"Судьба библейского Ионафана в поэме Лермонтова "Мцыри"
Жизнь скрытых смыслов поэмы Лермонтова «Мцыри», словно в полифоническом музыкальном произведении, протекает сразу в трех духовных измерениях, образующих художественную ткань шедевра. Уже в самом эпиграфе скрываетсяпрообраз героя. Поэт здесь многозначительно поставил известную фразу Ионафана из 1-й книги Царств: «Вкушая вкусих мало меда, и се аз умираю». Прежде чем говорить о связи этих слов, принадлежащих древнему библейскому персонажу, с содержанием поэмы о несостоявшемся монахе, будет важно понять, какое место в сознании Лермонтова вообще занимала Библия, которую поэт прекрасно знал? - ее мотивы проникновенно и выстраданно звучат в его творчестве. При внимательном знакомстве с личностью Лермонтова и его творчеством неожиданно открывается, что создатель «Мцыри», родившийся в эпоху Нового Завета и православный по своему крещению, органически тяготел к Завету Ветхому. «Мцыри» - произведение трагическое в самом высоком смысле слова. Но в таком случае она не причастна духовному настрою Нового Завета. Светлой и радостной вести о пришествии в мир Спасителя в корне чужд трагизм, неизбежный для дохристианской древности, ментальную атмосферу которой чудесным языком образов и символов выразил Соломон в Екклезиасте. Человечество, томительно и напряженно жившее в ожидании Того, Кто должен был положить одну руку на голову блудного сына, а другую - протянуть к Творцу, чтобы примирить их обоих, было носителем тотальной, величественно звучащей в высоких регистрах скорби; жизнь человека эпохи Ветхого Завета подвержена неумолимой силе, именуемой судьбой, потерявшей свою власть над людьми благодаря евангельской надежде, принесенной воскресшим Христом. Люди Ветхого Завета часто отмечены злым роком, увлекавшим их к погибели еще в юном возрасте. Ранняя смерть для родившегося в ту эпоху была явлением достаточно частым. Приговор, произносимый Богом в отношении кого-либо, кто совершал тяжкое преступление против заповедей и обычаев того времени, как правило, отмене не подлежал, потому что не пришел еще на землю Примиряющий и Милостивый.
Дух и стиль древней литературной еврейской традиции, относящейся к ближневосточному культурному типу, значительно отличается от явно противоположного ей греческого античного типа. В тексте 1-й Книги Царств ярко открываются особенности, совсем непривычные для художественного восприятия западно-европейского человека нового времени, которое развилось в основном из антично-ренессансной модели мировидения с присущими ему рационалистическим мышлением и понятийно-логичесим осмыслением жизни. В основе повествования, разворачивающегося в интересующей нас книге, лежит иррациональное психологическое начало, проявляющееся в таинственном молчании героев, скупых обрывочных фразах речи и предчувствиях, в отличие от многоречия и четко очерченного последовательного видения явлений, присущих греческому художественному взгляду на мир. В библейских историях нет и следа созерцания жизни, но на первый план выступает прямое активное пребывание в ней, напряженно стремящееся к какой-то конечной важной цели. Отсюда и отсутствие красочных описаний, не имеющих большой ценности для души, находящейся в глубоко интимных отношениях с Богом - она охвачена быстро проносящимся потоком только тех событий, которые раскрывают правду божию и поэтому полны символического значения; акцент в тексте делается на впечатлении, как таковом, выраженном сложными метафорами и поэтическим образным языком. Здесь личность пытается постичь божественную мысль, прямо обращенную к ней. По этим причинам художественную стилистику еврейской библейской литературы отличает от греческой античной, т.н.обратная перспектива, выражающая, прежде всего, взгляд на землю с небес - божественным оком - и переданная подчеркиванием исключительно кульминационных моментов и выделений из происходящих явлений только того, что важно для Блага, диктуемого из Высшим Откровением. Библейский человек в этой картине мира с его обратной перспективой находится не в центре событий, но является как бы одним из звеньев исторического процесса, движимого Богом при участии самой личности, пытающейся согласовать свою волю с волей Небесной. Такой ментальный тип впоследствии оказал влияние на средневековый стиль византийской религиозной живописи (иконописи). Античный греческий культурный тип с его ярко выраженной прямой перспективой в мышлении,происходящей из созерцания жизни и цепляющейся за иллюзорный образ мира сего узнается по «законченному и наглядному облику ровным светом освященных, определенных во времени и пространстве, без зияний и пробелов соединенных между собой явлений, существующих на переднем плане». Такой взгляд обожествленного человека напрямую дал рождение западно-европейскому Ренессансу с его чувственным и антропоцентрическим созерцанием мира, в свою очередь давший религиозную живопись, чуждую преображения и гениально изображающую падшую природу человека.
