Избранные гимны преподобного Симеона Нового Богослова в стихотворном переводе с греческого

Читателям, интересующимся духовною литературой, давно уже известны слова или беседы преп. Симеона Новаго Богослова, переведенныя на русский язык епископом Феофаном и изданныя в двух выпусках Афонским Пантелеимоновым монастырем; между тем гимны преп. Симеона доселе оставались у нас непереведенными и неизвестными. В греческом издании творений Симеона Новаго Богослова слова и главы, которыя именно все сполна и переведены еп. Феофаном, составляют первую часть книги; во второй же значительно меньшей части помещены гимны преп. Симеона, написанные в поэтической, стихотворной форме. Настоящий перевод и имеет целию дать возможность русским читателям ознакомиться с этим, другим родом произведений преп. Симеона Новаго Богослова — его Божественными гимнами, не менее интересными и примечательными, чем изданныя ранее в русском переводе слова св. Отца.

Подлинность гимнов преп. Симеона доказывается из жития его, из древних рукописей и на основании тождества идей, заключающихся в словах Симеона и в гимнах. В житии преп. Симеона Нового Богослова, написанном учеником его Никитою Стифатом, неоднократно говорится, что Симеон, занимаясь писательством, слагал исполненные любви Божественные гимны, составлял экзегетическия, катехизическия и другия слова, писал аскетическия главы, послания и пр. В разных библиотеках существует немало рукописных кодексов 12, 13, 14 и позднейших веков, в которых или особо или на ряду со словами Симеона помещаются и Божественные гимны, надписанные именем преп. Симеона, игумена монастыря св. Маманта, или Новаго Богослова. Сличение содержания гимнов и слов Симеона показывает, что в них развиваются одни и те же как общия или основныя, так и частныя идеи. К первым должно быть отнесено учение Симеона о Боге, как свете, являющемся верующему в непосредственном созерцании, и его учение о том, что для спасения необходимо еще здесь на земле воспринять внутрь царствие Божие — благодать Св. Духа и опытно познать и ощутить ее умом и чувством. Кроме этих главных идей, слова и гимны Симеона совпадают и в некоторых частных пунктах, именно в учении о непостижимости Божества, о человеке, как образе Божием, о будущем суде, о плаче и слезах и пр.

Хотя в словах и гимнах преп. Симеона содержится одно и то же учение, но между ними однако замечается и немалая разница. Слова Симеона представляют собою по преимуществу беседы или поучения, составленныя для народа или для одних монахов и большею частию, вероятно, произнесенныя в храме; тогда как гимны суть не что иное, как келейныя записки или дневники Симеона, в которых он описывал свои видения и созерцания и изливал чувства любви, благоговения и благодарности к Богу. Слова Симеона излагают его учение, его богословские и аскетические взгляды; гимны же изображают нам самую душу Симеона, ея чувства и переживания. Поэтому гимны преп. Симеона наиболее характерны не для его богословской системы, не для его учения, а для личности Симеона, для его настроения, для его мистики. Гимны Симеона Новаго Богослова вскрывают пред нами как бы ту лабораторию, в которой изготовлены и сложились глубокие и оригинальные взгляды этого св. Отца.

Чистосердечное исповедание своих грехопадений и немощей, описание необычайных созерцаний и Откровений, каких сподобился Симеон, и благодарение Богу за воспринятые от Него дары и благодеяния — таково общее содержание гимнов преп. Симеона. Являясь лирическим излиянием религиозных чувств св. Отца, почти всякий гимн Симеона начинается обращением к Богу и имеет форму благоговейнаго размышления или беседы души с Богом, в которой преп. Симеон излагает пред Богом свои тревоги и недоумения и, предлагая вопросы, получает на них ответы от Бога и разъяснения, или же просто форму молитвы, преисполненной глубочайшаго сокрушения, смирения и пламенной любви к Богу, молитвы, в которой Симеон, исповедуя дивныя пути Промысла Божия в своей жизни, возсылает Богу хвалу и благодарение за все Его милости и которую заканчивает обычно прошением или мольбою о спасении и помиловании. Четыре гимна, помещенные в греческом издании в конце (52-й, 53, 54 и 55), могут быть названы молитвами в тесном смысле; две последния из них получили у нас и у греков даже обще-церковное употребление, как лишенныя специально биографических черт своего автора и образцовыя по силе и глубине чувства.

Помимо такового общаго характера и содержания, в гимнах преп. Симеона можно различать и некоторые частные элементы: богословско-догматический, нравственно-аскетический и историко-биографический. Так в некоторых гимнах св. Отец затрагивает темы догматическаго или вообще богословскаго характера, трактуя, например, о непостижимости Божества (41 и 42 гимн), о св. Троице (36, 45 и др. гимны), о Божественном свете и его действиях (40 и 37 гимн), о творении мира (44 гимн), об образе Божием в человеке (34 и 43 гимн), о крещении, причащении и священстве (3, 9, 30 и 38 гимны), о страшном суде, воскресении и будущей жизни (42, 46 и 27 гимны) и пр. Сравнительно немногие гимны представляют нравственныя предписания общаго характера — для всех верующих, или частнаго — для монахов (таковы гимны: 13, 18-20 и 33). Есть гимны, имеющие и историческую ценность: в одном, например, из гимнов (50-м) преп. Симеон дает подробную характеристику разных классов современнаго ему общества, особенно высшаго и низшаго духовенства, в другом гимне (37-м) рисует духовный облик своего старца, Симеона Благовейнаго или Студита. Наконец, есть гимны, в которых заключаются указания на некоторые факты из жизни самого Симеона Новаго Богослова (см. 26-й, 30, 32, 35, 53 и др. гимны). В этом случае особенно примечателен 39 гимн, где преп. Симеон говорит об отношении к нему родителей, братьев и знакомых и о дивном водительстве Промысла Божия в его жизни. Впрочем внешняго, фактическаго материала для биографии преп. Симеона в гимнах сообщается весьма мало, черты же и события, касающияся внутренней жизни Симеона, разсеяны едва ли не по всем гимнам.

Это именно и является, можно сказать, общею основою, общим фоном или канвою для всех гимнов Симеона, т. е. то, что все они изображают внутреннюю жизнь св. Отца, его переживания, мысли, чувства, видения, созерцания и откровения, то, что продумано, прочувствовано, выстрадано, увидено и дознано им на непосредственном, живом и постоянном опыте. В гимнах преп. Симеона нет и тени чего-либо искусственнаго, выдуманнаго, сочиненнаго или сказаннаго для прикрасы; все его слова идут прямо из души, от сердца и вскрывают, насколько возможно, его сокровенную жизнь в Боге, высоту и глубину его мистических переживаний. Гимны Симеона суть плод самаго непосредственнаго духовнаго опыта, плод живейшаго религиознаго чувства и чистаго, святого вдохновения.

Созерцая Бога то вне себя, как пресладкий Божественный свет, то внутри себя, как незаходимое солнце, непосредственно беседуя с Богом, как друг с другом, и получая от Него откровения чрез Духа Святаго, отделяясь от видимаго мира и становясь на грани настоящаго и будущаго, восхищаемый на небеса, в рай и бывая вне тела, горя внутри пламенем Божественной любви и слыша, наконец, в глубине души повелительный голос записать и поведать о своих дивных созерцаниях и откровениях, преп. Симеон невольно брался за перо и в поэтической, вдохновенной форме излагал свои мысли, чувства и высокия переживания. Необычайность созерцаний, сила чувства и полнота счастия и блаженства в Боге не давали Симеону возможности молчать и заставляли писать. "И хотел я, говорит он, молчать (о если бы я мог!), но страшное чудо возбуждает сердце мое и отверзает оскверненныя уста мои. Говорить и писать даже и не хотящаго меня заставляет Тот, Кто возсиял ныне в моем мрачном сердце, Кто показал мне дивныя дела, которых не видели очи, Кто снисшел в меня" и пр. "Внутри меня, пишет Симеон в другом гимне, горит как бы огонь, и я не могу молчать, не вынося великаго бремени даров Твоих. Ты, сотворивший птиц, щебечущих разными голосами, даруй, просит далее св. Отец, и мне недостойному слово, дабы всем письменно и не письменно поведал я о том, что Ты соделал на мне по безпредельной милости и по одному человеколюбию Твоему. Ибо превыше ума, страшно и велико то, что подал Ты мне страннику, неучоному, нищему" и пр. Вообще преп. Симеон неоднократно заявляет в гимнах, что он не может выносить молчания и предать забвению то, что ежедневно и ежечасно в нем видится и совершается. Если так, то на гимны преп. Симеона нельзя смотреть как на одно лишь свободное поэтическое творчество писателя; в них нужно видеть нечто большее. Сам преп. Симеон дар "петь... гимны, новые вместе и древние, Божественные и сокровенные", сознавал в себе, как благодатный дар новых языков, т. е. он видел в этом даре нечто подобное древним первохристианским глоссолалиям. Поэтому Симеон смотря на себя, лишь как на орудие, и свое духовное дарование не считал чем–либо особенным. "Уста мои, Слове, пишет он, говорят то, чему научен я, равно и гимны и молитвы я воспеваю те, которые давно уже написаны приявшими Духа Твоего Святаго".

Преп. Симеон хотел поведать в гимнах о дивных делах милости и благости Божией, явленных в нем и на нем, несмотря на всю его греховность и недостоинство. С полной откровенностию, не щадя своего самолюбия, св. Отец обнажает в гимнах все свои духовныя немощи и страсти, прошлыя и настоящия, грехи делом и мыслию, безпощадно бичуя и окаявая себя за них. С другой стороны, он совершенно неприкровенно описывает и те видения и откровения, каких он сподоблялся от Бога, и ту славу и обожение, которых удостоился по благодати Божией. Представляя зрелище души, то кающейся и сокрушающейся о своих падениях, то возвещающей всем дивныя милости и благодеяния Божии, гимны преп. Симеона являются как бы его автобиографическими записками, и в этом отношении их можно сравнить лишь с "Исповедью" бл. Августина, которая написана последним также с целию исповедания грехов своих и прославления Бога и является, с одной стороны, как бы публичным покаянием Августина, а с другой — гимном хвалы и благодарения Богу за его обращение. Гимны преп. Симеона это тоже исповедь души, только написанная не в такой форме, не в форме последовательной автобиографии, а в форме отрывочных диалогов, молитв и размышлений. То и другое произведение дают историю двух душ, проникнутых глубочайшим сознанием своей греховной испорченности и порочности, воодушевленных благоговейными чувствами любви и благодарности к Богу и исповедующихся как бы пред лицом и в присутствии Самого Бога. "Исповедь" бл. Августина это — неподражаемое и безсмертное произведение по силе веры и необычайной искренности и глубине чувства. Однако, если иметь в виду те идеи и чувства, которыя запечатлены преп. Симеоном в его гимнах, то их должно поставить даже выше "Исповеди" Августина.

Августин — муж великой веры; он живет верою и надеждою и преисполнен любви к Богу, как своему Творцу и благодетелю, как к небесному Отцу, Который озарил его светом Своего познания и, после многолетняго рабства страстям, из тьмы греховной призвал в этот чудный Свой свет. Но преп. Симеон стоит выше Августина: он превзошел не только чин веры и надежды, не только рабский страх, но и сыновнюю любовь к Богу. Не созерцая только пред очами Божественный Свет, но и имя Его внутри своего сердца, как неизреченное сокровище, как всего Творца и Царя мира и самое царство небесное, он недоумевает, во что ему еще верить и на что еще надеяться. Преп. Симеон любит Бога не потому только, что он познал Его и чувствует сыновнюю любовь и благодарность к Нему, но и потому, что он непосредственно созерцает пред собою Его неизъяснимую красоту. "Не видите ли, друзья, восклицает Симеон, каков и сколь прекрасен Владыка! О не смежайте очей ума, взирая на землю!" и пр. Душа преп. Симеона, как невеста, уязвлена любовию к своему Божественному Жениху — Христу и, не будучи в состоянии всецело узреть и удержать Его, истаявает от скорби и любви к Нему и никогда не может успокоиться в поисках Возлюбленнаго своего, насладиться созерцанием красоты Его и насытиться любовию к Нему, любя Его не мерою любви доступной человеку, но превышеестественною любовию. Преп. Симеон стоит гораздо ближе к Богу, нежели Августин: он не только созерцает Бога, но и имеет Его в сердце и собеседует с ним, как друг с другом, и получает от Него откровение неизреченных таинств. Августина поражает величие Творца, Его превосходство над тварями, как неизменяемаго и вечнаго Бытия над бытием условным, временным и смертным, и это сознание неизмеримаго превосходства Творца отделяет Августина от Бога почти непроходимою гранью. И преп. Симеон сознает это превосходство Творца над тварями, но его поражает не столько неизменяемость и вечность Божества, сколько Его непостижимость, неуловимость и неизреченность. Идя в богопознании еще далее Августина, он видит, что Божество превышает представление не только человеческое, но и невещественных умов, что Оно превыше даже самой сущности, как пресущественное, и что самое уже бытие Его непостижимо для тварей, как несозданное. Однако Симеон, несмотря на это и сознавая притом гораздо глубже Августина свою греховность и испорченность, настолько глубоко, что считает себя хуже не только всех людей, но и всех животных и даже бесов, несмотря на все это, преп. Симеон по благодати Божией видит себя превознесенным на высоту величия, созерцает себя в непосредственной близости к Творцу, как бы другим Ангелом, сыном Божиим, другом и братом Христовым и Богом по благодати и усыновлению. Видя всего себя обоженным, украшенным и во всех своих членах блистающим Божественною славою, Симеон исполняется страхом и благоговением к себе самому и с дерзновением говорит: "Мы делаемся членами Христовыми, а Христос нашими членами. И рука у меня несчастнейшаго и нога моя — Христос. Я же жалкий — и рука Христова и нога Христова. Я двигаю рукою, и рука моя весь Христос... двигаю ногою, и вот она блистает, как и Он". Августин далеко не поднялся до такой высоты, и вообще в его "Исповеди" нет и речи о тех высоких созерцаниях и о том обожении, каких сподобился преп. Симеон.

В конце концов об "Исповеди" бл. Августина и о Божественных гимнах преп. Симеона должно сказать, что автобиография западнаго учителя превосходит характеризуемое произведение восточнаго Отца своею стройностию и, пожалуй, литературным изяществом (хотя и гимны преп. Симеона далеко не лишены своего рода поэтической красоты), но силою религиознаго чувства, глубиною смирения и высотою своих созерцаний и обожения, изображенных в гимнах, преп. Симеон далеко превосходит бл. Августина в его "Исповеди". В последнем произведении нарисован, можно сказать, тот идеал святости, до котораго могло когда-либо достигнуть западное христианство; тогда как в Божественных гимнах преп. Симеона Нового Богослова дан еще более высокий идеал святости, свойственный и сродный нашему восточному Православию. Августин, каким он представляется по его "Исповеди", это — человек безспорно святой, мыслящий, говорящий и живущий вполне по-христиански, но все же еще не отрешившийся совершенно от земного мудрования и не свободный от уз плоти. Преп. же Симеон — не только святой, но и во плоти небожитель, едва касающийся стопами земли, умом же и сердцем витающий в небесах; это небесный человек и земной Ангел, не только отрешившийся от всякаго плотского мудрования, но и от земных мыслей и чувств, не удерживаемый по временам даже и узами плоти, не только освятившийся душою, но и обожившийся телом. У Августина, при всей нравственной безупречности его духовнаго облика, мы видим еще весьма много сроднаго нам: земного, вещественнаго, плотянаго, человеческаго; тогда как преп. Симеон поражает нас своею отрешенностию от мира, от всего земного и человеческаго, своею одухотворенностию и недосягаемою, как кажется нам, высотою совершенства.

Об "Исповеди" бл. Августина много написано и сказано одобрительнаго и похвальнаго не только на западе, но и у нас в России. О Божественных же гимнах преп. Симеона Новаго Богослова никто почти ничего не сказал и не написал, и не только у нас, но и на западе. Алляций находит в гимнах преп. Симеона особенное благочестие, пышные цветы, которыми душа-невеста желает украситься, и благоухания, превосходящия всякия ароматы; о Боге в них говорится, по его словам, не только назидательно, но и усладительно, хотя нередко более в изступлении. "Увлекательные гимны (Симеона), в которых он изобразил свои стремления и свое счастье, пишет Голль, по своей непосредственной силе далеко превосходят все, что когда–либо произвела греческая христианская поэзия". Вот почти и все, что можно найти о гимнах преп. Симеона в западной литературе. Но к характеристике их сказать этого было бы слишком мало. Для того, чтобы лучше оттенить содержание и достоинства Божественных гимнов преп. Симеона, мы пытались сравнить их с замечательнейшею во всей мировой литературе автобиографиею — "Исповедию" бл. Августина. Но преп. Симеон дает в гимнах не автобиографию своего земного существования, а скорее описание своих небесных восхищений в рай, в неприступный свет — это обиталище Бога, и повествование о тех Божественных созерцаниях, неизреченных глаголах и сокровенных таинствах, которыя он сподобился там видеть, слышать и познать. В гимнах преп. Симеона слышится не голос смертнаго человека, говорящаго о земном и по-земному, но скорее голос безсмертной и обоженной души, вещающей о жизни сверхземной, равноангельной, небесной и Божественной.

Гимны преп. Симеона это — повесть души, говорящей не совсем обычною человеческою речью, а или покаянными вздохами и стонами или радостными восклицаниями и ликованиями; повесть, написанная не чернилами, а скорее слезами, слезами то скорби и сокрушения, то — радости и блаженства в Боге; повесть, записанная не на свитке только, но глубоко начертанная и запечатленная в уме, сердце и воле ея автора. Гимны преп. Симеона изображают историю души, от тьмы грехов восшедшей к Божественному свету, из глубины падения поднявшейся до высоты обожения. Гимны преп. Симеона это летопись души, повествующей о том, как она очистилась от страстей и пороков, убелилась слезами и покаянием, всецело соединилась с Богом, уневестилась Христу, приобщилась Его Божественной славы и в Нем нашла упокоение и блаженство. В гимнах преп. Симеона описано и запечатлелось как бы дыхание или трепетное биение души чистой, святой, безстрастной, Божественной, души, уязвленной любовию ко Христу и истаявающей от нея, воспламененной Божественным огнем и горящей внутри, непрестанно жаждущей воды живой, ненасытно алчущей хлеба небеснаго, постоянно влекущейся горе, к небу, к Божественному свету и к Богу.

