«Забавное чтение о Тиле Уленшпигеле»

Мы уже говорили о том, что прообразами новеллы явились новаторские фольклорные рассказы, которые в Италии нередко так и назывались «новелла» (или «фацетия»), а в других странах имели свои национальные названия (франц. «фабльо», нем. «шванк» и т. п.). Конечно, далеко не все из этих общенародных рассказов обладали качествами новой художественности: многие из них представляли собою сохраняющиеся по традиции отголоски древних легенд, притч, героических сказаний, быличек. Но подчас даже этот традиционный материал переживает резкие, меняющие смысл и тон рассказа преобразования. Моралистические фабулы теряют свой узко назидательный характер, и недавно еще «отрицательный» герой, нарушавший общепринятые нормы поведения, предстает в ореоле сочувствия, обретает неведомое обаяние. Эти переходящие из уст в уста рассказы, оформляющие массовый эстетический опыт, продолжают развиваться и после того, как на их почве складывается литературная новелла; записи Леонардо удостоверяют, что и в конце XV века продолжается это непрерывное творчество повествовательной хроники событий частной жизни. Но пока в сфере уже признанной, официальной новеллистической литературы происходит утонченная шлифовка сложившегося жанра в повествовательных мастерских Боккаччо, Чосера, Саккетти, Деперье, Банделло, в недрах массового устного творчества стихийно возникают уже иные, новые явления.

Появляется отчетливая тенденция к объединению целого ряда устных новеллистических рассказов вокруг одного характерного персонажа - Бертольдо в итальянском фольклоре, Педро Урдемалас в испанском, Тиля Уленшпигеля в немецком и т. п.

Рассказы объединялись и распадались, вбирали новые черты и краски и отбрасывали устаревшее - словом, существовали в сознании и на устах народа в живом развитии. Но в какой-то момент складывалось устойчивое и цельное произведение. Так, в 1515 году в Германии была напечатана народная книга «Забавное чтение о Тиле Уленшпигеле, уроженце Брауншвейга», которая повествовала о детстве, скитаниях и смерти этого народного героя; так, в 1554 году анонимный испанский писатель издал повесть «Жизнь Ласарильо с Тормеса» - литературную обработку общеизвестных фольклорных рассказов о странствиях мальчика-поводыря Ласаро (это имя - Ласаро, Ласарильо - было даже нарицательным обозначением для малолетних спутников слепых нищих).

Казалось бы, эти произведения представляли собой всего лишь объединение ряда новеллистических рассказов путем привязывания их к одному имени, к одному персонажу. В книгах новелл герой появлялся, чтобы сыграть свою роль в данном эпизоде, и исчезал, уступая место другому; здесь же он участвует так или иначе в каждом эпизоде. Однако это не было чисто количественным увеличением места одного персонажа в произведении. Неизбежно появлялось и новое качество, новое содержание - целостный облик героя, проходящего через ряд эпизодов. Он на глазах вырастал как нечто самостоятельное и значительное из цепи своих поступков, жестов, высказываний, приобретая собственную ценность. Если в книге новелл была только совокупность проявлений частной жизни, ее вспышек, обусловленных той или иной конкретной ситуацией, то в повествованиях, подобных народной книге о Тиле Уленшпигеле, герой уже сам по себе непрерывно излучает стихию частной жизни; она заключена в нем как некое внутреннее пламя. Он уже словно вобрал в себя скрытые, рассеянные в жизни токи нового мироощущения и нового практического отношения к окружающему.

Не менее важна другая сторона дела. Эпизоды, рассказывающие о приключениях одного героя, соединяются в новом типе повествования не по принципу буквального прибавления, игнорирующего пространственные и временные условия. В качестве стержня произведения повсюду выступает вначале мотив странствий, скитаний, так или иначе обусловленных. Эта крайне простая на первый взгляд композиция была необходимым и ценным открытием. Подобным образом сразу решалась и задача естественного слияния эпизодов (они становились этапами путешествия), и проблема широкого охвата разнородных сфер и явлений жизни.