В тексте истории об Ионафане присутствует поток антиномической стихии. Ее напряжение здесь достигает высочайшего накала; внешнее и чувственно-прекрасное, которым зрение не может насытится,совершенно отсутствует в изложении событий, выпадающих из времени. Нет тут и сюжетной линии, резко делается акцент на ярких смысловых моментах, обращенных к сердцу,духу, но не к чувствам. Самое главное совершается за строками внешнего повествования, которое, скорее всего, невозможно передать средствами пластики или натуралистической живописи с их культом самодостаточного прекрасного человека. Зато очень важную роль здесь играют предощущения и внезапные прозрения И у того, кто знакомится с Ионафаном, может родиться предчувствие,что он обречен на неминуемую погибель, действительно настигающую его во цвете лет уже после того, как он избежал ее несколько раз до своего рокового финала. Такие люди долго не живут. Лермонтов чувствует свое таинственное родство с Ионафаном. Одна грань души этих людей - исключительная мужественность, героизм, великодушие, отсутствие страха смерти. Совсем иная - романтическая нежность и лирическая страстность, претворяющая события реальной жизни в символ и поэзию, неизбежно ведущей к разладу с миром. Когда звучит первая тональность души, герой может оказаться неумолимым и необыкновенно жестоким в своих поступках, но если речь идет о личных врагах. Во второй тональности параллельно разыгрывается тема, происходящая от человека мягкосердечного, ласкового и преданного, способного на самопожертвование. Такая музыка посвящена только тем, кого эти люди любят безоговорочно. Оба душевные качества параллельно уживаются в одной личности и действуют в ней попеременно.
Лермонтову непременно должен был симпатизировать библейский Иоанафан, потому что не может быть, чтобы он хотя бы частично не отождествлял себя с ним.
Теперь вспомним ситуацию, в контексте которой Ионафан произнес слова о вкушении меда, которые нельзя понимать в буквальном смысле. Для Лермонтова они очень знаменательны и акцент здесь делается на символике меда. Что это означает? В 14-й главе 1-й Книге Царств повествуется о преследовании филистимлян народом Израильским. Люди были утомлены от долгих боевых действий, но Саул, в то время еще законный царь, по причине своего неразумия и нетерпения «[весьма безрассудно] заклял народ, сказав: проклят, кто вкусит хлеба до вечера, доколе я не отомщу врагам моим. И никто из народа не вкусил пищи…Ионафан же не слышал, когда отец его заклинал народ, и, протянув конец палки, которая была в руке его, обмакнул ее в сот медовый и обратил рукою к устам своим, и просветлели глаза его. И сказал ему один из народа, говоря: отец твой заклял народ, сказав: «проклят, кто сегодня вкусит пищи». После того как народу было разрешено вкусить мяса, Саул воздвиг первый свой жертвенник Богу и был намерен преследовать филистимлян ночью, но для уверенности вопросил Бога, идти ли ему в погоню за врагом и будет ли он предан ему. Но Бог не отвечал Саулу в тот день, что легко наводило на мысль, что Бог своим молчанием подтвердил заклятие Саула на вкушение пищи, как законное, потому что Саул был еще в то время царем, указывая этим, что кто-то из людей совершил грех. И когда бросили жребий, были уличены Саул и Ионафан, «народ же вышел правым». На вопрос Саула к сыну, что он сделал, последовал ответ, который Лермонтов взял в качестве эпиграфа к поэме: «…я отведал концом палки, которая в руке моей, немного меду; и вот, я должен умереть». В русском переводе этих слов жестко и бесстрастно передается смысл строгой подчиненности судьбе; самим героем констатируется факт неминуемого будущего приговора, относящегося к нему самому, который отмене подлежать не может: я должен умереть. В церковно-славянском варианте эти слова приобретают несколько иную окраску, меняющую смысл. Они звучат с детской сердечной горечью, смешанной с недоумением. За строками встает скрытый вопрос, словно обращенным к отцу, причастному к трагедии сына: се аз умираю (и вот я умираю - но почему?) Такое настроение больше подходит Мцыри, у которого совершенно отсутствует смирение и тихая спокойная решимость стать жертвой. Наоборот, как раскрывается в самом тексте поэмы, толкующей строки эпиграфа, герой страстно бунтует; монолог его исполнен горечи расставания с жизнью и вечной разлукой с Отчизной, куда ему не суждено будет уже вернуться. Вот скрытый не озвученный вопрос, как бы обращенный к самому Богу: почему я должен умереть, вкусив всего лишь немного меду? В самом этом вопросе уже заключен таинственныйсимвол..