Автор Божественных гимнов — не человек, седящий в юдоли земной и поющий скучныя песни земли, но как бы орел, то высоко парящий над земными высотами, едва касаясь их крыльями, то далеко улетающий в необозримую заоблачную синеву небес и оттуда приносящий небесные мотивы и песни. Как Моисей с горы Синая или как какой-либо небожитель с высоты небес, преп. Симеон вещает в своих гимнах о том, что не видится телесными очами, не слышится чувственными ушами, не обнимается человеческими понятиями и словами и не вмещается разсудочным мышлением; но что превышает всякия представления и понятия, всякий ум и речь и что познается только опытом: созерцается мысленными очами, воспринимается духовными чувствами, познается очистившимся и облагодатствованным умом и выражается в словах только отчасти. Преп. Симеон пытался сказать в гимнах нечто о порядках не земного бытия и земных отношений, а о потустороннем, горнем мире, куда он проникал отчасти, еще живя на земле во плоти, о Бытии безусловном, вечном, Божественном, о жизни безстрастных и равноангельных мужей и безплотных сил, о жизни духоносцев, о вещах небесных, таинственных и неизреченных, о том, чего око не видело, ухо не слышало и что на сердце человеческое не всходило (I Кор. 2, 9), и что поэтому совершенно непостижимо для нас, изумительно и странно. Преп. Симеон своими гимнами отрывает нашу мысль от земли, от видимаго мира и возводит ее на небеса, в какой-то иной мир, потусторонний, невидимый; изводит ее из тела, из обыденной обстановки греховной, страстной человеческой жизни и возносит в область Духа, в неведомую нам область каких-то иных явлений, в благодатную атмосферу чистоты, святости, безстрастия и Божественнаго света. В гимнах Симеона раскрываются пред читателем как бы те глубины Божественнаго ведения, которыя испытует лишь Дух Божий и заглянуть в которыя, даже на мгновение, не безопасно для ограниченнаго и слабаго человеческаго мышления. В Божественных гимнах преп. Симеона такая отрешенность от мира, такая одухотворенность, такая глубина духовнаго ведения, такая головокружительная высота совершенства, до которых едва ли когда еще достигал человек.

—————

Если таково содержание гимнов Симеона, если в них так много необычнаго для нас и непонятнаго, то отсюда для читателя гимнов является двоякая опасность: или совершенно не понять преп. Симеона, или худо его понять и перетолковать. Некоторым из читателей многое в гимнах, несомненно, покажется странным и непонятным, невероятным и невозможным, а кое-что — даже соблазном и безумием. Таковым читателям преп. Симеон может представиться по гимнам каким-то обольщенным и изступленным мечтателем. Этим читателям считаем долгом сказать следующее: сфера познания как вообще человеческаго, так и тем более всякаго частнаго лица слишком ограничена и узка; человек может постигнуть лишь то, что доступно его тварной природе, что вмещается в рамки пространственно-временных отношений, т. е. нашего настоящаго земного бытия. Кроме того, для каждого отдельнаго человека ясно и понятно лишь то, что он испытал и познал на своем личном маленьком опыте. Если так, то всякий сомневающийся и неверующий в праве сказать о непонятном и чудесном для него явлении лишь следующее: это непонятно для меня и в настоящее время, и только. Непонятное для частнаго опыта одного лица, быть может, понятно другому в силу его личнаго опыта; и невероятное для нас в настоящую минуту, быть может, станет для нас доступным и возможным когда-либо в будущем. Чтобы не оказаться во власти гнетущаго сомнения и неверия или не остаться с тупым самодовольством мнимаго мудреца-всезнайки, всякий человек должен слишком скромно думать как о себе, так и о сфере человеческаго познания вообще, и своего крохотнаго опыта отнюдь не обобщать до общечеловеческаго и универсальнаго.

Христианство, как благовестие о царствии Божием, о царствии небесном на земле, всегда было и будет соблазном и юродством для плотяного мудрования и для языческой мудрости мира сего. Об этом давно сказано и предсказано еще Самим Христом и Его Апостолами. И преп. Симеон Новый Богослов, который, по его словам, старался лишь обновить в людях евангельское учение и евангельскую жизнь и который в своих гимнах лишь вскрыл те глубокия тайны, которыя сокрыты и таятся в боголюбивой душе и верующем сердце человека, также неоднократно повторяет, что те вещи, о которых он пишет в гимнах, не только неведомы людям грешным, одержимым страстями, но и вообще непостижимы, неизреченны, невыразимы, неописуемы, неизобразимы, превосходят всякий ум и слово и что, будучи отчасти и для него самого непонятны, оне заставляют его трепетать в то время, когда он пишет и говорит о них. Мало того, преп. Симеон как бы сам предупреждает своих читателей, когда заявляет, что без опыта невозможно познать тех вещей, о которых он говорит, и что кто попытался бы вообразить и представить их в уме, тот обольщен был бы своим воображением и собственными фантазиями и далеко удалился бы от истины. Равно и ученик Симеона Никита Стифат в своем предисловии к гимнам, которое в настоящем переводе предпослано гимнам, говоря, что высота богословия Симеона и глубина его духовнаго ведения доступны лишь мужам безстрастным, святым и совершенным, в весьма сильных выражениях предостерегает духовно неопытных читателей от чтения гимнов, дабы вместо пользы они не получили вреда.

Всякий благоразумный читатель, думаем, согласится с нами, что мы либо совершенно чужды духовнаго опыта, либо слишком несовершенны в нем, а признав себя таковыми и все же желая ознакомиться с гимнами преп. Симеона, будем вместе с читателем, помнить, что мы своим разсудочным мышлением не можем понять и представить себе того, что совершенно недомысленно и сверхразсудочно, поэтому не будем и пытаться проникнуть в заповедную и чуждую нам область; но будем крайне осторожны и внимательны, чтобы своими низменными, земными представлениями не опошлить как-либо тех картин и образов, какие рисует преп. Симеон в своих гимнах, чтобы не набросить земной тени на кристальную чистоту души св. Отца, на его святую и безстрастную любовь к Богу, и не понять грубо-чувственно тех выражений и слов, какия он нашел для своих возвышеннейших мыслей и чувств в крайне бедном и несовершенном языке человеческом. Не будем, читатель, по причине своего маловерия и неверия отрицать дивныя чудеса в жизни тех, которым, по словам Христа, своею верою возможно и горы передвигать (Мф. 17, 20; 21, 21) и творить даже нечто большее того, что совершил Христос (Иоан. 14, 12); не будем своею собственною нечистотою и порочностию пятнать ту ослепительную белизну безстрастия, которой достиг преп. Симеон и подобные ему духоносные мужи. Единственным средством к тому, чтобы хотя сколько-нибудь понять высокия созерцания и необычайныя переживания преп. Симеона, является для читателя путь духовнаго опыта или точнейшее соблюдение всех тех предписаний, какия дает сам преп. Симеон как в своих словах, так отчасти и в Божественных гимнах. Доколе все эти предписания самым тщательным образом не выполнены нами, согласимся, читатель, что мы с вами не в праве судить такого великаго мужа, каковым был преп. Симеон Новый Богослов, и по крайней мере не будем отрицать возможности всего того невероятнаго и чудеснаго, что найдем в его гимнах.

Для читателей, не чуждых духовнаго опыта и знакомых с явлениями так называемой духовной прелести, при чтении гимнов преп. Симеона может возникнуть недоумение другого рода. Преп. Симеон так неприкровенно описывает свои видения и созерцания, так дерзновенно поучает решительно всех, так самоуверенно говорит о себе, что он воспринял Духа Святаго и что его устами говорит Сам Бог, так реально изображает свое собственное обожение, что для читателя естественно подумать: не прелесть ли все это? не следует ли считать все эти созерцания и откровения Симеона, все его вдохновенныя слова и речи прелестными, т. е. делом не подлиннаго христианскаго опыта и истинно духовной жизни, но явлениями призрачными, ложными, представляющими собою признаки обольщения и неправильнаго духовнаго делания? И в самом деле не находился ли автор предлагаемых в переводе гимнов в прелести? ведь он сам говорит, что некоторые считали его при жизни гордецом и прельщенным. — Нет, отвечаем, не находился, и по следующим основаниям. В гимнах преп. Симеона поражает не только высота его созерцаний и откровений, но и глубина его смирения и самоуничижения. Преп. Симеон постоянно обличает и укоряет себя за свои прошлыя и настоящия грехи и проступки; особенно безпощадно он бичует себя за грехи юности, с поразительной откровенностью исчисляя все свои пороки и преступления; с такою же откровенностию он сознается в тех мельчайших приражениях тщеславия и гордости, которыя вполне естественны были у Симеона в то время, когда он за свою святую жизнь и учение стал пользоваться всеобщею славою и известностью и своими беседами привлекал к себе весьма многих слушателей. Описывая свои необычайныя созерцания, преп. Симеон в то же время восклицает: "Кто я, о Боже и Творче всего, и что я сделал вообще доброе в жизни..., что Ты прославляешь меня презреннаго такою славою?" и пр. Вообще все гимны Симеона от начала и до конца проникнуты глубочайшим самоукорением и смирением. Постоянно называя себя странником, нищим, неученым, жалким, презренным, мытарем, разбойником, блудным, скверным, мерзким, нечистым и пр. и пр., преп. Симеон говорит, что он совершенно недостоин жизни, что он недостойно взирает на небо, недостойно попирает землю, недостойно смотрит на ближних и беседует с ними. Говоря, что он сделался весь грехом, преп. Симеон обзывает себя последним из всех людей, даже более того — он не считает себя и человеком, но худшим всех тварей: гадов, зверей и всех животных, даже худшим самих бесов. Такая непонятная нам глубина смирения является показателем необычайной высоты совершенства, но она отнюдь немыслима у человека прельщеннаго.

Преп. Симеон, как он сам говорит о себе, никогда не желал и не искал той Божественной славы и тех великих даров, каких сподобился от Бога, но, вспоминая грехи свои, искал лишь отпущения и прощения их. Мало того, еще находясь в мире, преп. Симеон от души возненавидел мирскую славу и бегал всех тех, кто говорил ему о ней. Но когда впоследствии эта слава вопреки желанию его пришла к нему, преп. Симеон молил Бога таким образом: "Не дай мне, Владыко, суетной славы мира сего, ни богатства гибнущаго... ни высокаго престола, ни начальства... соедини меня со смиренными, нищими и кроткими, дабы и я также сделался смиренным и кротким; и... благоволи мне оплакивать одни только грехи свои и иметь попечение об одном праведном суде Твоем...". Жизнеописатель Симеона и ученик его Никита Стифат говорит о преп. Симеоне, что у него была великая забота и постоянное попечение о том, чтобы его подвиги оставались ни для кого неизвестными. Если же Симеон предлагал иногда в беседах ради назидания слушателей уроки и примеры из своей жизни и собственнаго опыта, то никогда не говорил о себе прямо, а в третьем лице, как о ком-то другом. Только в четырех словах, помещенных в греческом издании и русском переводе последними (89-м, 90, 91 и 92), преп. Симеон, возсылая Богу благодарение за все "Его благодеяния к нему, ясно говорит о бывших ему видениях и откровениях. В одном из этих слов он замечает: "Я ничего не писал с тем, чтобы себя показать. Не дай Бог... Но, помня дарования, какия даровал Бог мне недостойному, благодарю и славлю Его, как благоутробнаго Владыку и благодетеля... и, чтобы не скрывать таланта, который Он мне дал, подобно худому и неключимому рабу, проповедую милость Его, исповедую благодать, всем показываю сделанное Им мне добро, чтобы подвигнуть тем и вас словом учения — восподвизаться получить и себе то, что получил я". В последнем же из указанных слов читаем: "Это пожелал я написать вам, братия мои, не для того, чтоб стяжать славу и быть прославленным от людей. Да не будет! Ибо такой человек безумен и чужд славы Божией. Но написал для того, чтоб вы увидели и познали безмерное человеколюбие Божие" и пр. "Се, говорит далее Симеон в самом конце слова, открыл я вам таинства, которыя были сокрыты во мне; ибо вижу, что близок конец жизни моей"... Из этого последняго замечания св. Отца видно, что четыре указанных слова Симеона написаны и сказаны им, очевидно, незадолго до смерти.

Что же касается гимнов преп. Симеона, то едва ли при жизни его они были известны многим, исключая разве только некоторых, весьма немногих гимнов. Гимны преп. Симеона, как выше было замечено, являются не чем иным, как его мемуарами или келейными записками, написанными, вероятно, большею частию в то время, когда преп. Симеон удалился на безмолвие — в затвор. Преп. Симеон писал свои гимны не почему-либо другому (о чем также сказано выше), как потому, что не мог умолчать о своих чудесных видениях и созерцаниях, не мог не излить хотя бы в книге или на свитке волновавших и переполнявших его душу мыслей и чувств. Никита Стифат пишет в житии Симеона, что св. Отец еще при жизни поведал ему, как ближайшему ученику, все свои тайны и передал все свои писания с тем, чтобы он обнародовал их впоследствии. Если Никита, выпуская гимны преп. Симеона, счел нужным написать к ним особое предисловие с предостережением духовно неопытным читателям, то отсюда с несомненностию следует заключить, что гимны преп. Симеона при жизни его оставались неизвестными и впервые опубликованы были лишь по смерти Симеона учеником его.

В Божественных гимнах Симеона описываются такия видения и откровения, какия сравнительно редко встречаются в писаниях других отцов. Но отсюда еще не следует заключать, что их не было и в жизни других св. подвижников; подобных видений и откровений сподоблялись, без сомнения, и другие угодники, только преп. Симеон по данному ему дарованию поведал о своих созерцаниях и переживаниях с необычайной ясностию, откровенностию и подробностию, тогда как другие святые или совсем умолчали о своих духовных переживаниях или поведали только весьма немногое. Однако несомненно и то, что преп. Симеон удостоился некоторых необычайных дарований и созерцаний, каких удостаивались далеко не все подвижники. Если преп. Симеон в своих гимнах так уверенно говорит о себе и так смело обличает всех, то это потому, конечно, что обильно воспринятая им благодать Божия и необычайно реальное чувство необманчивости своих переживаний, подтверждаемое многолетним подвижническим опытом св. Отца, сообщали ему и великое дерзновение и давали право говорить именно таким образом, подобно тому, как говорил о себе и ап. Павел.

Обо всем этом свидетельствуют такия, например, сильныя места из гимнов и слов преп. Симеона: "Хотя и говорят, пишет Симеон, что я, раб Твой, прельщаюсь, но я никогда не поверю, видя Тебя, Бога моего, и созерцая пречистое и Божественное лицо Твое, и воспринимая от него Твои Божественныя озарения, и будучи просвещаем Духом в умных очах своих". Или еще: "я с дерзновением, говорит Симеон, возглашаю, что если я не мудрствую и не говорю, что говорят и мудрствуют Апостолы и св. отцы, если не повторяю только Божиих словес, сказанных во св. Евангелии..., да будет на мне анафема от Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа чрез Духа Святаго..., и вы не заткните только уши свои, чтоб не слышать слов моих, но побейте меня камнями и убейте, как нечестиваго и безбожнаго". В гимнах преп. Симеона для нас очень много чудеснаго, необычайнаго и даже невероятнаго и страннаго; но это потому, что сами мы далеки от царствия Божия и ни в понятиях своих, ни в жизни не усвоили юродства христианской проповеди, но и мыслим и живем полуязычески.

Наконец, как на последнее доказательство того, что видения и созерцания Симеона не были прелестными, укажем на чудеса его и на прославление. Еще при жизни преп. Симеон делал предсказания и совершил несколько чудесных исцелений, равно как и вскоре же по смерти им совершено немало разнаго рода чудес. Все эти предсказания и чудеса преп. Симеона весьма подробно описаны в житии его, в котором повествуется и об открытии мощей преп. Симеона; это последнее произошло через тридцать лет после смерти Преподобнаго. Все это в совокупности взятое уверяет нас в том, что преп. Симеон отнюдь не находился в прелести, но что его видения и созерцания и все духовныя переживания суть подлинно-благодатная жизнь во Христе, подлинно-христианская мистика, а его речи и учение, содержащияся как в словах, так и в гимнах, естественное выражение и плод истинно-духовной христианской жизни. Преп. Симеон не только сам чужд был духовной прелести, но и других учил и учит распознавать ее и бегать. Умудренный долгим опытом и будучи тонким знатоком духовнаго делания, преп. Симеон в слове "о трех образах внимания и молитвы" указывает правильный и неправильные способы молитвеннаго делания. В этом слове Симеон сам сообщает точные признаки прелести и говорит о разных видах ея. После этого подозревать Симеона Новаго Богослова в прелести теряются всякия основания.

—————

Божественные гимны преп. Симеона написаны, как выше замечено, в поэтической, стихотворной форме, однако не в форме античной, классической поэзии. Древние греки точно наблюдали в стихах количественность, т. е. долготу и краткость слогов; но в позднейшия времена у греков строгое соблюдение количественности стало упускаться из виду. В 10 веке в Византии возникли, очевидно из народной поэзии, так называемые политические стихи, в которых мы и видим пренебрежение количественностию; в этих стихах строка за строкой наблюдается лишь одно и то же число слогов и известное направление ударений. Самым употребительнейшим стихом такого рода является 15-слоговой ямбический, происшедший, вероятно, как думают, из подражания восьмистопному (т. е. 16-слоговому) ямбу или трохею. Менее употребителен 12-слоговой политический стих. Политические стихи получили свое название оттого, что они сделались в Византии гражданскими — общедоступными и общеупотребительными в противоположность классической поэзии, которая и у греков впоследствии стала доступною лишь немногим. Этого рода стихи, употреблявшиеся в греческой литературе в произведениях, разсчитанных на общенародное употребление, до настоящаго времени во всех греческих странах являются почти единственным стихотворным размером народных песен. Преп. Симеон писал свои гимны, за исключением немногих, именно такими, политическими стихами, которые в его время вошли уже во всеобщее употребление. Из 60 данных в настоящем переводе гимнов Симеона огромное большинство написано типичным 15-слоговым политическим стихом, значительное меньшинство — 12-слоговым стихом (всего 14 гимнов) и лишь 8 гимнов написаны восьмистопным ямбом.