Но наиболее существенна содержательная сторона темы путешествия, ее социально-эстетический смысл. Ведь в средневековом обществе люди были неразрывными узами прикованы к известному месту, территории и к определенной общественной организации - крепостному поместью, ремесленному цеху, монастырю, крестьянской общине, феодальному двору и т. д. Они срастались со своим узким общественным мирком, по выражению Маркса, так же тесно, как улитка с раковиной. Если они и совершали изредка какое-либо путешествие - в военном походе, религиозном паломничестве, дипломатическом посольстве, - это было только внешнее, пространственное удаление от своей раковины. Невидимая нить между человеком и его общественной клеточкой не рвалась, а лишь растягивалась, все сильнее увлекая его обратно. И человек всегда оставался частицей своего мирка, где его ждало принадлежащее ему место - как кресло, на которое никто не садится в отсутствие хозяина. И он обязательно возвращался в свой прочный, живущий налаженной жизнью мирок. Однако к концу феодальной эпохи в этих мирках появляются признаки разложения. Тесно сомкнутые ранее общины, цехи, гильдии, монашеские ордена начинают распадаться и уже не могут прочно удерживать своих членов в добровольном повиновении и, с другой стороны, отечески поддерживать их в беде. И отдельные люди закономерно отрываются от своих средневековых корпораций, оказываются предоставленными самим себе. Они странствуют, и их путешествие уже не имеет строго очерченной и определенной цели и, с другой стороны, не предполагает возвращения обратно, к исходной точке.

Именно такая ситуация является фундаментом содержания в народной книге о Тиле Уленшпигеле. Сын ремесленника, рано потерявший отца, он вынужден уйти из родного селения на поиски работы и хлеба. Он скитается по стране, и эта необычная жизнь втягивает его, становится его необходимым уделом. Дух бродяжничества, озорства, своеобразной свободы завладевает мальчиком.

Внешне его скитания не предстают как нечто необычное: по традиции молодые ремесленники совершали в определенное время короткое странствие, в течение которого лучше изучали свое ремесло, нанимаясь на работу в мастерские чужих городов. Когда Тиль приходит на новое место, его прежде всего спрашивают о его цеховой принадлежности: «Was bist du fьr ein Gesell?» [1] Тиль называет то или иное ремесло - в зависимости от того, какого мастера он видит перед собой. Но в действительности он не принадлежит ни к какому цеху и только прикрывается общепринятой формой, чтобы получить временное пристанище. На новом месте быстро обнаруживается его веселое и нередко злое озорство, и он уходит дальше, в другое место и в другие мастерские. Тиль предстает как прообраз человека будущего, буржуазного общества, где «индивидуумы с легкостью переходят от одного вида труда к другому», где труд «утратил свою специфическую связь с определенным индивидуумом»[2]. Вырванный из твердых рамок традиционного быта, Тиль уже и сам не стремится вернуться в них, с насмешкой и свысока относясь к тем, кто всю жизнь сидит в своих раковинах. Народная книга с наивной прямолинейностью объясняет бродяжничество и неуживчивость Тиля его природным, богоданным озорством, которое, оказывается, стало его основной «профессией» с трехлетнего возраста. Но на протяжении повествования озорство Тиля вырастает до грандиозных, поистине эпических масштабов. Неугомонный герой проходит по всем землям Германии и посещает Данию, Голландию, Чехию, Италию. Он сталкивается с представителями всех ремесел - булочниками, кузнецами, сапожниками, портными, скорняками, столярами и т. п., с крестьянами, купцами, монахами, пасторами, врачами, учеными, а также с графами, фюрстами нескольких немецких земель, с датским королем и даже римским папой. Он неистощимо и зло смеется над всеми - то выводя из себя, то покоряя людей своим остроумием и проделками. В этом размахе озорства теряется и тонет его первоначальная психологическая мотивировка: мы чувствуем, что перед нами своего рода социально-историческое озорство, какая-то человеческая тенденция целой эпохи.

Это превосходное произведение, которое, по характеристике Энгельса, «могло бы заткнуть за пояс значительную часть нашей (то есть немецкой»ХIХ века. - В. К.) литературы»[3], в XVI - XVIII веках выдержало в Германии и за ее пределами многие десятки изданий. Оно явилось неоценимым художественным открытием - при всей простоте своей повествовательной структуры. Это было открытие, совершенное коллективным художником - широкими массами народа, который затем с восторгом принял свое детище, получившее устойчивые очертания в печатной книге.

