Религиозный ренессанс - способен ли на него современный мир?

Современный мир сущностно противоречив. Он одновременно имеет диаметрально противоположные устремления и идеалы. Причем речь идет не только и не столько о реальном или мнимом противостоянии Запада и Востока, о цивилизационном расколе по линии ислам - христианство. Такие противоречия, если они имеются, - а мы ниже попытаемся в этом разобраться - все же довольно «естественны», во всяком случае, мир подготовлен к их восприятию, готов считать их обоснованными.   Нет, речь идет о других противоречиях и о другом противостоянии. Различные идеалы, стремления, ценности имеют люди, общества, государства Европы, еще недавно объединенные общими христианскими ценностями. Так же разрозненны общества исламского мира, в котором светские режимы в стремлении удержать  автократические или полу-автократические формы господства, обвиняют своих противников в исламском экстремизме, в попытках захватить власть; националистически настроенная оппозиция неоднородна, и, наряду с критикой правящих режимов с демократических позиций, имеет в своих рядах радикально исламистски настроенные группы.   Господствующие по всему миру идеалы потребительства начинают сталкиваться с ограниченными возможностями их реализации. До самого низкого уровня за всю историю упала общественная мораль;  о нравственном же состоянии обществ  стран различного экономического развития говорить вообще не приходится. Нельзя сказать, что современный мир вовсе лишен идеалов, нет, но эти идеалы воспитаны рекламой и масс-культурой.  Отсюда глубочайшая пропасть между  внешне воспринятыми обществами и людьми идеалами и поступками людей; между  до предела внутренне обедненным миром практически каждого современного человека и его самомнением; между гарантированными каждому человеку, относящемуся к странам «золотого миллиарда», правами и реальными возможностями реализации этих прав.    Кризис, о котором говорят, то,  как об экономическом, то, как о финансовом, то, как о гуманитарном, то, как о духовном, то, как о культурном, то, как о политическом, то, как о кризисе современного международного права, то, как об экологическом на самом деле является глобальным кризисом бытия, кризисом, который отображает изживание человеком самого себя. Человек, а вместе и общества и государства пришли к глобальному кризису, который, конечно же, содержит в себе все перечисленные стороны или аспекты, но который не исчерпывается ими и не сводится к ним, не может быть объяснен ими.  У человечества не так много способов и форм выражения смысла своего бытия. Их даже мало. Еще меньше самих смыслов бытия. Какие смыслы можно считать таковыми? Перечислим их в произвольном порядке. Жить просто потому, что жив. Жить, чтобы наслаждаться жизнью. Жить, чтобы обогащаться, чтобы потом наслаждаться жизнью, которую можно купить за деньги. Жить, чтобы господствовать над другими. Жить, чтобы дарить себя, раздаривать себя. Жить, надеясь на потустороннее воздаяние. Жить, чтобы быть угодным Богу. Жить, чтобы остаться в памяти потомков. Жить, чтобы осуществить историческое (или, как вариант, мессианское) предназначение. Жить, чтобы мстить другим за «неудавшуюся» жизнь. Имеются еще варианты обозначенных смыслов или суперпозиции их.  Можно подойти к оформлению смыслов и в иной плоскости. Такой, например: жить, навязывая себя миру, достигая, чего захотел и, раздвигая, как кажется, горизонт бытия и для себя и для других. Или, напротив, жить, подчиняясь данности, быть послушным обстоятельствам; жить не так, как хочешь, но, как получается, растворятся в чужих желаниях, в чужой воле, выполнять чужие цели и осуществлять чужие идеалы.   И, наконец, еще одна проекция смыслов: жить так, как-будто этот мир, данный в чувствах мир и есть единственно возможный и единственно реальный. И - иначе - жить так, как если имеется и иной мир, мир за смертью, мир небесный, Царствие Божие: истинный человеку мир.  Можно, конечно, добавить к перечисленному и еще что-то, и даже может быть добавить еще много чего,   но принципиально, по существу, желая показать разнообразные варианты смыслов жизни человека, на этом можно и остановиться: примерно понятно,  о чем речь.  Все эти смыслы в их чистоте или в смешении и задают все возможные варианты жизни человека, общества и государства. И вот они-то, эти смыслы и вступают в противоречия, о которых говорилось выше.  