Если гимны Симеона написаны в поэтической, стихотворной форме, то в них нельзя искать ни догматической точности в изложении истин веры, ни вообще строго относиться к отдельным словам и выражениям автора. Гимны преп. Симеона это — лирическия излияния его глубокорелигиозных чувств, а не сухое и спокойное изложение христианскаго вероучения и нравоучения. В гимнах преп. Симеон выражается свободно, непринужденно, как лирик-поэт, а не как догматист, преследуя не только ясность и точность мысли, но и красоту формы. Так как Симеону нужно было придать своим мыслям стихотворную форму и постоянно приходилось высчитывать число слогов в стихе и наблюдать известный ритм в ударениях, то поэтому в гимнах мы не везде встречаем полное, ясное и отчетливое изложение мыслей. В словах или беседах Симеон выражается обычно более просто, более ясно и определенно; поэтому гимны преп. Симеона и следует сличать с его словами.

В каталогах и описаниях различных библиотек гимны преп. Симеона Новаго Богослова встречаются в довольно древних рукописях, начиная с 12 века и позднее; такия рукописи имеются в Парижской национальной библиотеке, Венецианской, Патмосской, Баварской и др. Для нас доступны были рукописи Афонских монастырей, наиболее ценныя из которых, мы здесь и укажем. Не говоря о рукописях, содержащих в себе отрывки из гимнов Симеона, каковыя греческия рукописи имеются и в нашей Синодальной библиотеке, назовем те Афонския рукописи, в которых имеются собрания гимнов преп. Симеона. Такова Дионисиатская рукопись № 220 (в каталоге Ламброса т. I, № 3754), заключающая в себе вместе с житием и словами преп. Симеона и 12 гимнов его, преимущественно нравственно-аскетическаго и назидательнаго содержания, и несколько отрывков из других гимнов; но рукопись эта не древняя — 17 века, и помещенные в ней гимны все имеются в печатном греческом издании. Подобное же собрание гимнов числом 11 мы нашли в двух рукописях Афонскаго Пантелеимонова монастыря № 157а и 158 (каталог Ламброса т. II, №№ 5664 и 5665), которыя еще менее ценны, как принадлежащия 18 веку. Весьма ценною оказалась для нас рукопись того же монастыря № 670 (в каталоге Ламброса т. II, № 6177), не сама по себе, так как она совсем позднейшаго времени — 19 века, а как копия Патмосскаго кодекса 14 века № 427, содержащаго в себе почти исключительно одни творения Симеона Новаго Богослова. Эта Патмосская рукопись и названная копия ея содержат в большей части гимны преп. Симеона, которым предпослано предисловие к гимнам ученика Симеонова Никиты Стифата и полное оглавление гимнов числом 58. Указанное число гимнов, надо полагать, является наиболее полным собранием их, так как в тех описаниях рукописей, где показано число гимнов преп. Симеона, оно является значительно меньшим, и так как Алляций, ознакомившийся с гимнами Симеона по западным рукописям, указывает их не более, не менее, как тоже 58, и в том же порядке, что и в Патмосской рукописи. Вот этою-то копиею Патмосскаго кодекса мы и воспользовались для своего перевода, которую постоянно и цитируем в примечаниях к гимнам (для краткости называя ее просто Патмосскою рукописью). К сожалению, в ней, как и в самом Патмосском кодексе, уцелели не все гимны, а лишь первых 35 или даже 34, прочие же не сохранились за утратою конца кодекса. Однако эта утрата не столь существенна и важна, в виду того, что все утраченные гимны Патмосской рукописи, начиная с 35-го и до конца, в подлинном тексте имеются в греческом издании творений Симеона, за исключением лишь одного 53 гимна, который, к сожалению, так и остался для нас неизвестным. Однако следует заметить, что и Патмосская рукопись даже в целом ея виде не дает нам еще полнаго числа всех написанных преп. Симеоном гимнов: один из панегиристов Симеона говорит о нем, что он составил стихов числом 10752, между тем как общая сумма стихов, заключающихся в 60 переведенных нами гимнах равняется, по нашему подсчету, приблизительно десяти тысячам; значит, свыше семисот или около восьмисот стихов Симеона остаются для нас неизвестными.

Переводить гимны преп. Симеона на русский язык нам пришлось первоначально с латинскаго их перевода по Патрологии Миня, перевода, сделаннаго Понтаном и содержащаго в себе 40 глав или гимнов. Печатное греческое издание творений Симеона Новаго Богослова, заключающее в себе во 2-й части подлинный текст 55 гимнов, мы впервые могли увидеть и приобрести лишь на Афоне. Сличив свой перевод с подлинным текстом гимнов и исправив его, мы оставили почти все имеющиеся в латинском переводе гимны в той же внешней форме, в какой перевели их с латинскаго, т. е. в прозаической (так как по-латински они переведены прозою). Те же гимны, которые пришлось переводить прямо с подлинника, мы сочли более удобным перевести постишно; отсюда у нас вполне естественно получилось неоднообразие внешней формы перевода, какового впрочем и нельзя было избежать, так как из латинскаго перевода приходилось делать вставки и добавления к подлинному тексту. Эти вставки и добавления в нашем переводе взяты обычно в скобах и отмечены в примечаниях под строкою, равно как и то, чего нет в латинском переводе по сравнению с нашим греческим текстом, мы также старались отмечать под строкою. Круглыми скобами ( ) отмечены в настоящем переводе не только заимствования из латинскаго перевода, но и те слова и выражения, которых хотя и нет в греческом тексте, но которыя непосредственно в нем подразумеваются или скрыты в значении греческих слов; в прямых же скобах [ ] мы ставили слова, внесенныя по необходимости для ясности и смысла речи и которыя, отсутствуя в подлиннике, могут быть подразумеваемы только с наибольшею вероятностию.

В основу настоящаго русскаго перевода гимнов положен подлинный греческий текст их имеющийся в греческом издании творений Симеона Новаго Богослова. Но так как это издание является весьма несовершенным по множеству опечаток и другим упущениям, то при переводе нам немало помог латинский текст гимнов: но несравненно большую услугу оказала нам копия Патмосской рукописи: сличая имеющийся в ней текст гимнов с печатным греческим текстом, мы, во-первых, исправляли по ней его корректурныя ошибки, нередко делая при этом предпочтение ея тексту пред печатным, а во-вторых, заимствовали из нея отсутствующие в греческом издании стихи, а иногда, и целыя большия вставки, что все также отмечено при переводе в подстрочных примечаниях. Кроме того, из Патмосской рукописи нами переведено предисловие к гимнам преп. Симеона, написанное учеником его Никитою Стифатом, которое в греческом издании творений Симеона напечатано не в подлиннике, а на новогреческом диалекте, и еще три гимна: 57, 58 и 59, два из которых имеются в латинском переводе, а один — последний нигде не напечатан. Подлинный текст предисловия Никиты Стифата, трех указанных гимнов и еще одного маленькаго — самаго последняго 60-го гимна, взятого из Афонской Ксенофской рукописи 14 в. № 36 (см. каталог Ламброса т. I, № 738), напечатан при настоящем переводе в приложении I (которое, равно как и приложение II имеются не при всех экземплярах настоящаго издания). Таким образом то, что переведено здесь на русский язык, но доселе не было издано в печати, все это и дано в подлинном тексте, как первое приложение к настоящему изданию.

Четыре последние в нашем переводе гимна: 57-60 не вошли в греческое издание творений Симеона по весьма понятным причинам: 57 гимн — частнаго характера и, несомненно, написан преп. Симеоном по поводу смерти одного из близких к нему лиц; в 58 гимне высказываются, и при том весьма откровенно, очень смелыя мысли о всецелом обожении человека, которыя однако тесно связаны со всею богословскою системою преп. Симеона и находят для себя параллели и в других местах его творений; 59 гимн есть не что иное, как пространное послание, только написанное стихами по одному частному случаю в жизни преп. Симеона, и скорее походит на богословский трактат, чем на гимн; 60 же гимн есть собственно небольшая эпиграмма к одному из слов преп. Симеона. Хотя все эти гимны и не вошли, говорим, в греческое издание творений Симеона Новаго Богослова, однако в подлинности их не может быть никаких сомнений. Гимны 57 и 58 имеются не только в Патмосской рукописи, но указаны и Алляцием в полном оглавлении гимнов Симеона и существуют, кроме того, и в латинском переводе среди других гимнов Симеона. Что 59 гимн написан именно преп. Симеоном — об этом со всею очевидностию говорит житие его, в некоторых списках котораго он целиком даже и помещается. Наконец, 60 гимн с именем Симеона Новаго Богослова имеется во многих рукописях, в которых он помещен обычно при известном слове Симеона "о трех образах внимания и молитвы". Кроме того, нужно сказать, что во всех этих гимнах развиваются излюбленныя идеи Симеона Новаго Богослова.

Скорее, думается, можно сомневаться в подлинности 54 гимна, представляющего собою молитву ко Св. Троице. Эта молитва в славянском переводе имеется в некоторых старых рукописных и в старопечатных следованных псалтирях, но не с именем Симеона Новаго Богослова, а — Симеона Метафраста. Вот одно основание. Другим основанием к тому, чтобы сомневаться в принадлежности этой молитвы Симеону Новому Богослову, может служить то, что она хотя и написана политическими стихами (в 12 слогов), но имеет довольно своеобразную, не встречающуюся в других гимнах Симеона форму, состоящую в неоднократном повторении одного и того же стиха в начале молитвы и в постоянном параллелизме весьма многих выражений и слов во всем почти дальнейшем тексте молитвы. Однако ни то, ни другое основание не являются достаточными для отрицания подлинности этого Симеонова гимна или молитвы. Каким образом эта молитва могла быть ошибочно надписана именем Симеона Метафраста, об этом сказано нами в примечании к ней (на стр. 245). В данном же месте в пользу принадлежности указанной молитвы Симеону Новому Богослову присоединим еще следующее: точный анализ содержания данной молитвы показывает, что она от начала и до конца состоит не только из мыслей, но и выражений, особенно характерных именно для Симеона Новаго Богослова, и не содержит в себе почти ничего новаго по сравнению с тем, что сказано в прочих гимнах Симеона.

В качестве второго приложения к настоящему переводу гимнов Симеона предлагается (имеющийся не при всех экземплярах) предметный указатель, но не к одним гимнам, а вместе и к словам преп. Симеона, которыя переведены на русский язык еп. Феофаном и изданы в двух выпусках, так как при этих последних никакого указателя не имеется. Предлагаем читателям предварительно просмотреть помещенныя в конце книги поправки, касающияся главным образом перевода, и сделать соответствующия исправления в тексте книги.

Иеромонах Пантелеимон

Избранные гимны преподобного Симеона Нового Богослова 

1. СВЯТОГО ОТЦА НАШЕГО СИМЕОНА МИСТИЧЕСКАЯ МОЛИТВА, В КОТОРОЙ ОН ПРИЗЫВАЕТ СВЯТОГО ДУХА, СОЗЕРЦАЯ ЕГО

2. КТО ЕСТЬ МОНАХ, И КАКОЕ ЕГО ДЕЛАНИЕ, И НА КАКУЮ ВЫСОТУ СОЗЕРЦАНИЯ ВЗОШЕЛ ЭТОТ (СВЯТОЙ ОТЕЦ)

3. ПОУЧЕНИЕ К МОНАХАМ, НЕДАВНО ОТРЕКШИМСЯ ОТ МИРА И ОТ ТОГО, ЧТО В МИРЕ; А ТАКЖЕ О ТОМ, КАКУЮ ВЕРУ НУЖНО ИМЕТЬ ПО ОТНОШЕНИЮ К СВОЕМУ (ДУХОВНОМУ) ОТЦУ

4. АЛФАВИТ В ДВУСТИШИЯХ, ПОБУЖДАЮЩИЙ И НАСТАВЛЯЮЩИЙ НА ПУТЬ К СОВЕРШЕНСТВУ ЖИЗНИ ТОГО, КТО НЕДАВНО УДАЛИЛСЯ ОТ МИРА

5. ЧЕТВЕРОСТИШИЯ О ЛЮБВИ К БОГУ

6.  МОЛЕНИЕ БОГУ. И О ТОМ, КАК (СВЯТОЙ СИМЕОН), СОЕДИНЯЯСЬ С БОГОМ И ВИДЯ СЛАВУ БОЖИЮ, ПРИХОДИЛ В ИЗУМЛЕНИЕ

7.  О ТОМ, ЧТО СТАВШИЙ ПРИЧАСТНИКОМ СВЯТОГО ДУХА, ВОСХИЩАЕМЫЙ ЕГО СВЕТОМ, ВОЗНОСИТСЯ НАД ВСЕМИ СТРАСТЯМИ, НЕ ПРЕТЕРПЕВАЯ ВРЕДА ОТ ПРИБЛИЖЕНИЯ ИХ

8.  О ТОМ, ЧТО СМЕРТЬ, К СОЖАЛЕНИЮ, КАСАЕТСЯ И ВЕСЬМА КРЕПКИХ

9.  ЗДЕСЬ ОТЕЦ С ИЗУМЛЕНИЕМ РАССКАЗЫВАЕТ О ТОМ, КАК ОН ВИДЕЛ БОГА, ПОДОБНО АПОСТОЛАМ ПАВЛУ И СТЕФАНУ

10.  БЛАГОДАРЕНИЕ БОГУ ЗА ДАРЫ, КОТОРЫХ (СВЯТОЙ СИМЕОН) УДОСТОИЛСЯ ОТ НЕГО.И О ТОМ, ЧТО ИГУМЕНСТВО И СВЯЩЕНСТВО СТРАШНО ДАЖЕ ДЛЯ АНГЕЛОВ

11.  О ТОМ, ЧТО ОДНО ТОЛЬКО БОЖЕСТВО ЖЕЛАННО И ВОЖДЕЛЕННО ПО ПРИРОДЕ, И ДЛЯ ПРИОБЩИВШЕГОСЯ К НЕМУ ОНО БЫВАЕТ ПРИЧАСТИЕМ БЛАГ

12.  УЧЕНИЕ С БОГОСЛОВИЕМ, ГДЕ ГОВОРИТСЯ О СВЯЩЕНСТВЕ И О БЕССТРАСТНОМ СОЗЕРЦАНИИ

13.  КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ МОНАХ И КАКОЕ ЕГО ДЕЛАНИЕ, КАКОЕ ПРЕУСПЕЯНИЕ И ВОСХОЖДЕНИЕ

14.  ОБ УМСТВЕННОМ ОТКРОВЕНИИ ДЕЙСТВИЙ БОЖЕСТВЕННОГО СВЕТА И ОБ УМСТВЕННОМ И БОЖЕСТВЕННОМ ДЕЛАНИИ БЛАГОЧЕСТИВОЙ ЖИЗНИ

15.  О ТОМ, ЧТО ВСЕ СВЯТЫЕ, БУДУЧИ ОЗАРЯЕМЫ, ПРОСВЕЩАЮТСЯ И ВИДЯТ СЛАВУ БОЖЬЮ, НАСКОЛЬКО ВОЗМОЖНО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ ВИДЕТЬ БОГА

16.  ИЗЪЯВЛЕНИЕ БЛАГОДАРНОСТИ ЗА БОЖЬИ ДАРЫ. И КАК ПИШУЩИЙ ЭТО ОТЕЦ ИСПЫТЫВАЛ НА СЕБЕ ДЕЙСТВИЯ СВЯТОГО ДУХА. И ПОУЧЕНИЕ, ИЗРЕЧЕННОЕ ОТ ЛИЦА БОГА, О ТОМ, ЧТО НУЖНО ДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ СПАСЕНИЕ СПАСАЮЩИХСЯ

17.  О ТОМ, ЧТО ТЕ, КОТОРЫЕ УЖЕ ЗДЕСЬ ЧЕРЕЗ ПРИЧАСТИЕ СВЯТОГО ДУХА СОЕДИНИЛИСЬ С БОГОМ, БУДУТ И ПОСЛЕ СМЕРТИ ПРЕБЫВАТЬ С НИМ. С ТЕМИ ЖЕ, КОТОРЫЕ НЕ ТАКОВЫ, ПРОИЗОЙДЕТ ПРОТИВОПОЛОЖНОЕ

18.  ЧТО ОЗНАЧАЕТ БЫТЬ “ПО ОБРАЗУ”, И О ТОМ, ЧТО ЧЕЛОВЕК СПРАВЕДЛИВО СЧИТАЕТСЯ ОБРАЗОМ ПЕРВООБРАЗА. И ЧТО ЛЮБЯЩИЙ ВРАГОВ, КАК БЛАГОДЕТЕЛЕЙ, ЯВЛЯЕТСЯ ПОДРАЖАТЕЛЕМ БОГА, И ПОТОМУ, СТАВ ПРИЧАСТНИКОМ СВЯТОГО ДУХА, ОН БЫВАЕТ БОГОМ ПО УСЫНОВЛЕНИЮ И БЛАГОДАТИ, БУДУЧИ ПОЗНАВАЕМ ТОЛЬКО ТЕМИ, В КОМ ДЕЙСТВУЕТ СВЯТОЙ ДУХ

19.  О ТОЧНЕЙШЕМ БОГОСЛОВИИ И О ТОМ, ЧТО НЕ ВИДЯЩИЙ СЛАВУ БОЖИЮ ХУЖЕ СЛЕПЫХ

20.  СЛОВО В ФОРМЕ ДИАЛОГА МЕЖДУ БОГОМ И АВТОРОМ ЭТИХ СЛОВ. И О ТОМ, КАК, ПРОСВЕЩАЕМЫЙ СВЯТЫМ ДУХОМ, ЭТОТ БОЖЕСТВЕННЫЙ ОТЕЦ (СИМЕОН) БЕСЕДОВАЛ С БОГОМ И ОТ НЕГО ТАИНСТВЕННО УЗНАВАЛ БОЖЕСТВЕННОЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

21.  МОЛИТВА К БОГУ — ПРОСИТЕЛЬНАЯ И БЛАГОДАРСТВЕННАЯ ЗА ВСЕ, ЧТО БЫЛО С НИМ (СВ. СИМЕОНОМ)

22.  О ТОМ, ЧТО ВОЗЛЮБИВШИЙ БОГА НЕНАВИДИТ МИР

23.  ПУТЬ К СОЗЕРЦАНИЮ БОЖЕСТВЕННОГО СВЕТА

24.  ОБЩЕЕ НАСТАВЛЕНИЕ С ОБЛИЧЕНИЕМ КО ВСЕМ: ЦАРЯМ, АРХИЕРЕЯМ, СВЯЩЕННИКАМ, МОНАХАМ И МИРЯНАМ, ИЗРЕЧЕННОЕ И ИЗРЕКАЕМОЕ ОТ УСТ БОЖЬИХ

Послесловие

1. ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ

2. МЕТРИКА ГИМНОВ

З. ЯЗЫК И СТИЛЬ ГИМНОВ

4. ТЕКСТ ГИМНОВ В РУКОПИСНОЙ ТРАДИЦИИ

5. О СТИХОТВОРНОМ ПЕРЕВОДЕ ГИМНОВ ПРЕПОДОБНОГО СИМЕОНА

№ 1 наверх


СВЯТОГО ОТЦА НАШЕГО СИМЕОНА МИСТИЧЕСКАЯ МОЛИТВА, В КОТОРОЙ ОН ПРИЗЫВАЕТ СВЯТОГО ДУХА, СОЗЕРЦАЯ ЕГО[1].