Ионафан произносит эти слова по-иному: он внутренне спокоен и случившееся с ним воспринимает как данность - в отличие от романтического лермонтовского героя Ионафан осознает себя человеком подзаконным - закон же неумолим и не делает не для кого исключения. Поэтому духу Ветхого Завета чужд романтизм, пронизывающий эпоху Лермонтова. Ионафан никого не укоряет и нет в нем ни тени бунта против Бога. Но обращает на себя внимание одна удивительная деталь истории «вкушения меда»: «и просветлели глаза его». Нарушение заклятия дает Ионафану странное состояние, словно он причастился чего-то великого и через это вкушение получил просветление и утешение.
Но что такое «мед» в понимании Лермонтова? Поэт не раз еще обратится к образу земного меда, в котором можно распознать запретный плод с древа познания, данный поэту его демоном и за вкушение этого плода предстояло заплатить многими страданиями, и, как известно, - ранней трагической смертью на дуэли. Личность Ионафана, переплавленная воображением поэта в образ Мцыри, если ее историю приложить к земной судьбе самого Лермонтова, переосмыслена, но это нисколько не умаляет родства Лермонтова и его героя с библейским персонажем.
31-я глва 1-й Книги царств кратко рассказывает о том, что Ионафан погибает от руки Филистимлян: «И догнали Филистимляне Саула и сыновей его, и убили Фелистимляне Ионафана, и Аминадава, и Малхисуа, сыновей Саула».
В ситуацию Мцыри типологически вплетаются элементы истории Ионафана: как последний вкусил заклятую пищу, так и герой поэмы вкушает три дня свободы от своей тюрьмы - монастыря, что было ему запрещено монастырским уставом, в данном случае исполняющим роль закона, в рамках которого действенным было саулово заклятие.
После вкушения Ионафаном запретного меда «глаза его просветлели». - Не Бог ли, в таком случае, несмотря на свое молчаливое согласие с запретом, просветил его очи, дав тем самым знамение, что Ионафан по совести не согрешил? Но, несмотря на просветление, как знак от Бога, он все-таки умирает от руки филистимлян именно по той причине, чтосовершил грех по закону. Для оправдания Ионафана не будут приняты во внимание даже его заслуги перед народом. Даже то обстоятельство, что он в одиночку победил отряд филистимлян, не отменяет смертный приговор, потому что в ветхозаветные времена все заклятое под страхом смерти нельзя было употреблять даже и во благо. Бог не отменяет того, что Им Самим было установлено. Ионафан мог быть помилован в эпоху Нового Завета - только через Христа вошли в мир милосердие и прощение, отменившие ветхозаветный трагизм.
Мцыри, будучи послушником, нарушает монастырское правило, запрещающее самовольный выход из монастыря, тем более, что это происходит в преддверие его монашеского пострига. Герой, не ставший монахом, противопоставляет свою утраченную Отчизну, как рай земной, «где люди вольны как орлы» - монастырю, ассоциирующемуся у него с тюрьмой, построенной Тем, Кто дал заклятие на земной мед простых человеческих радостей. Что за воля здесь воспевается? - это независимость от христианского Бога. Монастырским «кельям», непременно «душным», в поэме противостоит другая реальность - «чудный мир тревог и битв», где нет запрета на вкушение земных наслаждений. В этом мире, как и в душевной Отчизне самого Лермонтова, вообще нет никаких заклятий, преступление которых влекло бы за собой наказание и смерть.