Вот в чем исток - в этих смыслах - всех вышеперечисленных противоречий. Кризисы также проявляются как столкновения людей или обществ в процессах осуществления данных смыслов.  Современный мир можно описать в эксплицированном выше контексте в довольно простых понятиях, несмотря на всю его сложность.  И картина, при этом,  выглядит примерно так.  Глубокие и истинные смыслы, а вернее сказать, единственный истинный смысл и мира (в позитивном его понимании, а не как «мира сего» - т.е. царства зла) и жизни человека - они совпадают - довольно трудно осуществлять жизнью человека или общества. Жить в соответствии со смыслом жизни сложно. Намного легче жить, «чтобы жить» или жить, как придется, или просто жить, и самой  подобной жизнью «задавать смысл жизни».  Это оппозиция двух диаметрально противоположных смыслов жизни и двух жизненных стратегий. В религиозной традиции эта мысль сформулирована следующим образом: «надо идти узким путем, а не широким - узкий путь ведет в Царство небесное, а широкий - в ад». Поэтому со временем, устав от трудностей узкого пути,  а то и не желая вступать на этот узкий путь, требующий постоянных усилий на пределе возможностей, человек, а вместе с ним и человечество,  дружно перешло на путь широкий - легкий и приятный; чреватый, впрочем, гарантированной гибелью, но когда еще эта гибель будет, а сейчас смотрите: какая успешная, удачная, полная удовольствий,  жизнь.   Вот эта-то жизненная стратегия, не всегда осознанная, но всегда избранная,  и лежит в основании всех губительных путей и противоречий, неизбежно возникающих на таком пути. В анализе противоречий современности,  глобальных кризисов, гегемонии США, сомнительных перспектив мирового «развития», во всем - во всем, что предстоит философскому или политологическому анализу,  мы находим то одни, то другие причины, поводы и «пусковые» механизмы. В то время, как причина всего этого одна: мы изменяем смыслу, а жизнь вне смысла и не может быть какой-то иной, нежели та, какую мы проживаем - ничтожной, полной борьбы за выживание, за «успех», за удержание захваченного, борьбы с теми, кто является нашими помощниками в реализации смысла жизни, нашими близкими, т.е. всеми людьми.  Итак, как это ни покажется странным распространенному и доминирующему сегодня сознанию, причины всего плохого и ужасного в мире лежат не в негодности мира или не в «объективных условиях», но в нашем отказе идти узким путем, реализующим смысл человеческого бытия. Массовая подавленность, как доминирующее мировоззрение нашей эпохи, имеет исток в предчувствии неизбежного наказания за измену сущности бытия, за измену свободе, за предательство очевидному смыслу жизни, о котором мало кто не знает или не чувствует его.   Но если жить стало так трудно, если и на личном и на общественном и на мировом уровне смысл вырождается в абсурд, и  мы, следуя логике абсурда,  день за днем теряем свою жизнь, которая могла бы быть прекрасной, а стала борьбой за существование, если все так, то не исчерпан ли ложный путь, не наступает ли эпоха просветления или хотя бы усталости от абсурда?  Следовать глупости, лжи и абсурду можно,  когда ты за это получаешь компенсацию; кто какую: кто богатство, кто статус, кто власть, кто  красивую женщину или мужчину, кто заблуждение, что достигнешь этого чуть позже. Но если жить трудно, а компенсации нет или компенсация не удовлетворяет, то постепенно приходит трезвость и отказ от  согласия жить в абсурде.  Двадцатый век оказался очень продуктивен по части исчерпания ложных надежд,  связанных с  разумным и прогрессивным развитием человечества. Не перечислить всех социальных доктрин, реализация которых в этом веке вконец измучила человечество. Но и полусознательный развал почти всех форм коллективности и  социальности ни к чему не привел. Из процесса критического преодоления ложных форм коллективности можно было бы придти к осознанию или, по крайней мере, к  интуитивной потребности настоящего смысла жизни, но нет: люди и общества вновь скатились к деструктивным формам социальности или индивидуализации, в этот раз к еще более примитивным, подобным консолидации на основе этничности и ложной религиозности, в случае коллективных форм, или  к постмодернистскому либерализму с его распадом всякого смысла, в случае попыток уйти в индивидуалистические формы существования. Что угодно, только не осмысленная жизнь; вот ведь непреодолимый мазохизм!  