Прииди, свет истинный!
Прииди, жизнь вечная!
Прииди, сокровенное таинство!
Прииди, безымянное сокровище!
Прииди, неизреченное могущество!
Прииди, непостижимое лицо!
Прииди, непрестанное ликование!
Прииди, невечерний свет!
Прииди, истинная надежда всех стремящихся к спасению!
Прииди, лежащих пробуждение!
Прииди, мертвых пробуждение!
Прииди, могущественный, всегда творящий, претворяющий и изменяющий все одним движением воли!
Прииди, невидимый, совершенно неосязаемый и неизведанный!
Прииди, всегда остающийся неподвижным и (вместе с тем) ежечасно весь движущийся, и приходящий к нам, лежащим в аду- Ты, Который выше всех небес!
Прииди, имя всегда желанное и везде повторяемое, хотя для нас совершенно невозможно сказать, кто Ты, и узнать, каков Ты или откуда Ты!
Прииди, радость вечная!
Прииди, венец неувядающий!
Прииди, порфира великого Бога и Царя нашего!
Прииди, пояс кристалловидный и усыпанный драгоценными камнями!
Прииди, подножие[2] неприступное!
Прииди, царская багряница и поистине самодержавная десница!
Прииди Ты, Которого возлюбила и любит несчастная моя душа!
Прииди Один к одному, ибо я одинок, как Ты видишь!
Прииди, отделивший меня от всех и сделавший одиноким на земле!
Прииди, Сам ставший во мне влечением и сделавший, чтобы я тосковал о Тебе, совершенно недоступном!
Прииди, дыхание мое и жизнь!
Прииди, утешение смиренной моей души!
Прииди, радость и слава и постоянное мое наслаждение!
Благодарю Тебя, что Ты — Сущий над всеми Бог — сделался со мной единым духом неслитно, непреложно, неизменно, и Сам стал для меня всем во всем: пищей неизреченной и получаемой даром, постоянно переполняющий уста моей души и стремительно текущей в источнике сердца моего, одеждой блистающей и опаляющей демонов, очищением, омывающим меня бессмертными и святыми слезами, которые дарует Твое присутствие тем, к кому Ты приходишь.
Благодарю Тебя, что Ты стал для меня светом невечерним и солнцем священным — Ты, Который нигде не можешь скрыться и все наполняешь Твоей славой. Ибо никогда Ты ни от кого не скрывался, но мы всегда скрываемся от Тебя, не желая прийти к Тебе. Да и где Ты скроешься, нигде не имеющий места Твоего отдохновения? Или зачем бы Ты скрылся, не отвращяющийся ни от кого, никем не пренебрегающий?
Итак, ныне вселись в меня, о Владыко, и обитай и пребывай во мне, рабе Твоем, неразлучно и нераздельно до смерти, о Благой, чтобы я и во время исхода моего(из жизни) и после исхода пребывал в Тебе, о Добрый, и соцарствовал с Тобой — Сущим над всеми Богом.
Останься, Владыко, и не оставь меня одного, чтобы враги мои, всегда стремящиеся поглотить душу мою, придя и найдя Тебя пребывающим во мне, убежали прочь, и чтобы они оказались бессильными против меня, увидев, что Ты, Всемогущий, живешь внутри (жизни), в доме смиренной моей души.
Да, Владыко! Как вспомнил Ты меня, когда я жил в мире, и Сам избрал меня, когда я (еще) не знал Тебя, отделив от мира и поставив перед лицом Твоей славы, так и теперь, обитая во мне, сохрани меня всегда стоящим внутри и неподвижным. Чтобы видя Тебя постоянно, я — мертвый — жил, и имея Тебя, я- всегда бедный — был богат и стал богаче всех царей, и вкушая и пия Тебя, и ежечасно облекаясь в Тебя, наслаждался неизреченными благами.
Ибо Ты — всякое благо, и всякая слава, и всякая сладость, и Тебе подобает слава — Святой и Единосущной и Животворящей Троице, Которую все верные в Отце и Сыне и Святом Духе почитают и познают, Которой поклоняются и служат всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

[1] Эта молитва, в отличие от остальных гимнов, написана прозой.
[2] Букв. “обувь”.

№ 2

КТО ЕСТЬ МОНАХ, И КАКОЕ ЕГО ДЕЛАНИЕ, И НА КАКУЮ ВЫСОТУ СОЗЕРЦАНИЯ ВЗОШЕЛ ЭТОТ (СВЯТОЙ ОТЕЦ) (3; 47)[1]

Монах есть тот, кто миру непричастен[2],
Кто говорит всегда с одним лишь Богом,
Кто, видя Бога, сам бывает видим,
Любя Его, он Им любим бывает
И, светом становясь, всегда сияет.

Монаха хвалят — все равно он нищий,
В дом приглашают — все равно он странник.
О дивное, немыслимое чудо!
Среди богатств безмерных — я нуждаюсь,
Владея многим — остаюсь я беден,
Среди обилья вод — томлюсь я жаждой.

Кто даст мне то, что я уже имею?
И где найду Того, Кого я вижу?
Как удержу Того, Кто в сердце дышит[3],
Но вне всего, Незримый, пребывает?
Имеяй уши слышати — да слышит[4],
Словам безумца с трепетом внимая![5]


[1] Гимн написан двенадцатисложным ямбическим триметром. Здесь и далее первая цифра в скобках после заглавия гимна означает его порядковый номер по изданию Sources Chrйtiennes; вторая цифра, после точки с запятой, означает порядковый номер гимна в русском переводе иером. Пантелеимона (Сергиев Посад, 1917).
[2] Букв. “не смешан с миром”.
[3] Букв. “Того, Кто внутри меня”.
[4] Ср. Мф. 11:15.
[5] Букв. “правильно понимая слова неграмотного”. Называя себя agrammatos (неграмотный, невежда, неуч), преп. Симеон подчеркивает свою непричастность “внешней” (мирской) учености

№ 3


ПОУЧЕНИЕ К МОНАХАМ, НЕДАВНО ОТРЕКШИМСЯ ОТ МИРА И ОТ ТОГО, ЧТО В МИРЕ;
А ТАКЖЕ О ТОМ, КАКУЮ ВЕРУ НУЖНО ИМЕТЬ ПО ОТНОШЕНИЮ К СВОЕМУ (ДУХОВНОМУ) ОТЦУ (4; 19)[1]

Оставь весь мир и то, что в мире,
Лишь плач блаженный восприми,
Рыдай о злых твоих деяньях,
Ибо они тебя лишили
Христа — Творца и всех святых.
И кроме этого не думай
Ты ни о чем другом: забудь
О теле, как о чем-то чуждом,
И, глядя вниз, как осужденный,
Как на распятие ведомый,
Всегда из сердца воздыхай.
Лицо свое омой слезами,
Не омывай водою ноги,
Что на недоброе спешили,
Не простирай бесстыдно руки,
Но их согбенными держи,
Ведь ты в сей жизни не однажды
Употреблял их для греха.
Язык свой укрощать старайся,
Ведь он на грех весьма подвижен
И многих с доброго пути
Он сбил людей весьма великих,
Их царства Божия лишив.
Но если хочешь овладеть им,
То прежде уши загради:
Старайся никогда не слушать
Постыдных суетных речей,
А только слушай наставленья
Отца духовного. Как Богу,
Ему смиренно отвечай,
Свои все мысли исповедуй
И не скрывай дурных желаний.
Без воли старца твоего
Не смей ни спать, ни есть, ни пить,
Когда же все сие исполнишь,
Не думай много о себе,
Не мни, что подвиг совершил ты:
Хоть сеял ты в труде и поте,
Но не собрал еще плодов.
Не обольщайся и не думай,
Что ты заслуживаешь славы,
Пока внутри не приобрел
Очей души, пока слезами
Не оросил ты уши сердца,
От всякой скверны их омыв,
Пока не начал ты духовно
Все видеть и духовно слышать,
Пола не стал ты изменяться
Всецело чувствами своими.
Ибо ты многое тогда
Неизреченное увидишь,
Еще же более услышишь -
То, перед чем язык немеет,
Перед чем бледнеют все слова.
Духовно слышать — это чудо,
Кто стал таким, о нуждах плоти
Не помышляет никогда:
Он по земле легко шагает,
Как бы по воздуху. Всегда
Он видит все до самых бездн,
В творения Божии вникая,
Творца он всюду узнает,
И, пораженный страхом, Бога
Он поклоняясь, прославляет.
Познать могущество Творца
Способен далеко не каждый,
Хоть многим кажется, что знают
Они о нем, но ты поверь мне -
Все заблуждаются они.
Об этом знают только те,
Кто просвещен небесным светом,
А остальные все — увы! -
В незнанье полном оставаясь,
Омрачены ужасной тьмой,
Еще ужаснее, чем бесы.

О всех Творец, Господь и Бог!
Ты, из земли меня создавший
Живым и смертным существом,
Почтивший — смертного — бессмертьем,
Ты, даровавший мне способность
Жить, говорить, передвигаться
И прославлять Тебя, Творца,
Ты Сам, Владыко всех и Боже,
Дай мне несчастному просить
И умолять Тебя разумно.
Ведь я по истине не знаю
Никак пришел я в этот мир,
Ни в чем земных предметов сущность.
Я не могу сказать, о Боже,
Что — зрение мое, и что -
Предметы, видимые мною.
Осуетились мы, все люди,
И не способны мы иметь
Сужденье здравое об этом.
Вчера пришел я в этот мир
И завтра отойду отсюда,
А мню, что буду здесь всегда.
Всем говорю я, что Ты — Бог мой,
Однако каждый день делами
Я отрекаюсь от Тебя.
Учу, что Ты — Творец всего,
Однако всячески стараюсь
Иметь все вещи без Тебя.
Ты царствуешь над всей землею,
Над высотой и глубиной,
Один лишь я, не трепеща,
Тебе противиться пытаюсь.
Но я, бессильный и несчастный,
К Тебе взываю: помоги
Отвергнуть все души пороки,
Ведь сокрушают душу мне
Пустая гордость и надменность.
Дай руку помощи, Владыко,
Смиренье даруй и очисти
Души моей нечистоту!
Подай мне слезы покаянья.
Подай спасительные слезы,
Что для души всегда желанны,
Что очищают мрак ума,
Что вновь меня являют светлым,
Тебя стремящимся увидеть —
Свет мира, Свет очей моих -
Что омывают скверну сердца,
В котором множество пороков,
В котором скорбь и неприязнь
К тем, кто устроили мне ссылку[2],
Сказать бы лучше — к господам,
Владыкам и друзьям моим.
За зло воздай им, о Христос мой,
Богатым вечным утешеньем,
Божественною благодатью,
Что уготовал Ты навек
Всем, кто Тебя душею жаждут,
Кто любят горячо Тебя!



[1] Гимн написан двенадцатисложным ямбическим триметром.
[2] Букв. “к тем, кто разыграли драму (спектакль) с моим изгнанием”. Речь идет о Стефане Никомидийском и других, которые добились изгнания преп. Симеона из монастыря св. Мамаса и его ссылки в Хрисополь

№ 4


АЛФАВИТ В ДВУСТИШИЯХ, ПОБУЖДАЮЩИЙ И НАСТАВЛЯЮЩИЙ НА ПУТЬ К СОВЕРШЕНСТВУ ЖИЗНИ ТОГО, КТО НЕДАВНО УДАЛИЛСЯ ОТ МИРА (5; 18)[1]

Началом горячую веру имея,
От мира всегда со Христом удаляйся[2].
Друзей избегай не встречайся с родными,
Ведь это полезно для новоначальных.
Земного лишившись, прииди к Неземному:
Никто, кроме Бога, тебе не поможет.
Отбросив всю робость и трусость отринув
(Ведь ты приступил к всемогущему Богу),
Имея надежду всецело на Бога
(Который заботится даже о птицах[3]),
Неси нетяжелое иго Господне[4],
О будущей помня великой награде.
То иго нас даром спасает от смерти,
Ведь все спасены мы божественной кровью,
Богами нас делает силою Божьей -
И в этом плоды воплощенья Владыки, -
Чтоб делом познал ты всех дел окончанье -
Того, Кто превыше всей видимой твари.
Полезно тебе отсекать свою волю -
Чрез это свидетелем совести[5] станешь.
Отца твоего исполняй повеленья -
Они тебя к верной направят дороге;
Хоть смерть угрожает, не смей прекословить:
Весьма велика высота послушанья,
Но Бог для тебя и такое соделал[6].
Считай себя худшим из всех и последним -
И в Царстве Небесном окажешься первым[7].
Считай себя странником, нищим, слугою -
И станешь велик, если это исполнишь.
Ты весь подражателем Господа будешь -
А что может быть выше этого в жизни?
Любого исправит сей плач ежедневный -
Он лучше воды и полезнее пищи.
Познанию истины он научает:
Того, что проходит и что пребывает, -
Но прежде от мира он всех удаляет.
В молчанье живи, сохраняющим это:
Оно отсекает бесплодные корни.
И память о смерти имей постоянно:
Она научает святому смиренью.
Очистившись сердцем, умом просветлившись -
О чудо, которого верные ищут! -
Божественный свет ты сподобишься видеть,
Как луч невещественный, посланный Богом.
Христос нам являет любви совершенство -
Кто ей обладает, тот богом бывает.
Кто ищет Христа, тех Христос просвещает.
Они только живы — никто не прельщайся!
О Божья любовь, что богов созидает!
Она есть Сам Бог[8] — изумительно это! -
Ее обрести нелегко и непросто.


[1] Написанный двенадцатисложным ямбическим триметром, настоящий гимн состоит из 24-х двустиший, в которых первый стих принадлежит Симеону, а второй дополнен кем-то из его учеников (возможно, Никитой). Алфавитный акростих — весьма распространенное в византийской поэзии явление. Алфавит понимался древними греками и византийцами как символ всеобъемлющего гармонического целого. “Алфавит” преп. Симеона представляет собой как бы “лествицу” духовного восхождения, состоящую из 24-х ступеней. Ср. тридцатиступенную “лествицу” преп. Иоанна Синайского.
[2] Букв. “Имея началом Христа и горячую веру, так удались от мира”.
[3] Ср. Мф. 10:29.
[4] Ср. Мф. 11:29-30.
[5] Или “мучеником совести”.
[6] Т.е. Иисус Христос, Бог воплотившийся, ради человека Сам пошел по пути послушания воле Своего Отца. Ср. Фил. 2:8.
[7] Ср. Мф. 19:30.
[8] Ср. 1 Ин. 4:16.

№ 5


ЧЕТВЕРОСТИШИЯ О ЛЮБВИ К БОГУ (6; 5)[1]

Как Ты пламенем горящим
И водой живой бываешь?
Услаждая, как сжигаешь?
Как от тленья избавляешь?

Как нас делаешь богами,
Тьму в сиянье превращая?
Как из бездн людей выводишь,
Нас в нетленье облекая?

Как влечешь Ты тьму к рассвету?
Как Ты ночь рукою держишь?
Как Ты сердце озаряешь?
Как меня Ты изменяешь?

Как Ты приобщился к смертным,
Сделав их сынами Бога?
Как без стрел пронзаешь сердце,
И оно горит любовью?

Как нас терпишь, как прощаешь,
По делам не воздавая?
Вне всего как пребываешь,
На дела людей взирая?

Оставаясь в отдаленье,
Как деянья всех объявишь?[2]
Дай рабам твоим терпенье,
Чтоб их скорби не объяли![3]


[1] Размер гимна — силлабо-тонический анакреонтический восьмисложник. В гимне встречаются рифмы (blyzon — drosizon, exafanizeis — exafthartizeis) и гомеотелевты (elkeis — perilampeis — metaballeis). Гимн переведен размером оригинала.
[2] Букв. “как видишь дела всех?”
[3] Букв. “чтобы не покрыла их скорбь”.