Мцыри всем своим существом отвергает новозаветный мир упорядоченного, подчиненного духовной иерархии, космоса, где господствует Христос, и остается верен своей Родине - Грузии - с ее мирными саклями, теплыми, ласкающими душу, огнями, освещающими простые жилища его соотечественников. Ему дороже всех богослужений и молитв образ грузинки молодой и ее чудная песня. В этой реальности присутствует чистая природа, не оскверненная человеком, но и не желающая подчиниться Пантократору, создавшему ее. «Бог» Мцыри разлит в этой святой природе, и только он позволяет быть абсолютно свободным, потому что сам не имеет личности. Личность, вне всякого сомнения, создает некие узы и цепи рабства, но если смотреть на это темным оком. На самом деле только беспорядочный хаос кажется абсолютно благим; организованный космос же не может существовать без иерархии, в которой есть Начало, управляющее всем и создающее закон послушания одного чина другому. Мцыри - христианин, но только по судьбе («душой дитя, судьбой монах»). Над ним совершили крещение чужие ему люди, когда он был еще мальчиком и не мог сам сделать выбор, и вот теперь его готовят к монашеской жизни, чуждой его свободолюбивому и независимому духу. Мцыри на деле остается пантеистом, как его деды и прадеды, и многие другие народы, принявшие христианскую веру, но продолжающие придерживаться своих народных языческих воззрений.
В мире героя поэмы, как и самого Лермонтова, очень значим образ змеи. Более того, в самой природе Мцыри есть даже некоторое мистическое сходство с этим животным. И это тоже не случайно. Когда речь идет о вкушении меда, подразумевается, что существовал и существует некто, кто этот мед дает вкусить - змей райского сада, олицетворяющий падшего херувима, но свойства этой пищи таковы, что для людей с каиновой отметиной на челе он сладок. Для большинства же этот мед смертоносен, подобно яду. Человек, духовно являющийся как бы сыном того, кто дал вкусить запретный плод, сам в себе несет его образ. Лермонтов, безусловно, верил о существовании Личного Бога, но находился с Ним в непрекращающейся борьбе, представляя Его жестоким и в последних глубинах души отождествлял себя с падшим херувимом, «печальным демоном, духом изгнания», который «витал над грешною землей». В его творчестве этот мотив угадывается достаточно ясно. Для печального демона Бог всегда был и будет жестоким мстителем. Но Священная история Ветхого Завета соблазнительным образом действует на читателя - в его представлении Творец видится злым и неумолимым демиургом.
Лермонтов, как и Мцыри, предпочитает одиночество в холодном мире обожествленной природы единению с новозаветным Богом Любви. Ведь эта природа, хотя и прекрасная и безгрешная, является стихией, в которой пребывает «денница». Поэтому она есть единственная сфера, где может существовать Мцыри. Лишенный своего земного отечества, он из монастырского послушника, не сумевшего обрести покой и душевный мир в стенах монастыря, превращается в гордого духа изгнания. Мцыри не только чувствует себя единым целым с природой, противопоставленной Царству Небесному, но он прямо видит себя повелителем ее. Но эта природа все же потеряла свои первозданные качества со времен нарушения человеком заповеди. Но именно она прославляется в сознании героя и его автора и противостоит монастырю, который в противоположность природе является одним из жилищ Личного Бога, духовно организовавшего жизнь иноков. Но все то, что связано с монастырем и иноческим образом жизни видится Мцыри в необыкновенно темных и неприглядных тонах, вызывая презрение и отвращение. Даже жалость иноков к нему он воспринимает как позор для себя, а ведь что такое жалость? - это проявление любви и милости - свойств, которые являются божественными энергиями. Слишком силен был яд, на вкус показавшийся сладчайшим «медом».