Такой предельный абсурд долго существовать не сможет. Во-первых, времени на эксперименты с собой у человечества не осталось. Во-вторых, множится, достигая критического порога, даже не протест, но презрение к новым призывам, нацеливающим на достижение нового образа светлого будущего. В третьих, как всегда бывает в предельно кризисных ситуациях, в исчерпанности надежд, растет новое мужество и новая вера: они-то и прорвут сужающийся горизонт абсурда и безнадежности.   Присмотримся сначала к внешней анатомии сегодняшнего абсурдного мира. Что, в первую очередь, бросается в глаза, когда мы взглянем на этот мир по возможности отстраненным взглядом? Сразу заметна глобальная неустроенность людей и так же явно заметно господство западных парадигм в общемировом развитии. О глобальной неустроенности выше уже говорилось, поэтому постараемся понять, почему в современном мире господствует именно Запад и почему он навязывает свой способ жизни всему остальному миру.   Запад к концу двадцатого века «выжал» максимум возможного из того отношения к миру, которое было сформировано им на путях отказа от апостольской традиции христианства, из гордого противостояния Богу  возрожденческого  антропоцентризма, из протеста протестантизма, из нововременного сведения мира лишь к материальной его проекции, из атеистического Просвещения, из установки внешнего потребления бытия во всех его формах. Не следует удивляться  «успеху» подобного отношения к миру и прогрессу Запада практически во всех сферах и формах деятельности, за исключением одной - духовной: в ней Запад пришел к краху.  «Успех» Запада имеет исток во внешнем потреблении: оно всегда успешно, так как потребляет поверхностный слой бытия; этот слой бытие отдает на потребу легко.  Выжав максимум возможного на этих путях, достигнув «высокого качества жизни» (согласно западной же терминологии),  Запад наткнулся на «пределы роста», ясно зафиксированные в первом докладе Римского клуба. Встала задача найти еще не освоенные ресурсы, и приступить к их потреблению. Были изобретены механизмы сначала относительно легального  изымания  этих ресурсов (мировые финансовые схемы, международные организации, подобные ВТО),  затем малолегального (гуманитарные интервенции, международное владение национальными ресурсами), а затем и вовсе нелегального (в одностороннем порядке объявление территорий суверенных государств зоной своих национальных интересов, прямая военная интервенция). Пока все эти схемы позволяют Западу наращивать свою мощь и повышать «качество жизни». Но для этого ему приходится все более и более наращивать агрессивность в отношении со всеми незападными странами, пренебрегать международным правом (к слову сказать, Западом же изобретенным - когда это ему было выгодно), вести войны малой интенсивности, порождать вялотекущие конфликты и управлять ими, конструировать новые «вызовы и угрозы» и втягивать в их мнимое разрешение все большее число государств, разделяя, тем самым, с ними ответственность за явные преступления перед человечеством.  Параллельно с осуществлением такой тактики, Запад пытается превратить своих противников в сторонников и партнеров, навязывая им свою систему ценностей, свое видение идеального мироустройства, свое понимание свободы и справедливости.  Эта  «братская» политика втягивания в орбиту своих интересов по-возможности большего числа стран с одновременным разрушением их национальных суверенитетов, в совокупности некоторых ее аспектов по старинке именуется вестернизацией,  хотя сегодня она намного глубже и извращеннее. Суть этой политики не укрылась от взора проницательных аналитиков, которые усматривают в ней последствия, крайне губительные не только для обираемых в процессе ее реализации стран, но и для самих активных ее субъектов. «По меркам великих исторических аналогий, нынешняя  вестернизация  достигла той же стадии предельного духовного и материального истощения мира, какой ознаменовалась последняя, закатная фаза эллинизации  древнего мира», - пишут, например, российские ученые (1). Эта оценка в высокой степени справедлива, но во многом не полна. На деле эта политика уже  далеко выходит за пределы первоначальных задач вестернизации, и только рядится в «одежды» последней, заметая следы и истинные цели.  