№ 6


МОЛЕНИЕ БОГУ. И О ТОМ, КАК (СВЯТОЙ СИМЕОН), СОЕДИНЯЯСЬ С БОГОМ И ВИДЯ СЛАВУ БОЖИЮ, ПРИХОДИЛ В ИЗУМЛЕНИЕ (7; 49)[1]

Внутри поклоняюсь Тебе и в дали Тебя вижу,
В себе Тебя зрю и на небе Тебя созерцаю!
Но как приходит сие? Ты один только знаешь,
Сияющий в сердце, как солнце, в земном — неземное.
О Боже, сиянием славы меня озаривший,
Приведший меня к всесвятому отцу Симеону[2],
Рабу Твоему и апостолу, Сам воссияй мне
И Духом Святым научи меня петь ему гимны
Небесные, тайные, новые, древние, Боже![3]
Чтоб все чрез меня удивлялись премудрости Бога
И чтоб еще больше премудрость Твоя прославлялась,
И все, услыхав, восхвалили Тебя, о Христе мой,
Ведь я на иных языках говорю в благодати.
Аминь, и да будет по воле Твоей , о Господь мой!

Болезную я и страдаю смиренной душою,
Когда в ней является свет Твой, сияющий ярко,
Любовь для меня непрестанной становится болью[4],
Страдает и плачет душа, потому что не в силах
Тебя я обнять и насытиться, столько желаю.
Но так как я вижу Тебя — мне и этого хватит,
Мне славой и счастьем и царским венцом это будет
Превыше всего, что желанно и сладостно в мире.
Подобным меня это ангелам Божьим покажет,
А может быть, большим их сделает, о мой Владыко!
Ведь Ты для бесплотных по сущности вовсе невидим,
Ведь Ты естеством неприступен, но я Тебя вижу,
И сущность природы Твоей со мною смешалась,
А обе они неразлучно в Тебе пребывают:
Природа есть сущность Твоя, как и сущность — природа[5].
Вкусив Твою плоть, приобщаюсь Твоей я природы[6],
А значит, и сущности, Боже, Твоей причащаюсь,
Наследником Бога и общником Божьим бывая.
И, будучи в плоти, являясь превыше бесплотных,
Я мню, что и сыном Твоим становлюсь, как сказал Ты,
Не духов бесплотных, но нас называя богами.
“Сказал Я: вы боги, Всевышнего все сыновья вы[7]”.
Ты Бог по природе, но сделался Ты человеком[8],
И тем, и другим неизменно, неслитно оставшись.
Я — смертный и тленный, но Ты меня богом соделал,
Как сына приняв и Твоей одарив благодатью,
Мне Духа Святого послав и, как Бог Всемогущий,
Природу и сущность таинственно слив воедино[9].


[1] Гимн написан пятнадцатисложным тоническим размером.
[2] Речь идет о преп. Симеоне Студите.
[3] Букв. “новые вместе и древние, божественные и сокровенные”. Преп. Симеон писал гимны в честь своего духовного отца еще до того, как он был признан святым. Это и было одним из пунктов обвинения, выдвинутого против него Стефаном Никомидийским. См. Vie 72-73.
[4] Букв. “любовь (pothos) называется у меня болью (ponos) и является таковой”.
[5] Преп. Симеон использует классические богословские термины ousia (сущность) и fysis (природа) в значении тождественных понятий.
[6] Ср. 2 Пет. 1:4 (естество = природа).
[7] Ср. Пс. 81:6.
[8] В некоторых рукописях есть строка, пропущенная в Patm.427 (XIV в.). Восстановив ее, получаем следующий текст: “Слава Твоему благоутробию и снисхождению, что, будучи Богом по природе, Ты стал человеком”.
[9] Букв. “соединив”.

№ 7


О ТОМ, ЧТО СТАВШИЙ ПРИЧАСТНИКОМ СВЯТОГО ДУХА, ВОСХИЩАЕМЫЙ ЕГО СВЕТОМ, ВОЗНОСИТСЯ НАД ВСЕМИ СТРАСТЯМИ, НЕ ПРЕТЕРПЕВАЯ ВРЕДА ОТ ПРИБЛИЖЕНИЯ ИХ (9;29)[1]

О Бог и Господь Вседержитель!
Твоей красотою незримой
Насытиться сможет ли кто-то?
Твоей необъятностью, Боже,
Наполниться сможет ли кто-то?
Увидит ли кто-нибудь, Боже,
Лица Твоего сиянье,
Хотя бы ходил достойно
Во всех Твоих повеленьях?

Великое, страшное чудо,
Невозможное совершенно -
Живя в этом тяжком мире,
В этом страшном и мрачном мире,
Унестись вместе с телом из мира.
О страшная, чудная тайна!
Кто превзошел свое тело?
Кто, превзойдя мрак тленья,
Оставил весь мир и скрылся?[2]

О, как легковесно познанье!
Как бедны все слова земные!
Ибо где человек тот скрылся,
Кто, пройдя этот мир, унесся
За пределы всего, что видим?
Скажи, о мудрость всех мудрых,
Отвергнутая, или лучше -
Обращенная Богом в безумье,
Как говорит всем нам Павел[3]
И всякий служитель Божий

Этот “муж желаний духовных”[4],
Приблизившись телом к телу,
Остается святым по духу.
Ибо вне этих тел, вне мира
Нет желания плотской страсти,
Но некое есть бесстрастье.
Кто бесстрастие сие возлюбит,
Через любовь тот жизнь получает.
И если бы даже ты видел.
Что ведет он себя недостойно
И к делам прибегает странным[5],
Знай, что это земное тело
Совершенно он мертвым сделал -
Не без души , конечно,
Что приводит в движенье тело,
Но без злых похотений плоти.

А сладость святого бесстрастья
И свет, от него исходящий,
Что любит меня несказанно,
Приводя в исступление ум мой,
Восхищает его и держит
Обнаженным незримой рукою,
Никогда мне не позволяя
Отпасть от любви к сему свету
И помыслить о чем-либо страстно,
Но целует меня непрестанно.
И эта любовь и желанье
Мне душу воспламеняют,
И нет во мне чувства иного.

Насколько хлеб чистый и свежий
Дороже и слаще грязи,
Настолько и много больше
Все небесное выше земного
Для тех, кто его вкусили
Устыдись, мудрецов всех мудрость,
Лишенная истинных знаний,
Простота наших слов на деле
Настоящую мудрость содержит,
Что к Богу близка живому,
Непрестанно Тому поклоняясь,
От Кого мудрость жизни дается.
А я через эту премудрость
Возрождаюсь и богом бываю[6],
Созерцая Бога во веки.


[1] Гимн написан двенадцатисложным ямбическим триметром. Центральная тема гимна — учение о бесстрастии, раскрываемое на примере некоего “мужа желаний духовных”, т.е., вероятно, преп. Симеона Студита.
[2] Букв. “Кто преступил преграду (стену) своей плоти? Кто, пройдя мрак тления и оставив весь мир, скрылся?” К этому стиху в рукописи Marcianus 494 (XIII в.) имеется схолия: “Отсюда становится ясно, что и сам пишущий сие отец был восхищен на небо вне тела, как это рассказано в другом месте” (SC 156, 23).
[3] Ср. 1 Кор. 1:20.
[4] Выражение “муж желаний” заимствовано из Ветхого Завета (Дан. 10:19). В богослужебных песнопениях Восточной Церкви это выражение встречается применительно к тому или иному святому. См., например, службу св. Николаю (Минея месячная за 6 декабря; вечерня; стихира на стиховне): “Человече Божий и верный рабе, слуго Господень, мужу желаний...”
[5] Букв. “Если бы ты даже видел, что он безобразничает и устремляется к (странным) действиям”.
[6] Букв. “воссоздаюсь и обоживаюсь”.

№ 8


О ТОМ, ЧТО СМЕРТЬ, К СОЖАЛЕНИЮ, КАСАЕТСЯ И ВЕСЬМА КРЕПКИХ (10; 57)[1]

Услышав печальную весть, ужасаюсь!
Природа, подобная твердому камню,
Природа, что крепче гранита — погибла![2]
Кто жил, не боясь ни огня, ни железа,
Стал воску подобен, с металлом сплетенный[3],
Я верю теперь, что и малая капля
Долбит постепенно в скале углубенье.
О, нет ничего неизменного в жизни!
И горе тому, кто на тленное смотрит,
Стремясь удержать скоротечные блага
И ими всегда на земле наслаждаться.
На опыте горьком он в том убедится,
В чем я убедился несчастный и жалкий.
Увы, разлучился я с братом сладчайшим,
Ведь ночь прервала свет любви неделимый!


[1] Кодер предполагает, что гимн посвящен преп. Симеону Студиту, скончавшемуся около 986-987 гг. Однако, поскольку герой гимна назван “сладчайшим братом”, такое предположение кажется маловероятным. Скорее, речь может идти об одном из монахов, друзей преп. Симеона Нового Богослова. Гимн написан двенадцатисложным ямбическим триметром.
[2] Букв. “Природа нематериальная, более крепкая, чем камень, равная так называемому адаманту, поддалась”.
[3] Букв. “будучи соплетен со свинцом”. Не указывает ли это выражение на какой-либо род насильственной смерти (от меча, от ножа)?

№ 9


ЗДЕСЬ ОТЕЦ С ИЗУМЛЕНИЕМ РАССКАЗЫВАЕТ О ТОМ, КАК ОН ВИДЕЛ БОГА, ПОДОБНО АПОСТОЛАМ ПАВЛУ И СТЕФАНУ (11; 32)[1]

Что за новое чудо совершается ныне?
Бог и ныне желает быть для грешников зримым -
Тот, Кто некогда, скрывшись, выше неба вознесся
И воссел на престоле пренебесном и Отчем.
Ибо скрылся от глаз Он всех апостолов Божьих,
И впоследствии только лишь Стефан, как мы знаем,
Видел небо отверстым и сказал: “Вижу Сына,
Что стоит одесную пребожествееной славы”.
А законники тотчас умертвили святого:
Он побит был камнями как хулу произнесший[2].
По природе[3] он умер, но живет он во веки.
Но ведь то был апостол, освящен был он Богом,
Преисполнен всецело он был Духа Святого,
Да к тому же все это было в самом начале
Христианской общины: чрез апостолов слово
Те, кто жили без веры, ко Христу приходили,
Вместе с верой обильно благодать получая.

Что же значит сегодня это странное дело,
Это страшное чудо, что во мне происходит?
О любовь к человеку, что теперь мне явилась!
О безмерная благость, милосердья источник,
Еще более полный, чем тогда изливались!
Ибо многие люди спасены были Богом,
Но они или веру от себя привносили,
Или в добрых деяньях проявляли усердье.
Я же грешный, лишенный и деяний, и веры,
От рождения блудный, трепещу, ужасаюсь.
Понести не могу я то, что Бог мне являет,
Словом силы создавший все земные творенья.
Я страшусь и подумать, как же выражу словом?
Как рука все опишет или трость начертает?
Как поведает слово, как язык мой расскажет,
Как уста изрекут все,что я вижу сегодня,
Что во мне непрестанно целый день происходит?

Среди ночи глубокой, среди тьмы беспросветной
С изумленьем и страхом я Христа созерцаю.
Небеса отверзая, Он нисходит оттуда,
Со Отцом мне являясь и Божественным Духом.
Он один, но в трех Лицах, Три в единстве всецелом,
Трисвятое сиянье в трех Божественных солнцах.
Озаряет Он душу ярче солнца земного,
Просвещает Он светом помраченный мой разум.
Если б ум мой был зярчим, то всегда бы он видел,
Но поверьте, я слеп был — и не видел совсем я.
Потму в изумленье это чудо приводит,
Ибо Он отверзает мои умные очи,
Возвращает мне зренье и дает Себя видеть.
К тем, кто видят, Он приходит как свет среди света,
В светозарном сиянье все Его созерцают.
Ибо зрячие видят в свете Духа Святого,
Кто же Духа увидел, созерцает и Сына,
А кто Сына увидел, тот Отца созерцает[4],
И отец вместе с Сыном созерцаем бывает.

Все сие, как сказал, я происходит со мною.
Несказанное чудо я едва понимаю.
Вдалеке созерцая красоту, что незрима
Из-за яркого света ослепительной славы,
Я весьма изумляюсь, весь объемлемый страхом,
Впрочем, вижу лишь каплю из безбрежного моря.
Но как капля являет всей воды целокупность
(Каковы ее свойства и как выглядит жидкость),
Как по краю одежды мы всю ткань представляем,
Как, согласно присловью, “по когтям видно зверя“,
Так и я, созерцая, вижу целое в малом
И Ему поклоняюсь — Самому Христу Богу.
Облегченьем же неким для рассудка служило
То, что я находился от огня в отдаленье,
Чтоб не быть опаленным и всецело сожженным,
Чтоб, как воск, не растаять от огня, — по пророку[5].
Я стоял среди мрака весь окутанный тьмою,
Как сквозь скважину глядя голова не кружилась.
В этой тьме пребывая, ею ум занимая,
Но надеясь, однако, что смотрю я на небо,
И к огню приближаться не дерзая из страха,
Вдруг Того, Кого видел в отдаленье — нашел я,
Кого видел на небе Стефан — повстречал я.
Кого Павел, увидев, ослеплен был[6] — нашел я,
Как огонь несказанный, в недрах сердца горящий.
Трепеща, ужасаясь, я пришел в исступленье
И не мог выносить я нестерпимую славу
В эту ночь ощущений несказанных и странных.
Став беспомощным, слабым, обратился я в бегство:
Скрывшись в помыслах разных, я в гробу поселился;
Привалив вместо камня это тяжкое тело[7],
Я покрылся и скрылся в своих мыслях от Бога -
От Того, Кто когда-то, обретя меня мертвым
И в гробу погребенным, воскресил мою душу.
Я не в силах был видеть неприступную славу,
Потому предпочел я лучше в гроб опуститься
Обитать среди мертвых, пребывая вмогиле,
Чем огнем опалившись, совершенно погибнуть.
Сидя там, подобает мне рыдать непрестанно
И отом всегда плакать, что, любимого Бога
Потеряв, оказался я лежащим в могиле.
Но, живя под землею, как мертвец погребенный,
Жизнь нашел я, и Бога Жизнодавца обрел я.
А Ему подобает непрестанная слава,
Поклонение ныне и всегда и во веки.


[1] В этом гимне, написанном политическим пятнадцатисложником, преп. Симеон рассказывает об одном из своих мистических видений Божественного Света.
[2] Ср. Деян. 7:55-58.
[3] Букв. “по закону природы”.
[4] Ср. Ин. 14:9.
[5] Т.е. “согласно пророку (Давиду)”. Ср. Пс. 67:3.
[6] Ср. Деян. 9:3-9.
[7] Ср. Мф. 27:60. Комментируя этот стих, архиепископ Василий (Кривошеин) пишет: “Это все та же тема слабости человеческой природы, неспособной встретиться с Богом, усиленная еще платоновским представлением о теле как о могиле” (Преп. Симеон Новый Богослов, с.306).

№ 10


БЛАГОДАРЕНИЕ БОГУ ЗА ДАРЫ, КОТОРЫХ (СВЯТОЙ СИМЕОН) УДОСТОИЛСЯ ОТ НЕГО.И О ТОМ, ЧТО ИГУМЕНСТВО И СВЯЩЕНСТВО СТРАШНО ДАЖЕ ДЛЯ АНГЕЛОВ (14; 30)[1]

Хотел бы говорить я, о Владыко, но не в силах.
И что сказать посмею, оскверненный и нечистый
В делах и представлениях и мыслях всевозможных?
Однако уязвляюсь я душой, внутри пылаю,
Сказать желая нечто о Тебе, о мой Владыко.
Но вижу я всего себя, и Ты, мой Боже, знаешь,
Что части все души и тела я растлил грехами,
Грехом всецело сделавшись от самого рожденья.

Взирая на любовь Твою и милость к человеку,
На доброе, что для меня Ты делал ежедневно,
Я голоса лишаюсь и в отчаянье впадаю,
Скорблю и непрестанно сокрушаюсь я, несчастный,
О том, что недостоин я всех благ Твоих небесных.
Когда ж, придя в себя, я захочу умом помыслить
О множестве грехов моих, Христе, и злых деяньях,
О том, что в жизни доброго не сделал ничего я,
Но вместо наказания и праведного гнева,
Которые я должен понести, Тебя презревший,
Таких великих благ меня Ты ныне удостоил,-
Отчаиваюсь снова я и суд Твой представляю,
Ведь каждый день и час грехи к грехам я прилагаю.
Боюсь я, чтобы милости Твои и снисхожденье
Не стали для меня причиной больших наказаний,
Ведь, блага получая, остаюсь неблагодарным,
Как раб лукавый[2] у Тебя, всещедрого Владыки.
Поэтому всему, что подавало мне терпенье,
Всему, что мне надежду жизни вечной доставляло,
Я радовался сильно, как о том один Ты знаешь,
Надеясь на любовь и благодать Твою, Владыко.

Для этого, Христе, Ты и взял меня от мира,
От сродников и братьев отделив и всех знакомых,
Чтоб мне помилованье дать, спасенье даровать мне.
Твоею благодатью наполняемый, имел я
И радость ненасытную и твердую надежду.
Об этих двух дарах Твоих не знаю, что сказать мне.
Они и ум, и душу, о мой Царь, лишают слова,
Все действия и мысли пресекая совершенно,
От преизбытка славы я испытываю тяжесть,
Желая отрешится от всего, о мой Спаситель,
И ни о чем не говорить, и ничего не делать,
И ни к чему из этого совсем не прикасаться.

В себе я поражаюсь, удивляюсь и печалюсь,
Как при таких неизреченных тайнах согласился
Служить я, недостойный, совершая Литургию?
На них смотреть без страха даже ангелы не могут.
Пророки испугались, услыхав о несказанном
Величии, о славе, о безмерном снисхожденье.
Апостолы, святители и мученников лики
Взывают, вопиют, что не достойны дерзновенно
Рассказывать об этом всем, кто в мире пребывает.
Так как же я, погибший, как я, блудный, как, несчстный,
Игуменство воспринял над собратьями моими?
Как сделался священником Божественнейших Таинств?
Служителем как стал Пречистой Троицы Небесной?

