь в него, он выплывает словно из другого пространства… - такие люди редко рождаются на земле. В то же время какая-то неуловимая обреченность таилась в его глазах, выдающих истинного поэта - столько невидимых смертельных стрел направлялось прямо в самую сердцевину его существа - в беззащитные, но и обезоруживающие своей чистотой огромные очи ребенка.
Я вспоминаю: как необходимо было поехать из Тарту в столицу, чтобы познакомиться с поэтом - многие его стихи были уже мною прочитаны и в них, я чувствовал это, звучало какое-то совсем новое слово. То были звуки песен, полные удивления и любви, одна сменяла другую, тонкая и неожиданная гамма настроений переливалась, как в калейдоскопе, дразнящем воображение причудливыми узорами из фантастических миров. Некоторые из них я попытался перевести с эстонского на русский, хотя язык их, родственный птичьему гомону, свойственный только поэтам, непосвященным был неведом и представлял собой код скрытых истин. Простые, казалось, слова сплетались в загадку, трудно разрешимую даже в сфере самого оригинала, тем более произнести ее на другом языке и разгадать было делом почти невозможным. Но именно такая поэзия могла зажечь воображение ослепительным светом улыбки Юхана, просвечивающей сквозь строки стихов и похожей на осеннее грустное солнце. Рядом с ослепительно-белым цветом здесь соседствовали и тени двойников Юхана, одним из которых стал Юрий Юди. С помощью русского языка мне страстно захотелось заговорить его стихами, хотя, наверное, этот труд был непосильным для меня, - мечталось запеть жаворонком, внезапно ставшим черным лебедем, пролетевшим над пасмурным Таллином.
Уже прямо с вокзала, места, откуда рождалась лебединая песнь, бикфордовым шнуром фосфорный человек выжигал во мне свои буквы, просящиеся на бумагу в родной для меня язык. Это было почти видение: я стоял на перроне и ждал электричку на Таллинн. «Фосфорный человек», сотканный из темного и холодного пламени, почему-то ассоциировался в моем воображении с поездом, который должен вот-вот подойти к платформе и взять меня с собой - туда - в столицу - к Юхану. Зловещий образ преследует, пытаясь завладеть слогом перевода, чтобы стать уже русским.
А за призраком, сотканным из фосфора, с вокзала звучат одни из самых любимых стихов - лебединой песней на чужой земле:
Где обретается покой, которого лишен?
Друг держит лебедей, они от горя почернели.
В английском парке никогда газоны не стригут.
Каштаны и боярышник, и осени приметы.
Эти строки просятся в воспоминания о городе Тарту, где я прожил целых четыре года. Я странствовал тогад из квартиры в квартиру, из дома в дом. В одном из них жила престарелая эстонская пара и комната, отведенная мне, отапливалась голландской печью - это было так созвучно с элегическим настроением стихотворенья! Голлндская печь, которая зимой согревала меня, стала символом моего одиночества и я тоже чувствовал себя тогда чужим ребенком и осенней порой листья также летели над моей головой, а лебеди, почерневшие от горя, поселились в душе, лишенной покоя.
Юхан удивительно прозорливо умел создавать образы, за которыми скрывались символы трагической реальности мира сего.
Что знаю я, когда и мой колодец пересох.
И надо мной кружится лист. И над детьми чужими.
…Поезд вместе с фосфорным человеком, отражаясь в грусти черных лебедей, доносит меня до перрона таллиннского вокзала и я лечу сразу в театр, где Юхан работал до самых последних дней своей короткой, как песня, жизни. Артист - это другая его ипостась. Для того, чтобы на вахте получить адрес, по которому он проживал, мне пришлось сказать, что я актер из Москвы и что мне очень нужно увидеться с Юханом Вийдингом. Как ни странно, но просьба моя была исполнена без всяких расспросов (выходит, так было назначено). Еду в трамвае в район Таллина, где стоял дом с его квартирой. Шаги по лестнице и, наконец, звонок в дверь с трепетом в сердце - слава Богу! - Юхан на месте, он сам отворяет мне ворота своего замка. Я начинаю говорить с ним по-эстонски, рассказываю, что читал его стихи и перевел отдельные на русский. Он смотрит мне прямо в глаза своей доверчивой хрустально-печальной и немного ироничной улыбкой, слушает, как я говорю и затем переходит на русский, читает мои переводы и высказывает одобрение. Неожиданно для меня он говорит, что такие люди, как мы, должны общаться друг с другом (от кого еще такое услышишь?) и назначает мне встречу в одном из кафэ в Старом городе.
Во второй раз несколько сменилась тональность беседы и цветовой фон преобразился. Простая человеческая речь, необходимая для первого знакомства, ушла и зазвучали не знакомые всем слова, а лебединая таллиннская песнь поплыла - светлая и порой игривая, но исполненная скрытой глубокой печали. Передо мной сияло лицо человека из другого царства - он играл, но то была музыка, а не спектакль. Юхан превосходно владел своим инструментом - речью, напоминающей птичий гомон. Его инструмент - гамлетовская Флейта, она легко и свободно выпевал мелодии, становящиеся стихами. Почти час, проведенный вместе с ним, стал одним из самых счастливых и редких часов в моей жизни. Но это было и прощание… Элегия не собиралась покидать таллинскую улочку и кафэ, приютившее нас на время. Юхан всегда находился в движении и всегда прощался… - с жизнью.