Это политика, в ходе которой ущемлению и деградации подвергаются уже и граждане самих западных государств, является даже и не политикой «золотого миллиарда», как это было совсем недавно, но глобальной политикой темных сил, унифицирующих разнообразие мира сначала под единое управление (неважно, в какой форме: то ли мирового правительства, то ли системы «электронных» правительств разных государств, то ли мировой охлократии), а затем - когда задачи первого этапа концентрации власти будут выполнены - под монархию князя тьмы.  Поэтому наивностью или вынужденной полуправдой отмечены суждения уже цитируемых авторов, когда они диагностируют сегодняшнее состояние мира: «Только теперь (после проведенного авторами анализа чудовищного разлада мира по всем линиям его разлома -А.К.) мы можем оценить глубину духовного отчаяния нашего времени: сильные и преуспевающие лишили  слабых и отстающих последнего утешения нашей секуляризованной культуры - утешения Прогрессом»(2).  Какой там прогресс! - его уже никто не ждет и не требует. Выжить, выжить любой ценой, предавая все, что можно, все  принося в жертву и все подминая под себя - в меру имеющихся возможностей - вот идеология нашего современника: от последнего нищего до мировой политической элиты. Вот картина отчаяния (хотя часто это отчаяние именуется - в силу трансверсии - успехом и жизненной удачей), в котором пребывает современный мир и его «население», осознает ли оно это в полной мере или лишь в форме личной  жизненной трагедии.   Но если абсурд и отчаяние достигли столь значительного уровня, то, что же дальше? Делать вид, что ничего не происходит и все в порядке? Или считать, что все так и должно быть: чего же вы хотите, такова цена прогресса? И даже: все идет к концу, и ухудшения закономерны. Есть, впрочем, и еще одна позиция: все хорошо, и становится все лучше; что касается временных трудностей, то всегда было трудно, особенно тем, кто сам ищет трудностей.  Несмотря на видимое разнообразие данных позиций, они, в сущности, одинаковы: они исходят из пассивного приятия того, что происходит, из апологетики существующего и из неверия в смысл бытия. Если в бытии есть смысл, то он не может быть таким бессмысленным, таким тавтологичным и таким безрадостным. Но что можно противопоставить подобным суждениям? Есть ли иное отношение к торжествующему абсурду, к бессмыслице существования, к почти полной утрате смысла? Такое отношение не только есть, но нам думается, что его будут открывать для себя и жить в соответствии с ним все больше и больше людей. И отношение это требует все того же узкого пути, о котором говорилось ранее, как о способе преодоления абсурда. Все, тем самым, сомкнулось: и в горизонте личного бытия и в системе общественных отношений современности, в том числе отношений Запад - не Запад, преодоление лжи, зла и абсурда возможно при осмыслении своей собственной жизни, при придании ей  фундаментального смысла, при возрастании над собой, при отказе от себя, при восхождении к своей сущности, которая богоподобна.  Другого пути нет, всякий иной путь ведет в никуда, в абсурд, в отрицание смысла бытия, как это становится очевидным из  изложенного выше.  Тем самым,  обнаруживается, что  человек подталкивается к выбору между достигаемыми на тяжелом пути самоотрицания (как отрицания себя самодостаточного, себя самолюбивого и себя, пребывающего в самости) дарами добра, любви и смысла, с одной стороны, и бессмысленным бытием в мнимой правоте и гордыне всемогущества -  с другой.  С одной стороны  лежит весь мир, все его видимые богатства, все могущество человека, все-все, а с другой - самоотречение ото всего, упование на невидимое и на «немощное в мире сем», на нечто, что прозревают немногие и сила чего обретается в слабости. Что выберет человек и человечество? Так как невидимое и «немощное в мире сем» соотносится с религиозным способом жизни и с религиозными ценностями, то вопрос, стало быть, заключается в следующем: способен ли современный мир воспринять религиозные ценности, религиозную истину и жизнь в соответствии с религиозными нормами? Возможно ли «возвращение» к религиозности, иначе сказать, возможен ли религиозный ренессанс? Строго говоря, вопросы эти довольно абстрактны, ибо нет никакого возвращения к религиозности, но есть приятие веры, которое реализуется всякий раз заново всяким новым человеком, приходящим в мир; нет массовой религиозности, но есть всякий раз неповторимый путь к Богу всякого человека.  Религиозный ренессанс, в этом контексте, означает не массовое возвращение к религии в той форме, в какой это, к примеру, поощряется сегодня (поощряется и даже навязывается так же ретиво, как ранее поощрялся и навязывался атеизм) - такой религиозности вообще нет: при этом можно наблюдать формальную, мнимую, ложную, и потому совершенно лишенную благодати  внешнюю обрядовость, очень далекую от истинного исповедания.  