Когда кладем на дискос хлеб, вино вливая в чашу
Во имя Твоей Плоти, Слово, и Пречистой Крови,
Тогда Ты Сам бываешь там, о Боже мой и Слово,
Становится хлеб Телом, а вино — Пречистой Кровью,
Наитьем Духа Божьего и силою Владыки,
И мы дерзаем Бога неприступного касаться,
Живущего во свете совершенно непреступном[3]
Не только для природы человеческой и тленной,
Но даже для бесплотных умных ангелов небесных.
А это сверхъестественное действие и дело,
Которое поставлен совершать я ежедневно,
Внушает мне всегда иметь о смерти помышленье.
Итак, оставив радость я опять впадаю в трепет,
Ведь знаю, что ни мне, ни остальным всем невозможно
Достойно Литургию совершать и, плоть имея,
Жизнь ангелов вести и даже быть бесплотных выше,-
Как слово открывает нам и истина являет,-
Чтоб к Богу ближе подойти, чем ангелам воможно,
Ведь мы касаемся руками и вкушаем Бога,
Они же только предстоят Ему с великим страхом.

А суд над братьями, пасти которых я назначен,
Какая вынесет душа? Какой же ум сумеет
Без осужденья каждого испытывать поступки
И все свое служенье проходить без послабленья,
При этом не впадая в осужденье нерадивых?
Мне кажется, никак то невозможно человеку!
Итак, я убеждаюсь, что намного было б лучше
Стать вновь учеником, быть воле одного послушным[4],
Ему служить всегда и дать потом отчет за это,
Чем волям подчиняться многим и служить их нравам,
Исследовать намеренья, испытывать их мысли,
Вникая глубоко во все дела и помышленья,
Ведь и меня ждет суд, и отвечать за них я должен,
Кого пасти я избран Божьим изволеньем.
На том суде ответит каждый за свои поступки:
За то, что в этой жизни сделал доброе и злое,
А я один за каждого ответить буду должен!
Но как хочу помилованным быть, и как спастись мне,
Когда я даже для одной души своей ничтожной
Никак не в силах показать спасительного дела?
Поверь мне, не имею, что сказать, ведь я не сделал
Ни малого поступка, ни великого деянья,
Которе от вечного огня меня избавит.

О любящий людей и милосердный мой Спаситель!
О, дай мне, недостойному, божественную силу,
Чтоб вверенных мне братьев я сумел пасти разумно,
Их к пажитям ведя Твоих спасительных законов
И возводя к обителям Божественного Царства
Спасенными,сияющимидивной красотою
Благих и добрых дел; там поклониться удостой их
Святому Твоему и неприступному Престолу.
Меня же недостойного Ты восприми от мира,
Хотя я и ношу грехов безмерных раны!
И к ликам избранных Твоих какими-то судьбами
Меня, служителя и грешного раба, Владыко,
С моими вместе сопричти тогда учениками,
Чтоб видели мы все Твою Божественную славу.


[1] Как отмечает Кодер, гимн написан в период игуменства преп. Симеона в монастыре св. Мамаса (см. SC 156, p.75). Оригинальный размер — политический пятнадцатисложник.
[2] Ср. Мф. 25:26.
[3] Ср. 1 Тим. 6:16.
[4] Преп. Симеон вспоминает то время, когда он был послушником у преп. Симеона Студита.

№ 11


О ТОМ, ЧТО ОДНО ТОЛЬКО БОЖЕСТВО ЖЕЛАННО И ВОЖДЕЛЕННО ПО ПРИРОДЕ, И ДЛЯ ПРИОБЩИВШЕГОСЯ К НЕМУ ОНО БЫВАЕТ ПРИЧАСТИЕМ БЛАГ (16; 7)[1]

О, что за вещь, сокрытая
Для всякой тварной сущности?
И что за свет в уме моем
Ни для кого невидимый?
Что за богатство дивное,
Которое никто из нас
Не в силах на земле найти
И как-то удержать в себе?

Для всех неуловимое,
Для мира невместимое,
Оно всего прекраснее,
Вселенной всей желаннее,
И всех предметов видимых
Настолько вожделеннее,
Насколько Бог прекраснее
Всего, что в мире создал Он.

Любовь к Нему томит меня,
Но как Он мне не видится,
То весь внутри пылаю я
Горю я сердцем, разумом,
Вздыхаю непрестанно я,
Хожу, палимый жаждою,
И там, и здесь ищу Его,
И не могу нигде найти
Возлюбленного Господа.
Оглядываюсь часто я,
Пытаясь увидать Его -
Желанного душе моей[2],
Господь же, как невидимый,
Совсем мне не является.

Когда же я рыдать начну
И плакать, как отчаянный,
Тогда Он весь мне видится
И зрит меня, Всевидящий.
Я в трепет прихожу тогда
И дивной красоте Его
Дивлюсь и поражаюсь вновь
Тому, как, небеса открыв,
Ко мне Творец склоняется
И славу несказанную
И чудную являет мне.

Не может ли кто более
Еще к Нему приблизиться?
И можно ль вознестись туда
К безмерной высоте Его?
Когда я размышляю так,
Он Сам внутри является,
Блистая в сердце немощном,
Меня Он озаряет вновь
Бессмертным осиянием,
Все органы телесные
Лучами освещая мне.

Всего меня объемлет Он,
Всего меня целует Он[3],
Себя же отдает всего
Мне, грешнику великому.
Любовью насыщаюсь я
Безмерной красотой Его,
Божественнейшей сладостью,
Блаженством наполняюсь я.
И света причащаюсь я,
И к славе приобщаюсь я,
Сияет все лицо мое,
Как Бога лик любимого[4],
Все органы телесные
Бывают светоносными.

Я, грешный, становлюсь в тот час
Красивее красивейших,
Богаче богатейших всех,
Сильнее силачей земли
И больше всех царей земных,
Гораздо благороднее,
Чем все, что в мире видим мы -
Земли, и что на ней живет,
И неба, и всего, что в нем.

Вселенной всей Создателя
Внутри себя имею я!
Ему же подобает честь,
Хвала и поклонение
Во веки бесконечные.


[1] Гимн написан политическим пятнадцатисложником.
[2] Ср. Песн. 3:2; 5:6.
[3] Преп. Симеон часто пользуется “брачными”, “любовными” образами для выражения чувств пламенной любви к Богу, особенно при описаниях мистического союза с Богом.
[4] Ср. Исх. 34:29-30.

№ 12


УЧЕНИЕ С БОГОСЛОВИЕМ, ГДЕ ГОВОРИТСЯ О СВЯЩЕНСТВЕ И О БЕССТРАСТНОМ СОЗЕРЦАНИИ (19; 38)[1]

Как я поведаю, Владыко,
О чудесах Твоих великих?
Как словом выразить сумею
Твои таинственные судьбы?
Что совершаются над нами,
Твоими верными рабами?
Как презираешь Ты, Владыко,
Мои грехи и прегрешенья,
В вину не ставишь мне паденья
И злых деяний не вменяешь?
Но защищаешь и питаешь,
Животворишь и просвещаешь
Меня, поскольку я исполнил
Твои, Спаситель, повеленья.
Меня помиловал Ты, Боже,
И предстоять меня сподобил
Перед престолом благодати,
Пред славой, силой и величьем.
Как говоришь со мной, презренным
И недостойным и бессильным,
Словами славы и бессмертья?
Как несказанно озаряешь
Мою истерзанную душу?
Как в свет божественный и чистый
Ее незримо превращаешь?
Как эти немощные руки,
Все оскверненные грехами,
Ты светоносными являешь?
Как Ты божественным блистаньем
Мои уста преображаешь,
Так что они из оскверненных
Вдруг превращаются в святые?
Как очищаешь Ты, Спаситель
Язык мой скверный и нечистый?
Как причаститься допускаешь
Твоей святой Пречистой Плоти?
Меня всегда везде Ты видишь,
Но как меня Ты удостоил
Тебя, о Боже мой, увидеть?
Руками как держать позволил
Тебя, Владыко Вседержитель,
Для всех небесных сил незримый,
Непостижимый, неприступный
Для Боговидца Моисея?
Ни он, ни кто другой из смертных
Не удостоился увидеть
Твое Лицо, чтоб не погибнуть[2].
Каким же образом, Христе мой,
Непостижимый, несказанный,
Для свей вселенной неприступный,
Тебя держать я удостоен,
Вкушать и целовать и видеть?
Тебя всегда имея в сердце,
Я остаюсь неопалимым
И веселясь, и ужасаясь[3],
Я воспеваю непрестанно
Твою любовь и милость к людям.

Так как же плотские, слепые,
Тебя не знающие люди,
Своей не чувствуя болезни,
Свое являя помраченье
И всех небесных благ лишенье,
Безумно говорить дерзают:
“Какая польза человеку
В священстве, если он при этом
Ни вкусной пищи не имеет,
Ни ярким золотом не блещет,
Ни на епископском престоле
Не восседает дерзновенно?“[4]
О помраченье! О безумье!
О ослепленье! О несчастье!
О вопиющее неверье!
О глупые земные речи!
О дерзкие слова и мысли!
О помышления Иуды!
Ибо как этот нечестивец,
На страшной Вечери сидящий,
Вменил ничто святое Тело
И предпочел немного денег[5],
Так и они, предпочитая
Небесным и нетленным благам
Земные тленные богатства,
Души погибель избирают.

Ответьте, суетные люди:
Кто из людей, Христа имея,
Нуждаться будет в тленных благах
Земной и скоротечной жизни?
Кто благодать Святого Духа
Имея в сердце непрестанно,
Жилищем Троицы не станет,
Что просвещает, освящает
И скоро в бога превращает?
Кто богом сделавшись всецело
По дару Троицы Всевышней
И удостоившись небесной
И первозданной Божьей славы,
Захочет что-нибудь иное,
Чем совершенье Литургии
И созерцанье высочайшей,
Неизреченной, неприступной,
Все совершающей Природы?
Кто счел бы более блестящим
что-либо в этой краткой жизни,
В сравненье с благами той жизни,
Которой нет конца и края?

О, если б знал ты тайн глубины,
Не понуждал бы ты об этом
Писать и говорить открыто.
Я трепещу и ужасаюсь,
Стараясь выразить словами
И начертать пытаясь тростью
То, что представить невозможно,
То, что для всех неизреченно.
О, если б ты Христа увидел
И получил Святого Духа
И через них к Отцу поднялся,
То знал бы ты, что говорю я,
О чем я рассказать пытаюсь:
Что велико и несказанно,
Что выше всякой славы, блеска,
Начальства, власти, обладанья,
Могущества, земного царства -
Во все дни жизни с чистым сердцем
Служить святую Литургию
Пречистой троице Небесной.

Не говори о том, что тело
Должно быть чистым и бесстрастным,
Не говори, чего не знаешь,
О чем понятья не имеешь,
Но лучше слушай, что Владыка
Через апостолов сказал нам,
Через Василия творенья,
Огнеязычного святого[6],
Через писанья Златоуста[7],
Через Григория, который
Прекрасно говорит об этом[8].
Слова их слушай — и узнаешь,
Каким быть должен совершитель
Святой небесной Литургии,
Служащий Богу всей вселенной.
Когда узнаешь ты об этом,
Благоговейно удивишься
Величью сана иерея!

Не обольщайтесь, не дерзайте
И не пытайтесь прикоснуться
И приступить к Творцу вселенной,
Что неприступен по природе.
Ведь кто от мира не отрекся,
Кто не отверг всего, что в мире,
Души и тела не отринул,
Не умертвил земные чувства.
Не победил земных пристрастий,
Преодолев влеченье к миру,
К земным словам, делам, привычкам,
Кто слеп и глух не стал для мира,
Хотя и видя все земное,
Однако в сердце не впуская
Черты и образы предметов,
Хотя и слыша звуки мира,
Но оставаясь как бы камнем,
Бесчувственным и бездыханным,
Не вспоминая звуков речи,
Значенья слов не понимая -
Тот приносить не сможет чисто
Тому, Кто чист — живому Богу,
Бескровную, святую жертву.
Ибо почувствовав все это,
Познав на деле, он, конечно,
Отвергнет мир и все, что в мире,
И всем словам моим поверит.

Кто перешел тот темный воздух,
Который назван был стеною
Царем Давидом[9], а Отцами
Наименован “морем жизни”[10],
Кто в пристань тихую вступает,
Тот пристань тихую находит,
Ибо там рай, там древо жизни[11],
Там сладкий хлеб[12], вода живая[13],
Богатство Божьих дарований.
Там купина огнем пылает,
Всегда горя — и не сгорая[14],
Там обувь тотчас с ног спадает[15].
Там расступается пучина,
И я один иду по суху,
В воде врагов погибших видя[16].
Там созерцаю я то древо,
Которое ввергаясь в сердце,
Всю горечь в сладость претворяет[17].
Там я нашел скалу крутую,
Что вечно мед мне источает[18],
От скорби душу избавляя.
Там я нашел Христа-Владыку,
И поспешил за Ним я тотчас.
Там ел я манну — хлеб небесный[19],
И ничего земного больше
Не захотел вкушать и видеть.
Там видел жезл я Ааронов,
Что был сухим, но распустился,
Но вновь расцвел[20] — и удивился
Я чудесам великим Божьим.
Свою бесплодную там душу
Узрел я вновь плодоносящей,
Подобно дереву сухому,
Что плод прекраснейший приносит.
Там сердце грешное увидел
Я снова девственным и чистым,
И целомудренным и светлым.
Там слышал: “Радуйся во веки,
Ибо Господь всегда с тобою”![21]
Там слышал я “Иди омойся,
Очисть себя в купели плача”[22]:
Так сделав, я прозрел внезапно.
Там чрез всецелое смиренье
В гробу себя похоронил я,
Но Сам Христос, придя с любовью,
Грехов моих тяжелый камень
От двери гроба отодвинул,
Сказав мне: “Выходи оттуда -
Из мира, как бы из пещеры”![23]
Там я увидел как бесстрастно
Страдал мой Бог и Искупитель,
Как умер, будучи бессмертным.
И как восстал, воскрес из гроба,
Печатей гроба не разрушив[24].
Там я увидел жизнь иную -
Нетленную и неземную,
Которую Христос-Спаситедь
Всем дарует, кто ищет Бога.
Там Царство Божие обрел я
Внутри себя — Отца и Сына
И Духа Божество святое
И нераздельное в трех Лицах.

Но недостойны наслажденья,
И радости, и благ, и славы
Все те, кто перед целым миром
Не оказали предпочтенье
Творцу и Господу вселенной,
Кто не сочли великой честью
Одно лишь поклоненье Богу,
Служенье пред Его престолом.
Небесных благ не приобщатся
Они, живя без покаянья,
Пока не смогут научиться
Тому, о чем мы говорили,
Пока не вкусят благ небесных,
Пока на деле не исполнят
Того, что Бог нам заповедал.

Но если этого достигнет
Кто-либо, и тогда со страхом,
С благоговением великим
Он должен к Богу прикасаться,
Когда Сам Бог того захочет.
Служить святую Литургию
Достоин далеко не каждый,
Но только тот, кто благодати
Святого Духа приобщился,
Кто чист от скверны и порока.
Без позволенья же от Бога,
Помимо Божьего избранья,
Что душу светом озаряет
И благодатью наполняет,
Что возжигает душу нашу
Огнем любви неугосимым,
Нельзя и крайне неразумно
Служить святую Литургию
И прикасаться к страшным Тайнам,
Святым и неприкосновенным,
Которым слава подобает
И честь и поклоненье — ныне
И непрестанно и во веки.


[1] Гимн написан политическим пятнадцатисложником.
[2] Ср. Исх. 33:20-23.
[3] Это выражение (слав. “радуяся вкупе и трепеща”) встречается в молитве “От скверных устен”, входящей в Последование ко Святому Причащению.
[4] В этих словах отражена полемика преп. Симеона с кем-то из его современников, неправильно судивших о священстве.
[5] Ср. мф. 26:14-16.
[6] “Трудно указать, на какой именно текст св. Василия ссылается Симеон: может быть, на Толкование пророка Исаии, гл.103 и 104” (SC 174, p.101).
[7] Св. Иоанн Златоуст является автором 6 Слово “О священстве”.
[8] “Слово, в котором Григорий оправдывает удаление свое в Понт” (Слово 3 св. Григория Богослова) посвящено теме священства.
[9] Ср. Пс. 17:30: “С Богом моим восхожу на стену”. В славянском переводе (“Богом моим прейду стену”), так же как и в Септуагинте, речь идет о прохождении “через” стену, о преодолении стены как некоей преграды.
[10] Выражение “море жизни” (слав. “житейское море”) встречается у Оригена, Василия Великого, Иоанна Златоуста и др. авторов. Однако преп. Симеон здесь скорее всего имеет в виду литургический текст: “Житейское море воздвизаемое зря напастей бурею...” (ирмос канона 6 гласа).
[11] Ср. Быт. 2:8-9; Апок. 2:7. Отсюда начинается длинный ряд аллюзий на библейские тексты, в которых преп. Симеон находит отражение своего внутреннего опыта.
[12] Ср. Исх. 16 (рассказ о манне небесной).
[13] Ср. Числ. 20:8-11 (рассказ о Моисее, который извел воду из скалы).
[14] Ср. Исх. 3:2-4 (рассказ о Моисее, которому Бог явился в пламени горящего куста; слав. “неопалимая купина”).
[15] Ср. Исх. 3:5.
[16] Ср. Исх. 14:21-28 (повествование о Моисее, который провел народ по дну Чермного моря).
[17] Ср. Исх. 15:23-25 (рассказ о том, как Моисей превратил горькие воды Мерры в сладкие, бросив туда бревно).
[18] Ср. Втор. 32:13.
[19] Ср. Исх. 16.
[20] Ср. Числ. 17:2-8.
[21] Ср. Лк. 1:28 (слова ангела Богородице).
[22] Ср. Ин. 9:7 (слова Иисуса слепому).
[23] Ср. Ин. 11:38-44 (рассказ о воскрешении Лазаря).
[24] Ср. Мф. 27:66. Упоминание о “печатях” (слав. “знамения”) встречается в пасхальных богослужебных текстах. Ср. Пасхальный канон: “Сохранив цела знамения, Христе, воскресл еси от гроба” (песнь 6, тропарь).