Демон не есть личность, но только умная сущность - чистый, но падший дух, до своего падения бывший самым прекрасным творением Бога. Он находится в разладе с Творцом, что делает его не только злым, но исполненным мировой безысходной печали, почему он и является носителем духа трагизма, через него вошедшего в божий мир. «Печальный демон» вливает в сердца личностям с высоким призванием острое ощущение трагичности бытия, чтобы отвратить их от великого служения, требующего внутренней и горячей веры в Бога. Это обостренное горькое чувство разлада с Богом и созданным Им миром, внушенное духом печали, часто находило воплощение в творчестве особо одаренных людей - поэтов и музыкантов. Какими художественными средствами и с такой потрясающей силой выразил Лермонтов трагизм личности Мцыри - почти земного двойника « денницы» в своей поэме? Как было уже замечено некоторыми исследователями, размер стиха, выбранный поэтом, - четырехстопный ямб с исключительно мужской рифмой, что создает впечатление бессильного стука узника в каменные стены тюрьмы (читаем: монастыря), из которой нет выхода. Вторым существенным признаком трагического мироощущения в поэме является отсутствие темы любви в коротком житии Мцыри. Она никак не воплощена в сюжете и бытие ее остается исключительно потенциальным - за пределами действительной реальности, окружающей героя. Она созрела бы в душе того, кто «судьбой был монахом» только в том случае, если бы героя перенесли в его Отчизну, которая «может быть только одна». Только там, на родной почве, вообще человек способен любить, на чужбине любовь никак не реализуется, вместо нее - печаль, ностальгия и мечта о несбывшемся счастье и как следствие - безвременная смерть от глубокой жгучей тоски. Вне Родины человек не имеет даже биографии, у него вся жизнь проходит почти исключительно в эмоциональном внутреннем мире. Мцыри «никому не мог сказать священных слов отец и мать» и «никогда не находил не только милых душ - могил». Ему даже не с кем было разделить свои смутные детские воспоминания, что ставило окончательную точку на обреченности души на неизбежную смерть среди чужих людей. Даже их забота и участие в судьбе одинокого страдальца не имела бы сил возродить его к жизни, потому что Родина - одна и любовь - одна, возможная только на Родине. К тому же Мцыри - личность с крайне индивидуалистическим характером, она несет в себе образ абсолютного человеческого сиротства в этом мире. Для такой личности вообще вряд ли возможна духовная близость с кем-либо, тем более герой не может ощутить себя причастным какому-либо сообществу с единым образом жизни и уставом, суть которых прямо противоположна духу, носителем которого он является. Мцыри «как брат обняться с бурей был бы рад» - ему чужда размеренная и спокойная жизнь иноков, напротив, боящихся «бури и грозы».Разумеется, что братство с природными стихиями, но не с людьми, к кому в душе скрыто одно лишь презрение, снова говорит о том, что Мцыри больше похож на «печального демона», чем на человека и стихией его в большей степени является воздух; ему также больше по душе вершины гор, чем долины. Ему по природе близки дикий барс, змея и молния. Но это только на чужбине, где ему нет места и где его человеческая сущность не может и не хочет проявляться. «Демоном» послушник становиться вдали от Родины, точно также как и падший ангел из высшего херувима превратился в духа злобы после своего изгнания из небесного Отечества. Земля - стихия человеческая, духу невозможно стать своимсреди людей - у него иная природа, потому он и обречен странствовать по вселенной. Даже старик, спасший Мцыри от смерти, не вызывает в нем никакого теплого сердечного чувства - он высказывает лишь слова снисходительной благодарности. Послушник остается совершенно чуждым евангельским идеалам и духовное средоточие божьего мира ожесточенно отрицает. Самое лучшее, что он может сделать в преддверие близкой смерти, это никого не проклясть, и только! Но, тем не менее, герой произнес когда-то клятву в душе: «хотя на миг когда-нибудь» свою «пылающую грудь прижать с тоской к груди другой, хоть не знакомой, но родной». Это могучее желание любви и невозможность ее обрести вызывает к герою острую жалость- чувство, которое гордый и независимый Мцыри с презрением отверг бы.
Между Ионафаном и героем лермонтовской поэмы при типологическом сходстве существует довольно ощутимая разница. Личность сына Саула и высказанные им знаменательные слова о вкушении меда послужила некоей отправной точкой к созданию идеи поэмы, но Лермонтов переосмысливает библейскую историю и переплавляет ее в горниле своего могучего таланта.
Ионафан, как уже говорилось, смиряется с волей Бога Израилева и спокойно говорит: «я должен умереть». Второй, безусловно отрицающий крещение и Отца, как «мстителя за вкушение запретного плода», - яростно бунтует и, говоря: «и вот я умираю», словно хочет сказать: «но я не должен умирать», а значит, несправедлив Тот, Кто отнял отца, мать и Отчизну, а теперь посылает смерть.