Религиозный ренессанс, в его истинном смысле, есть  всякий раз индивидуальное исповедничество;  общество же при этом лишь создает условия для возможности исповедовать веру  и жить в согласии с нормами веры.  Может ввести в заблуждение термин ренессанс, который мы здесь употребляем,  и который совершенно неверно трактуется как возврат к уже бывшему ранее, в нашем случае - возвращение  к первым векам христианства или к периоду четырех праведных халифов. Нет,  ренессанс означает возрождение возможности, актуализация потенции, а в связи с нашей темой - он означает открытие Богу ранее закрытых для Него сердец, обретение веры, ощущение радости бытия, все возрастающей по мере духовного роста.   Возможен ли такой ренессанс, и нуждается ли в нем человечество?  Человечество, бесспорно, нуждается, но вряд ли феномен массовой религиозности станет реальным. Слишком многим придется пожертвовать человечеству на пути массового приобщения к вере. Многим и очень привычным, своим, с чем сросся человек, сросся настолько, что считает глубоко своим, считает качеством своей личности. Так оно, кстати, и есть: это и есть свое, свое качество, самость, то, без чего нет личности. Но нужна ли такая личность самому человеку; что это за личность и что это за личностные качества? А это есть ничто иное, как погруженная в грех самость, как раз именно то, за что и держит душу человека дьявол; то, во что всеян грех, в чем этот грех растет и преумножается.   Получается, что религиозное возрождение возможно только на путях отказа от своей личности - постольку она греховна с неизбежностью, что бы там человек не думал о себе, и каким бы славным и хорошим, по людским меркам, он не был. Но способны ли люди в массе своей на отказ от себя во имя неясных перспектив благодатного бытия (перспективы эти всегда неясны для неверующего человека; опасность и даже беда в том и заключаются, что пока человек не верит, он не имеет критериев истины, и ему ничего не докажешь в области веры - он всегда будет вне веры, и дела веры для него неясны)? Способны ли они поверить без всякого доказательства и без всяких гарантий? Это очень трудно современному человеку, почти невозможно, почему святые духовидцы и не устают повторять, что «из людей последнего времени мало кто войдет в Царство небесное».  И, однако, религиозный ренессанс не только возможен, он уже состоялся. Ибо, несмотря на чудовищные усилия, прилагаемые очень многими силами - и посюсторонними и потусторонними, -  несмотря на мнимое господство секуляризма, который чем дальше, тем больше разрастается, захватывая все новые и новые пространства: страны, организации и души людей, несмотря на все это, в глубине своих душ люди ведают и знают, что Бог есть, что Он всемогущ, что Он создал человека по  Своему образу и подобию, что в  богоуподоблении, как возвращении на свою духовную родину, и заключается смысл жизни человека на земле. Все это человек угадывает душой, ибо, как говорил Тертуллиан, «всякая душа, по природе своей, христианка», и как говорил Мухаммад, «всякий человек по рождению - мусульманин». Т.е., всякий человек является верующим, но только знание об этом не актуализовано душой и разумом человека, и потому он представляется себе самому неверующим.  Будет также уместным сказать, что вера, по существу своему, малорефлектируема: надо обладать святостью, чтобы говорить о вере в полноте истины - а иначе о ней и говорить нельзя, бессмысленно.   И, наконец, вера неискоренима в принципе, как неискоренима душа; поэтому религиозный ренессанс есть явление длящееся - из поколение в поколение передается восприемлимость веры; это вечное качество души человека и милость к нам Бога, на которую и будем уповать.                                                        Литература  1.   Ильин В.В., Панарин А.С., Ахиезер А.С.  Реформы и контрреформы в России. Циклы модернизационного процесса /  Под ред. В.В. Ильина. М.: Издательство Московского университета. 1996. С. 300. 2.   Там же. С. 257.    

Статья опубликована в материалах к XXII Всемирному философскому конгрессу // Доклады казахстанской делегации. Алматы. 2008. С.183-193.                                                                                                     Косиченко А.Г.