№ 13


КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ МОНАХ И КАКОЕ ЕГО ДЕЛАНИЕ, КАКОЕ ПРЕУСПЕЯНИЕ И ВОСХОЖДЕНИЕ (27; 20)[1]

Дворцом соделай дом души
Христу в жилище, всех Царю,
К Нему взывай, рыдай и плачь,
Вздыхай, колена приклоняй,
Коль скоро хочешь ты, монах,
Монахом истинным пребыть.
Тогда не будешь одинок[2]
Как пребывающий с Царем,
Но вместе с тем, подобно нам,
Ты одиноким будешь здесь
Как отделившийся от нас,
Как разлученный с миром сим.
Вот это все и есть монах!
Соединившись с Божеством,
Опять ты стал не одинок,
Ко всем святым ты сопричтен,
Чтоб вместе с ангелами жить,
Со всеми праведными быть,
Чтоб всех живущих в небесах
Стать сонаследником навек.
Так как же будешь одинок,
Гражданство неба получив,
Где светлый мучеников лик,
Где преподобных всех собор,
Где все апостолы живут,
Пророки, множество святых
И иерархов и отцов
И прочих праведных людей?
Но если в ком живет Христос,
То как же можно говорить,
Что он один и одинок?
Ведь пребывает со Христом
Сам Бог Отец и Дух Святой.
Так как же будет одинок
Тот, кто с Тремя соединен
Как бы с одним — ответьте мне?
Кто с Богом, тот не одинок,
Хотя бы он и жил один,
Хотя б в пустыне он сидел
Или в пещере пребывал.

А тот , кто Бога не обрел,
Кто не познал Его всего
И не воспринял Божество,
Тот не монах — о горе мне! -
Тот в самом деле одинок,
Отъединен и отделен
От Бога Слова своего.
Так пребываем порознь мы,
Друг с другом мы разлучены,
И, как сироты, мы одни,
Хотя и кажется нам всем,
Что будто вместе мы живем,
Друг друга видя каждый день
В собраньях множества людей.
Душой своей и телом мы
Между собой разлучены,
И смерть показывает нам,
Что это истинно вполне,
Ведь каждый смертью был лишен
Друзей и сродников своих,
И смерть забвение несет
Всех тех, кого мы любим здесь.
И сон, и ночь, и все дела
Единству нашему вредят.

Но кто чрез праведную жизнь
Всю келью в небо превратил,
Тот созерцает, сидя в ней,
Творца, и неба, и земли,
И поклоняется Ему.
Всегда со светом он живет
Незаходимым, неземным,
Не отлучаясь от Него
И никогда не отходя -
Ни днем, ни ночью, ни во сне,
Ни в пище или в питие,
Ни долго находясь в пути,
Ни место жительства сменив.
Но что живой, что мертвый — он
Во веки с Ним живет душой.
Как разлучаться муж с женой
Или невеста с женихом,
Когда они обручены
Друг другу раз и навсегда?
Как Тот, Кто дал закон — скажи -
Не станет соблюдать закон?
Кто людям некогда сказал:
“И будут двое в плоть одну“[3] -
Как с ней не будет Он во век
Всецело Духом пребывать.
Жена вся в муже — муж в жене,
Душа вся в Боге — Бог в душе:
Соединяется Он с ней
И познается во святых.

Соединятся с Богом те,
Кто в покаянии живут,
Кто, очищая дом души
И удаляясь от других,
Ведут монашескую жизнь.
Они приемлют ум Христов[4],
Уста нелживые, язык,
Которым с Богом говорят,
Всегда взывая: о Господь,
О Вседержитель и Отец,
О Царь, о всей земли Творец!
Их келья — небо, а они -
Как солнце, ибо в них живет
Незаходимый Божий свет[5],
Что просвещает всех людей,
Грядущих в мир[6], что светит всем
Рожденным свыше от Него[7].
В них ночи нет. — Но как же так?
- Я не могу тебе сказать.
Дрожу, когда пишу тебе
И, помышляя, трепещу.
Но объясню я как живут
Все те, что служат Богу здесь,
Его ища взамен всего
И находя всегда везде,
Его лишь любят одного,
С Ним сочетаются одним,
Ведут монашескую жизнь,
Как одинокие — с Одним,
Хотя и могут быть при том
Среди толпы людей чужих.

Они одни монахи суть,
Уединенные они —
Кто с Ним одни и в Нем одни,
Чей ум всецело обнажен
От мыслей суетных земных
И видит Бога одного,
Чей ум во свете укреплен,
Подобно колышку в стене
Или звезде на небесах -
Не знаю, с чем еще сравнить.
Но в кельях все они живут,
Как в светозарнейших дворцах,
Хотят на небе пребывать -
И пребывают там уже.
Отбрось сомненья и поверь!
Да, на земле они пока,
Земля удерживает их,
Но в свете вечности живут,
В котором ангельский собор
Живет и движется всегда,
Которым все укреплены
Престолов лики и господств,
Которым все восхищены
Начал, властей и сил чины[8].

Хотя Господь живет в святых,
Но и святые так же в Нем
Живут и движутся всегда[9]:
Ходя во свете Божества,
Ступают славно по земле,
Как небожителей чины.
Как Бога Вышнего сыны.
А после смерти все они
Богами станут, и всегда -
О чудо! — С Богом будут жить,
Ведь Он есть Бог по естеству,
Они ж подобны все Ему,
И Он их всех усыновил[10].
И только в том они Ему
Здесь уступают, что пока
Их тело держит на земле:
Они — увы! — Покрыты им,
Как заключенные в тюрьме[11].
Хотя они и видят луч,
Чуть проникающий сквозь щель,
Само же солнце созерцать
Не могут, выйдя из тюрьмы,
И, широко раскрыв окно,
Не могут воздухом дышать[12].

Все это их печалит здесь,
Ведь созерцать всего Христа
Они не могут, вместе с тем
Они и зрят Его всего!
Их огорчает, что нельзя
Совсем избавиться от уз
Земного тела, вместе с тем
Они свободны от страстей
И от пристрастий всех земных:
Освободившись от всего,
Они держимы лишь одним.
Кто пленник множества цепей,
Тот не надеется совсем
На волю выбраться из них.
А кто все цепи разорвал,
Но лишь одной еще держим,
Скорбит тот больше остальных,
Ту цепь пытаясь разорвать,
Чтоб стать свободным навсегда,
Чтоб вечно в радости ходить,
Чтоб побежать скорей к Тому,
Кого всецело возлюбил,
К Кому так рвался из цепей[13].

Так будем, братия, и мы
Искать Его лишь одного -
Кто может нас освободить
И разрешить от всяких уз.
Того возлюбим одного,
Чья красота пленяет ум,
И сердце в трепет приводя,
И душу уязвляя всю,
Чья слава, вознося к любви,
Соединяет с Богом всех,
Связав навеки с Ним одним.
О братья! Поспешим Ему
Любовь делами доказать!
Друзья! Восстанем поскорей
И быстро к Богу побежим!
Не говорите против нас,
Чтоб обольстить самих себя.
Не говорите, о друзья,
Что невозможно никому
Святого Духа воспринять!
Не говорите никогда
Что можно без Него спастись!
Не говорите никогда,
Что может человек любой
Святого Духа получить,
Не сознавая сам того!
Не говорите никогда,
Что Бог невидим для людей!
Не говорите. что они
Не могут свет Его узреть,
И что по нашим временам
Никак нельзя узреть тот свет[14].
Ведь невозможным никогда
Все это не было, друзья:
Вполне возможно это тем.
Кто жаждет Бога всей душой,
Кто, жизнь святую проводя
И очищаясь от страстей,
Соделал чистым глаз ума.
Для остальных же грязь грехов
Бывает вечной слепотой,
Что там и здесь их отлучит
От света Божьего навек
И — не прельщайтесь! — в темноту
И в вечный огнь их отошлет.
Смотрите, братья, как красив
И как прекрасен наш Господь!
Не помрачайте разум свой,
На землю грешную смотря!
О, не заботьтесь о вещах
И об имуществе земном,
порабощаясь всей душой
Желанью почестей мирских
И оставляя этот свет,
Что жизнь нам вечную дает!
Придите, о друзья мои,
И вознесемся все со мной -
Не телом тленным, но умом,
Смиренным сердцем и душой -
К Владыке доброму воззвав,
К щедролюбивому Отцу
И Богу, любящему всех!
И Он всегда услышит нас
И сразу милость нам подаст,
Себя откроет тотчас нам,
Явившись, словно ясный свет.

Зачем же, в лености живя
И праздно время проводя,
Покой телесный возлюбив,
Пустую суетную честь
Предпочитая благам тем,
Вы добродетельную жизнь
Зовете праздной и пустой?
Не обольщайтесь, о друзья,
Сие не так, отнюдь не так!
Но, как имеющие здесь
И жен, и братьев, и детей,
К деньгам и почестям стремясь,
Всегда насытиться хотят,
Так тот, кто кается, себя
Служенью Богу посвятив,
Всегда стараться должен он,
Всегда заботиться о том,
Чтоб покаяние его
И все служение его
Угодным было Божеству
И к совершенству привело.
Так, став для Господа родным,
Всецело слившись с Ним одним,
Лицом к лицу Его он зрит[15]
И дерзновение к Нему
Он обретает в меру ту,
Насколько волю исполнять
Старался Бога своего.
Так пусть сподобит нас Господь
Его веленья исполнять
И милость Божью получить
Со всеми праведными здесь,
Насколько можно в жизни сей,
Ведь там всего Христа, всего
Святого Духа со Отцом
Мы восприимем навсегда,
На веки вечные. Аминь.


[1] Гимн написан политическим пятнадцатисложником.
[2] Здесь и далее на протяжении всего гимна преп. Симеон использует однокоренные слова monachos (монах), monos (один, одинокий), monazon (одинокий, уединенный), monazo (уединяться), memonomenos (отъединенный, отделенный). Передать эту игру слов в переводе не всегда удается.
[3] Быт. 2:24. Ср. Мф. 19:5.
[4] Ср. 1 Кор. 2:16.
[5] Ср. Мф. 5:16.
[6] Ср. Ин. 1:9.
[7] Ср. Ин. 3:3.
[8] Согласно трактату “О небесной иерархии”, приписываемому Дионисию Ареопагиту, все небесные бесплотные силы подразделяются на девять чинов: престолы, серафимы, херувимы, власти, силы, господства, начала, архангелы и ангелы.
[9] Ср. Деян. 17:28.
[10] Ср. Пс. 81:6; Ин. 10:34.
[11] Представление о теле как тюрьме души восходит к Платону (Кратил 400 с).
[12] Букв. “выглядывая, не могут свободно смотреть на воздух”.
[13] Ср. Фил. 1:23.
[14] В этих строках сформулированы основные пункты полемики преп. Симеона с его оппонентами, которые утверждали, что: 1) воспринять ощутимо Святого Духа невозможно для человека в земной жизни; 2) это не обязательно для спасения; 3) человек получает благодать Святого Духа, не сознавая этого; 4) видение Бога в земной жизни невозможно; 5) созерцание Божественного Света невозможно.
[15] Ср. 1 Кор. 13:12.

№ 14


ОБ УМСТВЕННОМ ОТКРОВЕНИИ ДЕЙСТВИЙ БОЖЕСТВЕННОГО СВЕТА И ОБ УМСТВЕННОМ И БОЖЕСТВЕННОМ ДЕЛАНИИ БЛАГОЧЕСТИВОЙ ЖИЗНИ (28; 21)[1]

Оставьте меня одного заключенным в келье,
Отпустите с одним человеколюбивым Богом,
Отойдите все, удалитесь, одного оставьте
Умереть пред лицом создавшего меня Бога!
Никто не стучитесь в дверь и не подавайте голос.
Друзья и родственники, забудьте ко мне дорогу[2].
Никто не отвлекайте насильно мою душу
От созерцанья доброго и прекрасного Владыки.
Никто не давайте мне пищу, питье не несите,
Ибо довольно для меня умереть пред Богом -
Богом милостивым, Богом человеколюбивым,
Сошедшим на землю, чтобы призвать и спасти грешных[3],
Чтобы в жизнь божественную вместе с Собой ввести их.
Не хочу я больше видеть света этого мира,
Не хочу видеть то, что в мире, даже само солнце.
Ибо я вижу Владыку моего, Царя вижу -
Того, Кто Сам есть свет[4] и создатель всякого света,
Вижу Источник всякого блага, вижу Причину,
Безначальное Начало, из Которого происходит,
Которым оживляется и насыщается все в мире.
Ибо по Его желанию все в бытие приходит,
Все становится видимым по Его мановенью,
По Его воле все кончается и исчезает.
Как же я, покинув Его, выйду из моей кельи?
Оставьте меня, я буду рыдать неутешно,
Оплакивать дни и ночи, потерянные мною,
Когда смотрел я на этот мир и на это солнце,
Смотрел на чувственный и мрачный свет этого мира.
Ибо свет мира сего не просвещает душу,
Без него обходяться, живя на земле, слепые,
Но после смерти они станут как зрячие ныне,
В этом свете и я, прельщаясь, всегда веселился,
А что есть еще иной свет — я никогда не думал,
Но ведь именно он есть жизнь, он — бытия причина:
И того, что уже есть, и того, что потом будет.
Я был как бы безбожник, не зная моего Бога,
Теперь же ,когда Он, по милости неизреченной,
Захотел стать видимым для меня и открылся,
Я увидел и узнал, что Он поистине Бог всех -
Бог, Которого никто из людей в этом мире не видел[5],
Ибо Он существует вне мира, вне тьмы и света,
Вне воздуха и ума и всякого чувства,
Поэтому и я стал выше чувств, Его увидев.

Так позвольте мне вы, подвластные земным чувствам,
Не только запереть келью и внутри оставаться,
Но еще и яму под землей вырыть и в ней скрыться.
Пребывая там постоянно вне всего мира,
Видя бессмертного моего Творца и Владыку,
Я захочу умереть от любви, но не умру я!
Итак, какую же пользу я получил от мира?
И что приобретают теперь живущие в мире?
Поистине ничего! Но сходя во гроб нагими,
Они нагими и воскреснут, и осуждены будут
За то, что, оставив истинную жизнь и Свет мира,
Оставив Христа, — говорю, — они тьму возлюбили
И в ней предпочли ходить все не принявшие Света[6] -
Света, Который неизреченно воссиял в мире,
Но мир не в силах Его вместить и не может видеть.

Поэтому отпустите меня, умоляю,
И оставьте одного — плакать и искать Бога,
Чтобы Он обильно был дарован мне и явился.
Ведь Он не только созерцается, бывая видим,
Но преподается, обитает и пребывает,
Будучи как бы неким сокровищем, в недре скрытым[7].
Носящий его в себе радуется непрестанно,
И видящий его веселиться преизобильно,
Думая, что все видят его, хотя и скрыто.
Но оно незримо для всех и неприкосновенно:
Вор не может отнять его и разбойник — похитить[8],
Даже если бы и убил того, кто его носит.
Пожелав отнять его, напрасно бы он трудился,
Если бы обыскал кошелек, обыскал одежду
И, пытаясь найти его, развязал пояс.
Даже распоров живот и внутренности ощупав,
Он все равно найти его и взять был бы не в силах.
Ибо оно невидимо, не держимо руками,
Не осязаемо, но осязаемо бывает!
Оно бывает держимо руками достойных -
Недостойные же все, прочь удалитесь отсюда! -
И оно лежит на ладони, как нечто — о чудо! -
Но и как не нечто[9], ибо имени не имеет.
Будучи поражен и удержать его желая,
Я сжимаю руку и мню, что его имею,
Но оно ускользнуло, не держимое рукою!
Опечалившись, я разжал руки своей пальцы
И снова увидел в ней то, что и прежде в ней видел -
О странное таинство, о несказанное чудо!

Зачем же мы мечемся, обольщаясь напрасно?
Зачем стремимся к этому бесчувственному свету,
Будучи озарены разумом и умным чувством?[10]
Зачем на материальное и тленное смотрим,
Имея нематериальную бессмертную душу?
Зачем, бесчувственные, всему этому дивимся,
Предпочитая, как слепцы, большой кусок железа
Или кучу теста малому золотому слитку
И драгоценной жемчужине[11] как вещам бесценным,
И маленькое горчичное зерно[12] не ищем,
Которое ценнее всего видимого мира
И превосходнее невидимых вещей и тварей?
Почему не отдаем за него все, что имеем?
Почему хотим жить его не приобретая?
Лучше, если можно, умереть многократно,
Чтоб это малое зерно приобрести, поверьте!
Горе тем, у кого оно не посеяно в сердце,
Ибо они всегда будут сильно алкать и жаждать!
Горе тем, у кого в душе оно не прорастает,
Ибо они будут наги, как деревья без листьев!
Горе не верящим слову Господа Иисуса,
Что оно становится древом и пускает ветви!
Горе не старающимся чрез ума храненье
Возращать это маленькое зерно ежедневно!
Ибо они всю жизнь будут трудиться напрасно,
Как тот раб, что свой талант неразумно зарыл в землю[13]:
Одним из таких являюсь и я, живя беспечно.

Но, о нераздельное и неслитное Единство![14]
О Троица — Отец, Сын и Дух — Свет триипостасный!
О безначальная Власть и всех начал Начало,
Свет неименуемый, совершенно безымянный,
Но вместе с тем имеющий много имен различных![15]
О Свет все совершающий, о единая Слава,
О Начало, Владычество, Держава и Царство!
О Свет, в Котором сливаются воедино
Желание, выбор, воля и сила!
Помилуй меня, сжалься надо мной, сокрушенным!
Ибо как не буду печалиться и сокрушаться,
Когда я такую Твою благость, такую милость
Легкомысленно презирал, неразумный и жалкий,
Не желая исполнять заповеди Твои, Боже?
Но ныне умилосердись, ныне меня помилуй
И зажги ту теплоту сердца моего, Христе мой,
Которую погасил покой жалкой моей плоти,
Сон, неумеренность в вине, невоздержанность в пище.
Все это совсем погасило души моей пламя
И источник, изливающий слезы, иссушило.
Ведь теплота огонь, и огонь теплоту рождает,
А из обоих возгорается пламя — слез источник.
Пламя рождает потоки слез, а потоки — пламя:
И к тому, и к другому меня всегда возводило
Исполнение Твоих божественных повелений,
Соблюдение заповедей вместе с покаяньем,
Что между настоящим и будущим меня ставит.