В книге о Тиле была заложена основа эпопеи совершенно нового типа. Герой, выпавший из отведенной ему ячейки в феодальной системе, отправлялся в вечное, прерываемое только смертью странствие и тем самым обретал личную, частную судьбу. Если в новелле решающим началом была особенная ситуация (событие), вдруг выявлявшая частное и индивидуальное в человеке, то в книге о Тиле источником стихии частной жизни оказывался уже сам герой. Маркс заметил, что человек средневековья связан со своей корпорацией «столь же тесно, как отдельная пчела с пчелиным ульем»[4]; Тиль был уже похож скорее на бездомную осу, которая летает сама по себе и подчас жалит добродетельных пчел во встреченных на пути ульях. В основе содержания книги лежит такое живое противоречие, которое способно непрерывно излучать художественную энергию, богатый человеческий смысл. Безыскусственная и внешне простоватая народная повесть даже через три-четыре столетия оказывается предметом острого спора. Так, во второй половине XIX века известный историк немецкой литературы В. Шерер пишет об образе Тиля: «Он стал сборным пунктом для всех историй, в которых человек вредит окружающим без малейшего повода, а из одной любви ко злу» [5]. Эту несколько комичную критику с позиций мещанского морализирования как бы отбрасывает прочь созданная в то же время великая книга Шарля де Костера, который увидел в образе Тиля совсем иные возможности и сделал его благородным героем революции.

Замечательно, что спор вокруг образа Тиля возникает в одном и том же докладе Горького на съезде писателей (1934). С одной стороны, Горький утверждает, что «начиная с фигуры Тиля Уленшпигеля, созданного в конце XV столетия, с фигуры Симплициссимуса XVII века, Лазарильо из Тормес, Жиль Бласа, геров Смоллетта и Филдинга... - до героев «детективной» литературы Европы наших дней, - мы насчитываем тысячи книг, героями которых являются плуты, воры, убийцы и агенты уголовной полиции. Это и есть настоящая буржуазная литература, особенно ярко отражающая подлинные вкусы, интересы и практическую «мораль» ее потребителей»[6]. Однако через несколько страниц мы можем прочесть совсем иное суждение: «Дураки» фольклора, превратясь в Санчо Пансу, Симплициссимуса, Уленшпигеля, стали умнее феодалов, приобрели смелость высмеивать господ и, несомненно, способствовали росту тех настроений, которые... выразились... в практике крестьянских войн» [7].

Все это обнажает противоречивость образа, сложность ожившей в Тиле художественной идеи. Это характерный для эпохи Возрождения синтетический образ, в котором нерасчлененно выступают самые различные возможности. Он действительно плут и злой озорник, но, как метко говорит А. Н. Веселовский, Тиль обычно «выкидывает злую шутку без всякой цели» [8]. В нем именно еще «бесцельно» бродят новые силы, и он в равной мере может стать благородным героем восстания и бесчестным грабителем.

Столь же противоречиво отношение народа к созданному его собственным художественным воображением герою. Громадный интерес к Тилю в равной степени вызывается и его разрушительным, подчас преступным озорством и той безудержной стихией свободы и протеста против давящих пут феодального мира, которые он несет в себе. Осуждение и симпатия сливаются, переходят друг в друга. Великолепным выражением народной оценки является начавшееся уже в XVI веке своеобразное паломничество странствующих ремесленников к легендарной могиле Тиля в Мекленбурге. В самом этом факте никем не регламентируемого, искреннего поклонения обнаруживалась народная любовь к «титану озорства», но реально «поклонение» выражалось в том, что «паломник» вбивал гвоздь в могилу Тиля...

Комментарии

1 "Что за подмастерье ты?" См. "Ein kurzwelllg Buch vom Till Eulenspiegel geboren im Lande Braunschweig". Kцln, 1908, S. 14.

2 К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 218.

3 К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., Госполитиздат, 1956, стр. 348.

4 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 341.

5 В. Шерер. История немецкой литературы, ч. I. СПб., 1893, стр. 102.

6 М. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах, т. 27. М., 1953, стр. 306.

7 Там же, стр. 311.

8 А. Н. Веселовский. Теория поэтических родов в их историческом развитии. Литограф, курс., ч. 3. СПб., 1883, стр. 353. - Курсив мой. - В. К.

http://svr-lit.niv.ru/svr-lit/kozhinov-proishozhdenie-romana/chtenie-o-t...