В первоначальной редакции поэмы эпиграф был надписан другой: «Отчизна бывает только одна». Но позже Лермонтов отказался от него и поставил строку из 1-й Книги Царств, что создало еще большую напряженность повествования. Такая изменение, очевидно, должно указывать на то, что идея «Мцыри» символична и образ послушника носит скрытый автобиографический характер, потому что таинственные слова Ионафана больше относятся к самому поэту, чем к его герою, через которого он себя выразил. Они имеют даже пророческий смысл, ибо жизнь Лермонтова и ее трагический финал вполне вписываются в их скрытый смысл. Настроение, близкое поэме и ее эпиграфу, можно встретить в стихотворенье «Благодарность»: «За все, за все тебя благодарю я…». Кого с иронической ядовитой горечью благодарит поэт? - Бога, Которому и посвящено это стихотворенье. Лермонтов видит в Творце виновника своей судьбы. Тот, Кто наделил поэта могучим талантом и вложил в его душу сильные страсти, Сам же и карает за проявления этих роковых страстей и жгучую тоску по земной любви. По представлению Лермонтова, Бог, дав человеку безудержное стремление к вкушению запретного плода, т.е. «заклятого меда», желает, чтобы со стороны того, кого Он сотворил, совершился бы добровольный отказ от этого «земного меда» - от мира сего со всеми его соблазнами в пользу Царства Небесного. Сам Лермонтов, отождествляя себя с библейским Ионафаном, к себе относит слова эпиграфа. Действительно, после написания стихотворенья «Благодарность» Тот, Кого «благодарит» поэт, не заставил себя долго ждать - Лермонтов вскоре, примерно через полгода, погибает на дуэли.
Но у многоплановой поэмы существует еще один смысловой пласт. Ионафан - высшее символическое воплощение лермонтовской души, скрывающейся за образом Мцыри, но, безусловно, был еще один земной реальный прототип, явившийся прообразом трагического героя. Долгое время бытовало мнение, что Лермонтов встретил одного старого монаха, рассказавшего ему историю, положенную за основу сюжета поэмы «Мцыри». Знакомство их произошло в городе Мцхете, который лежит при впадении реки Арагвы в Куру. В этой местности на вершине горы стоит храм Джвари (Крест) и собор Светицхавели, где находится усыпальница грузинских царей. П.А. Висковатый со слов родственников Лермонтова передает рассказ, в котором сообщается, что А.П.Ермолов «вез с собою и оставил заболевшего ребенка монастырской братии». Позже эти сведения были признаны неверными и, благодаря современным исследованиям, предстала несколько иная история о ребенке, взятом в плен в чеченском ауле Дады-Юрта и крещенном с именем Петр (Захаров). Мальчик обнаружил большой талант к рисованию, по этой причине генерал П.Н. Ермолов заметил ребенка и увез его с собой в Тифлис. Привязавшись к мальчику, он отправил его учиться живописи в Москву, где тот и провел восемь лет, после чего поступил в Академию художеств в Петербурге. Чеченец с именем Петр быстро прославился и был признан вторым портретистом после Карла Брюллова. В 1834 г. художник написал портрет того, кто увековечил его в своей поэме «Мцыри». Земной путь Захарова оборвался в 1846 г. на тридцатом году жизни. Он умер от туберкулеза. За портрет А.П. Ермолова, которого Петр изобразил на фоне Кавказских гор, справа от которых можно увидеть Мцхетский храм, он получил звание академика. На холсте за храмом вдали можно увидеть возвышающиеся горные хребты, напоминающие о Родине чеченского мальчика, ставшего Петром Захаровым. Портрет был написан за три года до смерти художника. История этого человека даже по воспоминаниям передает состояние щемящей душу тоски, так проникновенно переданной в выдающейся поэме. Вообще, в творчестве Лермонтова такой же тоскливой ноткой звучит его большая любовь к Кавказу, а именно - к Грузии. Также, как поэту оказался ближе по духу Ветхий Завет, так в большей степени взор, сердце и чувства его были обращены к Грузии, которая, как это ни странно, может быть, в большей степени являлась настоящей его Родиной, чем Россия, откуда его постоянно изгоняли за мятежный нрав - на Кавказ, надеясь, что жизнь его рано оборвется. В своем Отечестве он был одиноким библейским Ионафаном с роковой отметиной на челе, означавшей, что недолго Ионафану дадут играть на небесной Флейте, данной ему от рождения. Лермонтов не мог долго пребывать на земле, хотя, как и Мцыри, имел могучую душу и огромную жизненную силу для великих дел, которые не совершились в полном масштабе, потому что молитва иронической и отчаянно-мрачной благодарности поэта дошла до адресата, после чего…великий русский поэт трагически погибает, как и его библейский прототип, как и его герой Мцыри - пророчество исполнилось. Роковые слова Ионафана можно было бы выгравировать как эпитафию на надгробье самого Лермонтова:
«Вкушая вкусих мало меда, и се аз умираю».
Ковалев В.