Когда же я вне всех видимых вещей оказался,
Я очень испугался, видя, откуда исторгнут.
Узрев в далеке будущее и поймать желая,
Я возгорелся огнем любви, и мало- по -малу
Этот огонь неизъяснимо превратился в пламя
Сначала лишь в уме моем, потом же и в сердце,
И пламя любви к Богу источало во мне слезы,
Доставляя вместе с ними несказанную сладость.
Итак, когда, уверенный, что пламя не погаснет,
Потому что оно горит хорошо, я забылся.
Безумно поработившись сну и сытости чрева
И больше употреблять вина себе позволив,
Досыта, но, конечно, не до пьяна напиваясь,
Тотчас угасла — о страшное чудо! — любовь в сердце,
Угасло пламя, которое небес достигало,
Которое, хотя и очень сильно внутри горело,
Не сжигало во мне вещества, подобного сену,
Находящегося в глубинах души, но — о чудо! -
Все это вещество всецело превращало в пламя,
И сено, соприкасаясь с огнем, не сгорало[16],
Но скорее огонь, охватывая собой сено,
Соединялся с ним, сохранив его невредимым.

О сила Божьего огня, о действие чуда!
Разрушающий скалы и горы одним лишь страхом
Лица Твоего[17], о Владыко, Христе мой и Боже,
Как Ты Божественной сущностью весь смешался с сеном,
Живущий во свете совершенно нестерпимом?
Как, оставшись неизменным и совсем неприступным,
Ты сохраняешь неопалимым вещество сена
И, сохраняя неизменным, все его изменяешь,
Так что это сено есть свет, хотя свет не ест сено?
И с сеном Ты, Свет, соединяешься неслитно,
А сено бывает как свет, изменившись неизменно.
Я не могу чудеса Твои покрыть молчаньем,
Я не в силах не говорить о Твоем снисхожденье,
О том, что Ты делал со мною, распутным и блудным,
О любви Твоей к людям и о безмерном богатстве
Не могу не рассказывать всем, о мой Искупитель!
Ибо хочу я, чтобы весь мир из него черпал
И чтобы никто лишенным его не оставался!

Но прежде, о Царь вселенной, воссияй во мне снова,
Вселись и просвети мою смиренную душу,
Покажи лицо Божества Твоего мне ясно
И невидимо весь мне явись, о мой Боже!
Ибо весь Ты не виден мне, хоть являешься весь Ты;
Неуловимый, Ты хочешь быть для меня уловимым,
Невместимый для всех, Ты становишься как бы малым
И в руках у меня и во устах моих, Боже[18].
Ты видишься, как световидный сосец и сладость,
Ярко сияя и вращаясь, о страшная тайна!

Так дай мне Себя теперь, чтоб я насытился Тобою,
Чтоб я поцеловал Твою несказанную славу,
Чтоб я облобызал свет лица Твоего, Боже,
И наполнился ими и передал их всем прочим
И, умерев, пришел к Тебе, прославленный всецело.
От света Твоего став светом, Я Тебе предстану
И тогда от многих этих бедствий избавлюсь,
Освобожусь от страха, чтоб больше не изменяться.
Да, это дай мне, Владыко, да, это подари мне,
Ведь все прочее Ты мне, недостойному, дал даром,
А ведь это нужнее всего — это одно и нужно!
Ибо, хотя и ныне Ты видишься мне, Владыко,
Хотя и ныне Ты ко мне так милосерден,
И просвещаешь меня и таинственно учишь,
И покрываешь, и хранишь сильною Твоею рукою[19],
И соприсутствуешь, и демонов прогоняешь,
И все подчиняешь мне, и все мне предоставляешь,
И наполняешь всеми благами, о мой Боже,
Но никакой пользы мне от этого не будет,
Если не дашь мне непостыдно пройти врата смерти,
Если не увидит, придя, князь тьмы Твою славу,
Сопребывающую мне, и не устыдится, мрачный,
И не будет опален Твоим неприступным светом,
А вместе с ним все противные силы ада
Не убегут, знак печати Твоей[20] на мне увидев,
Я же не перейду, на благость Твою надеясь,
Без трепета, не приближусь к Тебе, припадая,
То какая мне польза от всего того, что во мне бывает?
Никакой! но это зажжет для меня огонь посильнее.

Надеясь причаститься Твоих благ и славы
И рабом Твоим стать и другом, о Христе мой,
Я могу всего сразу и Тебя Самого лишиться.
Как эта скорбь не будет для меня намного хуже,
Чем для неверных, которые Тебя не познали
И не видели сияющего Твоего света
И не насытились Твоей сладостью несказанной?
Если же этот залог мне получить придеться,
Те награды и почести воспринять, о Спаситель,
Которые уверовавшим в Тебя обещал Ты,
То и я тогда буду блажен, Тебя восхвалю я -
Отца и Сына и Святого Духа,
Единого воистину Бога во веки!


[1] Гимн написан политическим пятнадцатисложником.
[2] Букв. “не посещайте меня”.
[3] Ср. Мф. 9:13.
[4] Ср. Ин. 8:12; 9:5.
[5] Ср. Ин. 1:18; 1 Тим. 6:16.
[6] Ср. Ин. 3:19-21.
[7] Ср. Мф. 13:44 (притча о сокровище).
[8] Ср. Мф. 6:19-20.
[9] “Неосязаемо, но осязаемо”; “как нечто, но и как не нечто”: оксимороны, выражающие трансцендентность Бога.
[10] “Умное чувство” — способность ума отличать истинное от ложного, небесное от земного, чувственное от мысленного (своего рода “духовная интуиция”).
[11] Ср. Мф. 13:45-46 (притча о купце и жемчужине).
[12] Ср. Мф. 13:31-32 (притча о горчичном зерне).
[13] Ср. Мф. 25:18 (притча о талантах).
[14] Букв. “Единица”, “Монада” (monas).
[15] Букв. “О Свет неименуемый как совершенно безымянный, (но) имеющий много имен!” Ср. Дионисий Ареопагит. О Божественных именах 1,6: “...богословы воспевают Его и как безымянного, и как сообразного всякому имени”.
[16] Ср. Исх.3:2. Говоря о “сенообразном веществе”, преп. Симеон подчеркивает немощь человеческого естества перед лицом Бога.
[17] Ср. Пс. 96:5; Пс. 67:9, и др.
[18] Очевидно, речь идет о таинстве Причащения.
[19] Ср. Исх. 33:22.
[20] Ср. Апок. 9:4.

№ 15


О ТОМ, ЧТО ВСЕ СВЯТЫЕ, БУДУЧИ ОЗАРЯЕМЫ, ПРОСВЕЩАЮТСЯ И ВИДЯТ СЛАВУ БОЖЬЮ, НАСКОЛЬКО ВОЗМОЖНО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ ВИДЕТЬ БОГА (35; 16)[1]

С высоты взгляни, мой Боже,
Мне, убогому, откройся
И со мною собеседуй.
Покажи мне, Боже, свет Твой,
Предо мной раскрой Ты небо,
Или лучше ум открой мне,
Внутрь меня войди теперь же!
Говори, как прежде, Боже,
Чрез язык мой оскверненный,
Против тех, кто утверждают,
Будто в нынешнее время
Нет такого человека,
Кто б разумно видел Бога,
Да и прежде не бывало
Никого, за исключеньем
Лишь апостолов Господних.
Эти люди ныне учат,
Что апостолы увидеть
Не могли, конечно, ясно
Твоего Отца и Бога,
Ибо Он для всех неведом
И невидим совершенно.
Эти люди вспоминают
Изреченье Иоанна
Столь любимого Тобою,
Говорящего, что Бога
Никогда никто не видел[2].
Тек ответь скорей, Христе мой,
Чтоб слова мои невеждам
Не казались болтовнею.
“Запиши, — сказал Он тотчас, -
То, что буду говорить Я.
Запиши и не смущайся.
Я был Богом безначальным
Прежде дней, времен, столетий,
Прежде всех тысячелетий,
Прежде видимых творений
И духовных всех созданий[3].
Выше разума и слова,
Выше всяких представлений
Я один с Одним был вместе,
Я один, а из творений
Никого со мною рядом
(Ни телесных , ни духовных[4]).
Я был прежде, чем родился[5],
Я один был несозданный
Со Отцом Моим и Духом.
Я один есмь безначальный
От Отца, что не имеет
Ни начала, ни причины.
И из ангелов Господних,
Из архангелов бесплотных
И других чинов небесных
Никогда никто не видел
Сущность Божью и природу,
Не узнал никто, каков Я,
Всех Господь и всех Создатель,
Но они способны видеть
Только малый отблеск света,
Только луч небесной славы -
И к обоженью стремятся.
Словно зеркало, в котором
Солнца луч отобразился,
Словно камень драгоценный
Кристаллической породы,
Освещенный солнцем в полдень,
Так они воспринимают
Луч Божественных блистаний.
А всего Меня увидеть
Не сподобился во веки
Ни один из земнородных
И никто из сил бесплотных.
Вне всего Я пребываю,
Остаюсь для всех невидим.
Не даю Себя Я видеть
Не из зависти, конечно,
И совсем не по причине,
Будто Я не так прекрасен[6],
Но невидим для людей Я
И для ангелов небесных
Потому, что нет достойных
Среди них Меня увидеть,
Потому что невозможно
И немыслимо для твари
Стать Творцу равновеликой -
Это ей и не полезно.
Но, однако, те, кто видят
Даже малый отблеск света,
Узнают и постигают,
Что Я есть на самом деле
И что Я привел их к жизни.
Все они поют Мне гимны
И служенье воссылают”.

Потому что невозможно,
Чтобы создал Бог природу,
Равносильную Ему же,
Однородную с Владыкой,
Ведь никак нельзя творенью
Быть Творцу единосущным,
Ибо как созданье сможет
Уравняться с Несозданным?
Если это признаешь ты,
То признай и то, что твари
Бесконечно ниже Бога,
Ибо Он живет во веки -
Безначальный и Нетварный -
А созданья точно так же
Отличаются от Бога,
Как пила или телега
От того, кто смастерил их.
Но телега разве сможет
Знать того, кто ею правит,
И пила сумеет разве
Понимать, кто ею движет[7],
Если мастер в них не вложит
Зренья, знанья, пониманья,
Что, конечно, невозможно
Для подобных им созданий?

Да, никто из человеков
И из ангелов небесных
Не имеет власть такую,
Чтобы жизнь давать кому-то
Или дух животворящий[8].
Лишь Господь, Источник жизни,
Обладает полной властью
И могуществом великим:
Он один лишь производит
Существа, какие хочет,
Он их всех одушевляет.
И дает Он всем созданьям,
Как Художник, как Владыка,
То, что хочет и изволит.
Богу слава и держава
Ныне, присно и во веки.


[1] В этом гимне преп. Симеон использует форму диалога с Богом. Гимн написан анакреонтическим восьмисложником и переведен размером оригинала.
[2] Ср. Ин.1:18; 1 Ин.4:12.
[3] Букв. “прежде всех творений видимых и умопостигаемых”.
[4] Букв. “ни видимых, ни невидимых”.
[5] Т.е. существовал как Бог прежде, чем родился как человек. Ср. Ин. 8:58.
[6] Букв. “некрасив”.
[7] Ср. Ин. 10:15.
[8] Букв. “давать другим дух и подавать им жизнь”. Ср. Быт. 2:7.

№ 16


ИЗЪЯВЛЕНИЕ БЛАГОДАРНОСТИ ЗА БОЖЬИ ДАРЫ. И КАК ПИШУЩИЙ ЭТО ОТЕЦ ИСПЫТЫВАЛ НА СЕБЕ ДЕЙСТВИЯ СВЯТОГО ДУХА. И ПОУЧЕНИЕ, ИЗРЕЧЕННОЕ ОТ ЛИЦА БОГА, О ТОМ, ЧТО НУЖНО ДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ СПАСЕНИЕ СПАСАЮЩИХСЯ (40; 13)[1]

Опять мне ясно светит свет, опять его я вижу,
Он отверзает небеса и ночь уничтожает,
Опять является он мне, его я созерцаю.
Меня он ставит вне всего, что видимо и зримо,
И отделяет от того, что чувством ощутимо.
Опять Превысший всех небес, Превысший всей вселенной,
Кого не видел никогда никто[2] из земнородных,
Не разверзая небеса, не разгоняя ночи,
Не разрывая воздух и не разбирая крышу,
Со мною пребывает весь, и немощным, и жалким,
Внутри жилища моего, внутри ума и сердца.
О чудо страшное! Когда как есть все остается,
Ко мне нисходит свет с небес и выше всех возносит:
Я, находясь среди всего, вдруг вне всего поставлен,
Не знаю — в теле, или нет[3] — но там я пребываю,
Где светит свет один простой, который созерцая
Я тоже становлюсь простым незлобивым и кротким.

Так необычны все дела чудес Твоих, Христе мой,
Так сила действует Твоя, любовь и состраданье,
Что изливаешь Ты на нас, всецело недостойных.
Вот почему объемлет страх меня, и трепещу я,
И беспокоюсь я всегда и сильно сокрушаюсь
О том, что нечем мне воздать и нечем отплатить мне
За столь великие дары любви и милосердья,
За столь безмерные дары, что на меня излил Ты.
Не находя же ничего в себе и сознавая,
Что в этой жизни своего я вовсе не имею,
Но все Тебе служить должно, все — рук Твоих созданье,
Еще я более стыжусь, терзаясь, о Спаситель,
И знать желая — как мне быть, что делать, чтоб спастись мне.
Чтоб послужить и угодить Тебе, о мой Спаситель,
Чтоб в судный день перед Тобой предстать неосужденным[4].

“Послушай всякий, кто спастись поистине желает,
И прежде всех послушай ты, Меня о том спросивший!
Считай, что ныне умер ты, что ныне ты отрекся,
Что ты сегодня этот мир покинул совершенно,
Оставив сродников, друзей и суетную славу,
Отбрось заботу о земных и низменных предметах,
На плечи крест свой возложи[5] и привяжи покрепче,
И до конца переноси труды всех искушений,
Болезни всяческих скорбей и гвозди всех печалей,
Все это с радостью неси, как славы увенчанье.
Всегда пронзаемый насквозь бесчестий остриями
И побиваемый во дни камнями оскорблений,
Кровавых слез пролив поток, ты мучеником станешь,
И, с благодарностью терпя насмешки и удары.
Причастен будешь ты Моим и Божеству, и славе.

Когда покажешь ты себя из всех людей последним
И всех рабом, и всем слугой, то, как и обещал Я,
Поставлю первым Я тебя средь всех живущих в мире[6].
Когда возлюбишь всех врагов, что зла тебе желают,
За ненавидящих тебя всегда молиться будешь
И обижающим добро по силе будешь делать,
Тогда Всевышнему Отцу ты станешь весь подобен[7]
И, сердце чистое стяжав, ты в нем увидешь Бога[8],
Кого не видел никогда никто[9] из земнородных!
Когда гоненья претерпеть сподобишься за правду,
То радуйся и веселись — твоим ведь стало Царство[10].
А что превыше может быть? Итак, все это делай,
И все, что заповедал Я, ты исполнять старайся,
И тех, кто верует в Меня, учи всегда тому же -
И вы спасетесь и со Мной навеки водворитесь!

А кто отрекся от Меня и от Моих законов,
И кто позором для себя считает и бесчестьем
Страдать и душу положить за заповеди Божьи,
Зачем стремитесь вы узнать, как нужно вам спасаться
И чрез какие вам дела со Мною подружиться?
Зачем и Господом Меня зовете вы напрасно?[11]
Зачем считаете себя вы верящими в Бога?
Ведь ради вас Я претерпел все это добровольно:
Распят был, умер на кресте, к злодеям был причислен[12].
Но все страдания Мои и все, что претерпел Я,
Для мира стали навсегда величием и славой,
Сияньем, жизнью без конца и воскресеньем мертвых;
Для всех, кто верует в Меня, они хвалою стали.
Моя позорнейшая смерть спасла от смерти верных,
Одеждою бессмертья став, обоженья одеждой.
Итак, кто в жизни подражал Моим честным страданьям,
Те Моего все Божества причастниками станут,
Святого Царства Моего наследниками будут,
Небесных несказанных благ всецело приобщатся,
Со Мною будут пребывать во веки и в век века“.

Об остальных же кто из нас не станет горько плакать?
Кто слезы не прольет о них от жалости сердечной?
Бесчувствие людей таких кто скорбно не оплачет?
Ведь все они, оставив жизнь, от Бога оторвавшись,
Ужасным образом себя на гибель обрекают!
От участи такой избавь меня, Господь вселенной,
И приобщи меня к Твоим страданьям непорочным,
Чтоб мне, последнему из всех, и к славе приобщиться,
И к наслажденью благ Твоих, как Сам сказал Ты, Боже,
Чтоб я познал Тебя сейчас хотя бы лишь отчасти,
Как через тусклое стекло, гадательно, неполно,
Тогда же полностью познал, как я Тобою познан![13]


[1] В гимне описывается беседа с Богом в состоянии восхищения (экстаза). гимн написан политическим пятнадцатисложником.
[2] Ср. Ин. 1:18.
[3] Ср. 2 Кор. 2:12.
[4] Ср. 2 Кор. 5:10.
[5] Ср. Мф. 16:24; Мр. 8:34. Отсюда начинается ряд аллюзий на евангельские тексты, из которых по преимуществу состоит вся речь Христа в гимне.
[6] Ср. Мф. 20:27; Мр. 9:35.
[7] Ср. Мр. 5:44.
[8] Ср. Мф. 5:10.
[9] Ср. Ин. 1:18.
[10] Ср. Мф. 5:10-12.
[11] Ср. Мф. 7:21.
[12] Ср. Мр. 15:28.
[13] Ср. 1 Кор. 13:12.