Таллиннский Гамлет, как я назвал Юрия Юди, связав этого героя с именем одного из его двойников, для меня поэт трагический, его поэзия это своего рода невысказанная лирическая просьба к тем, которые вряд ли мог его понять: «Сыграйте, пожалуйста, на флейте!» - но кто бы смог это сделать? - для такой игры нужно стать таким, как он.
Прошедшее время к Юхану не подходит - невозможно произнести, что он был поэтом, потому что смерти нет и истинная поэзия предсуществует жизни. Будучи настоящим щедрым талантом, Юрий Юди, черный лебедь Таллина, Гамлет, Икар…- преодолевает время и становится причастником другого мира, в котором время отсутствует.
Поэты - всегда эмигранты, даже в своем отечестве - в этом трагизм и поэтическо-человеческой судьбы Юрия Юди - Юхана Вийдинга.. Поэт - чужой ребенок на земле и эту мысль высказал когда-то К. Вагинов:
«Я в мертвом поезде на север еду, в город,
Где солнце мертвое как снег блестит».
Этот «поезд уходит в Освенцим сегодня и ежедневно», - продолжил Галич.
Недавно посмотрел документальный фильм о Юхане Вийдинге, снятый в 1993 году режиссером Гердой Кордеметс. В кинокартине заблудившийся трамвай едет по Таллину, Юхан, пассажир этого трамвая, смотрит прямо в лицо зрителю и читает свою исповедь. Не тот ли это поезд, следующий до станции под названием Освенцим? Фоном доносится музыка, похожая на пронзительные мелодии его замолчавшей теперь Флейты; она сопровождает странствия городского трамвая: из окон видны «осени приметы»; слышится доверительный и несколько взволнованный тон исповеди и хочется, чтобы эта музыка, из которой выплывают лик и голос Юхана, никогда не кончалась... Но трамвай резко делает остановку, двери открываются и выпускают поэта в город. Расставаясь с нами, Юхан, как всегда, своей летящей походкой срывается со ступенек трамвая и, поблагодарив невидимого слушателя, уходит прямо в осень бездомности и эмиграции. За кадром поет оперный тенор, напоминая о том, что голос самого Юхана - лебединый или журавлиный - легкий и высокий - прощается, предчувствуя свой отлет.
Это была моя третья, самая печальная встреча с Юханом. Он играл на своем лебедином инструменте так, как никто другой. Долго ли холодный и равнодушный мир даст литься этой песне?
Как и все поэты, Юрий Юди был пророком своей судьбы:
Застекленная пламени бездна,
света начало - конец.
Я давно уже вижу это,
знаю, Комната Смерти, где-то
в моей комнате, знаю это.
И я должен - туда! Я должен!
О чем еще пела Флейта в хрупком теле поэта? -
и кто мне на могилу принесет
две хризантемы из-под белой блузки?
В другом переводе это звучит так:
и кто же принесет на ложе
мне под рубашкою твоей две белых хризантемы?
………………………………………………………………………………………………
Когда я узнал о его трагическом уходе в 1995 году, родились стихи - прямо вырвались из души. Я посвящаю их Юхану Вийдингу - драгоценному другу моего сердца. Они - мой посмертный ответ ему, как протянутая рука или крыло - в вечность…
Requiem
Как мало бывает таких вот встреч -
Небесные редки приметы.
Не бюргеров сытость, а огненный меч
Стихов, рассекающих этот
Мир надвое. Не жалея - войной
Идем мы на жизнь без чуда!
Звучим высоко надрывной струной
Не здесь на земле - оттуда,
Где ветра начало и где вода
Всемирным потопом сгущалась,
Где ослепительная высота,
В которой душа рождалась!
Я помню шаг: ты скользил как по льду -
По улочке узкой и тесной.
Я больше уже ни в ком не найду
Тебя - во всей поднебесной.
Скользил по витринам иль, может, летел
По воздуху к месту встречи.
Ты, кажется, не говорил, а пел
По-птичьи и не было речи
Такой, в которой про все говорят,
Но только о главном - ни слова.
Я слышал звуков звонких каскад
Какой-то музыки новой.
Твой голос лился и радугой цвел,
А ты был певец и вестник.
Поэзия - это не письменный стол -
Полет - Лебединая Песня!
С тобою - дуэт, разговор - как стих,
Со всеми - проза и скука.
И вот ты флейтой нежной затих...
Осталась одна разлука.
Эскпромт отзвучал - ты уже не здесь
Под таллинским небом слышу:
Твой смех колокольчиком
расплескался весь -
Грустнее и дальше, и тише...
Был осени спелой под солнцем пожар
И жизни текла небылица...
На крыльях своих восковых Икар
Взлетел, чтоб об землю разбиться!
Ковалев В.